Фашизм: от участия в правительстве к созданию режима
Подобно тому как экономический кризис способствовал приходу фашизма к власти, точно так же благоприятная конъюнктура, — характерная черта развития европейской и американской экономики в 1922–1929 гг. — значительно облегчила консолидацию режима. Поэтому новому фашистскому правительству необходимо было лишь придерживаться прежнего курса, обеспечивая режим наибольшего благоприятствования тем силам и тем людям, которые контролировали экономическую жизнь в стране. Уже в своем выступлении в Удине накануне «похода на Рим», Муссолини решительно высказался против «государства железнодорожников, государства почтовых служащих и государства страховых агентов», и, не успев прийти к власти, он сразу осуществил свои антиэтатистские намерения, назначив на пост министра финансов сторонника либеризма Альберто Де Стефани. Была отменена регистрация курсов акций и ценных бумаг, введенная Джолитти, уменьшен налог на наследство, приватизирована телефонная служба и урезана заработная плата. Впрочем, эти крайние формы либеризма в экономической политике отнюдь не помешали фашизму проводить традиционный для Италии курс таможенного протекционизма, серьезные уступки которому сделал еще Джолитти, который в 1921 г. одобрил введение нового, более жесткого тарифа. В том же ключе следует рассматривать и политику ревальвации и стабилизации лиры, начатую в 1925 г. и завершенную графом Джузеппе Вольпи (доверенным лицом промышленников, сменившим Де Стефани на посту министра финансов), а также так называемую «битву за хлеб», сопровождавшуюся восстановлением таможенных пошлин на зерно. Таким образом, в обоих случаях речь шла о мероприятиях, направленных на сокращение отрицательного сальдо торгового баланса и на создание значительного запаса твердой валюты.
Эта экономическая политика в совокупности с благоприятной конъюнктурой не замедлила принести свои плоды. В 1929 г. промышленное производство увеличилось на 50 % по сравнению с 1922 г. Особенно впечатляющими были достижения в химической отрасли, где господствующую роль играла компания «Монтекатини», которая стала главным поставщиком удобрений для сельского хозяйства. Новым и многообещающим было производство искусственного шелка и искусственного волокна, которое осуществлялось в основном компанией «СНИА Вискоза». Что касается автомобильной промышленности, то темпы роста в отрасли сохранялись на достаточно высоком уровне, и в 1926 г. в Италии было произведено 60 500 автомобилей, большую часть которых выпустил ФИАТ. Результатом подъема промышленного производства стало и сокращение безработицы, которая во время кризиса была очень значительной, и это, естественно, препятствовало тому, чтобы недовольство и настроения постоянной оппозиции фашистскому правительству в среде рабочего класса могли вылиться в сплоченную и организованную борьбу. В сельском хозяйстве в целом также наметился рост производственных показателей, поскольку фашизму удалось дать новый импульс производству зерновых культур благодаря уже упомянутой «битве за хлеб». С другой стороны, окончательно были преданы забвению проекты прежних правительств, связанные с разделом крупных латифундий на Сицилии.
Вполне благоприятное экономическое положение и поддержка правительства теми социальными группами, которые получали от него наибольшую выгоду, безусловно, облегчили фашизму уничтожение еще существовавших старых структур либерального государства и создание авторитарного. Начало этому было положено в январе 1923 г. учреждением Добровольной милиции национальной безопасности (ДМНБ), в которой нашли для себя должности по вкусу все бывшие участники отрядов действия (сквадр), а также преобразованием Большого фашистского човета (БФС) в государственный орган. Таким образом, наряду с регулярной армией существовало еще и фашистское ополчение, а помимо избираемого парламентом — совещательный фашистский орган, назначаемый Муссолини. Следствием этой политики стало исключение в апреле 1923 г. из состава правительства министров, представлявших ИНП, а в июле — принятие нового мажоритарного избирательного закона (выборы по одобренному «Большому списку» кандидатов), разработанного специально для того, чтобы обеспечить подавляющее большинство блоку фашистов и находившихся у власти партий. Выборы состоялись в апреле 1924 г. в напоминавшей о худших временах сквадризма обстановке террора и насилия, развязанного по отношению к политическим противникам. Несмотря на это, их итоги не оправдали надежд Муссолини. Механизм действия мажоритарного закона обеспечил фашистам большинство голосов и мест в парламенте, но в областях Северной Италии и в крупных городах, где преобладали рабочие, сторонники Муссолини получили меньше голосов, чем оппозиционные партии.
Тридцатого мая 1924 г. депутат-социалист Джакомо Маттеотти[431] выступил в палате депутатов с докладом, в котором прозвучало гневное и страстное разоблачение обстановки замалчивания, страха и бесчинств, творимых фашистами во время выборов. Прошло несколько дней, и 10 июня отважный депутат был похищен, а 16 августа его изуродованный труп был обнаружен в зарослях кустарника в пригороде Рима.
В те дни создавалось впечатление, что правительство должно будет сразу подать в отставку, поскольку мало кто сомневался в его причастности к убийству. Многие фашисты немедленно сняли с петлиц своих пиджаков партийные значки, и даже сам Муссолини почувствовал себя весьма неуютно. Однако он быстро взял себя в руки, и смелости ему придало, во-первых, то обстоятельство, что, после того как парламентская оппозиция во главе с Джованни Амендолой покинула зал заседаний во дворце Монтечиторио[432] и образовала так называемый Авентинский блок (Secessione dell’Aventino), или Комитет оппозиционных фракций, она не сумела предложить реальную альтернативу стране, объятой страхом перед революцией, а во-вторых, то, что Муссолини мог рассчитывать на поддержку короля и на нейтральную позицию Ватикана. Третьего января 1925 г. он явился в палату депутатов и бросил дерзкий вызов парламентариям, принимая на себя всю ответственность за убийство Маттеотти и используя всю свою власть для обвинительной речи. Палата депутатов не приняла брошенного ей вызова и тем самым подписала себе смертный приговор, а либеральное государство окончательно прекратило существование.
За угрозами, содержавшимися в наглом и дерзком выступлении Муссолини 3 января, не замедлили последовать и действия. В течение следующих месяцев началась «вторая волна фашизма», когда происходила постепенная фашизация Италии, т. е. укрепление фашистских государственных структур посредством принятия указов и так называемых «чрезвычайных законов». Согласно закону об организациях, была запрещена деятельность партий, уничтожена свобода печати, из палаты депутатов изгнаны диссиденты из Авентинского блока, а из государственного аппарата — служащие, подозреваемые в симпатиях к антифашистам. Кроме того, автономия местного самоуправления ограничивалась таким образом, что вместо выборных муниципалитетов вводился институт «подеста» — старост, назначаемых сверху; были изменены юридические кодексы. Итак, Италия постепенно принимала черты тоталитарного государства, главой которого являлся «дуче», причем специальный закон закреплял за ним приоритет по сравнению с другими министрами. Неусыпную слежку за оппозиционерами осуществляла политическая полиция — ОВРА (OVRA)[433] и Особый трибунал, который был создан в 1925 г. после покушения на Муссолини, совершенного Тито Дзанибони в ноябре 1925 г. и осужденного за это на длительный срок тюремного заключения. Другими формами наказания были высылка за границу и смертная казнь. Впервые после принятия Конституции объединенного государства в Италии вновь началась эмиграция по политическим мотивам или, как говорили фашисты, употребляя итальянский термин эпохи коммун, бегство из страны «людей вне закона». Что касается оппозиционных настроений среди рабочих, то создание в июле 1925 г. фашистских профсоюзных организаций с обязательным в них членством и последовавшее за ним заключение пакта в Палаццо Видони[434] между представителями этих профсоюзов и организациями предпринимателей, согласно которому промышленники обязывались соблюдать коллективные договоры, а рабочие отказывались от участия в забастовках и фабрично-заводских комитетах, практически заставили оппозицию замолчать. В то же время ВКТ — последний оплот свободного профсоюзного движения — была уже к тому времени распущена, и очень многие ее представители обманулись, поверив в фашистскую корпоративную идею, которая была изложена в «Хартии труда», провозглашенной в торжественной обстановке 21 апреля 1927 г. — в день основания Рима. Этот праздничный день был введен фашистами и к тому времени уже заменил празднование 1 Мая.
Итак, от участия в правительстве фашисты постепенно перешли к созданию фашистского государства, т. е. такого режима, в котором дуче — человек, который «всегда прав», — был богом, а радио — его пророком. Это новое и важнейшее средство массовой информации стало главным средством формирования общественного мнения в стране, где газеты не получили еще должного распространения. Неслучайно, создавая в 1927 г. государственную службу радиовещания, фашистское правительство тут же поспешило поставить ее под свой особый контроль. Радио ежедневно информировало итальянцев о заслугах этого правительства. Сам же Муссолини не слишком любил говорить перед микрофоном, а предпочитал, по его собственному признанию, непосредственное общение с народом и особенно огромные собрания на римской Пьяцца Венеция, в ходе которых дуче обращался со словами убеждения к массам с «исторического балкона».
Но, как уже упоминалось, Муссолини был по натуре политиком, а потому и сам не слишком верил демагогическим заявлениям своего режима. Он прекрасно понимал, что, даже если не принимать во внимание вопрос о настроениях в рабочей среде, общественное мнение в Италии по большей части оставалось если не вовсе враждебным, то, по крайней мере, растерянным или равнодушным к фашизму и поэтому ему необходимо было искать возможности для достижения консенсуса путем расширения социальной базы режима. С этой целью уже начиная с 1925 г., Муссолини пытался установить контакты с Ватиканом, хорошо сознавая, что его признание папской курией и поддержка значительно укрепят позиции режима в условиях католической страны. Переговоры были долгими и трудными. К тому же их затрудняло принятое фашистами решение об образовании национального движения «Балилла»[435] и о роспуске всех аналогичных организаций, в частности католических бойскаутов. Таким образом, создавалась своего рода монополия на все молодежные организации. Однако если режим и не собирался уступать в тех случаях, когда речь шла о формировании фашистского молодежного движения, то в ряде других вопросов он шел на весьма серьезные уступки. Так, 11 февраля 1929 г. были подписаны Латеранские соглашения, по которым Италия признавала суверенитет Папского государства на территорию, которая включала в себя Ватикан, обязывалась выплатить ему огромную компенсацию и, в полном соответствии со статьей Альбертинского статута, в которой католическая религия провозглашалась государственной, гарантировала ее соблюдение. В свою очередь, Святой престол объявил о том, что считает «римский вопрос» закрытым, и согласился подписать конкордат с Итальянским государством при условии, если будет признаваться лишь церковный брак и если изучение Закона Божьего в государственных школах станет обязательным. Именно этот «пакт умиротворения» был, несомненно, одним из тех действий фашистского правительства, который в наибольшей степени способствовал консолидации режима и имел столь серьезные последствия для новейшей истории Италии. В самом деле, Латеранские соглашения до сих пор сохраняют свою актуальность, о чем свидетельствует Конституция Итальянской Республики.
Окрыленный этим успехом, Муссолини назначил новые выборы на март 1929 г. Теперь они проходили в соответствии с новой избирательной системой, по которой голосование проводилось по единому списку[436], и стали фарсом с точки зрения соблюдения демократических свобод. Впрочем, весьма вероятно, что из 8 506 576 избирателей, выразивших одобрение кандидатам единого списка (против проголосовало лишь 136 198 человек), многие, по-видимому, действительно выразили свое согласие с режимом.
Действительно, престиж фашистского правительства был как никогда высок. Порядок в стране был восстановлен, экономическая ситуация улучшилась, а примирение с Ватиканом значительно повысило престиж режима в глазах благонадежных граждан. На международной арене фашизм, несмотря на его непредсказуемость и исповедуемый им национализм, рассматривали как прочный бастион в борьбе против коммунизма. Однако дебют Муссолини во внешней политике — он занимал также пост министра иностранных дел — не был особенно впечатляющим. В августе 1923 г., вследствие кровавой расправы с представителями итальянской военной миссии в Янине, Муссолини направил ультиматум Греции и отдал приказ оккупировать о. Корфу. Но очень скоро он был вынужден вывести оттуда войска в связи с решительным протестом Англии. С тех пор, благодаря также и стараниям профессиональных дипломатов, фашизм стал в целом придерживаться в области внешней политики традиционной для Италии ориентации на дружественные отношения с Великобританией. Впрочем, именно оттуда Муссолини получил один из наиболее ценных подарков. Двадцатого июня 1927 г. канцлер казначейства в консервативном правительстве Уинстон Черчилль заявил, что если бы он был итальянцем, то, не колеблясь ни минуты, сразу стал бы фашистом. А премьер-министр Стэнли Болдуин, отвечая на запрос лейбористской оппозиции, не преминул заметить, что он, со своей стороны, не находит ничего предосудительного в подобном заявлении Черчилля. Общественное мнение за пределами Италии постепенно проникалось все более глубоким убеждением, что для этой страны фашизм как раз то, что нужно, и что Муссолини ниспослан самим Провидением, как выразился папа Пий Xi после подписания Латеранских соглашений. Широкое распространение этих идей в самой Италии способствовало дальнейшему укреплению фашистского режима.
Фашистская Италия: мифы и реальность
Любой тоталитаризм непременно испытывает потребность в собственной идеологии. Такую идеологию попытался создать философ Джованни Джентиле[437], являвшийся, без всякого сомнения, самым влиятельным и ярким представителем общественно-политической мысли фашистской Италии. Он занимал пост министра народного образования и стал инициатором проведения школьной реформы, в ходе которой сначала была предпринята попытка включить в преподавание основных учебных дисциплин отдельные элементы идеалистической педагогики, а позднее это воплотилось в то, что в школе вновь стали делать упор на преподавание гуманитарных дисциплин и на классовый подход к обучению. В «Итальянской энциклопедии», публикация которой стала одним из наиболее серьезных и заметных достижений режима в области культуры, Джентиле определил понятие «фашизм» в первую очередь как «стиль жизни», а не как доктрину, или, если употреблять терминологию философа-идеалиста, прежде всего как акт и лишь затем факт. В этом, в сущности, заключалось признание неоднородности и противоречивости фашистского движения. Некоторые из его приверженцев, а таких было меньшинство, продолжали настаивать на идее о незавершенности революции, начатой во время «похода на Рим», тогда как большинство считало, что она свершилась и выдержала все испытания. На практике именно это второе течение в фашизме оказалось более жизнеспособным и определило подлинное лицо режима. Возможно, это понимал и сам Джентиле, которого заменил затем на посту министра народного образования реакционер Чезаре Мария Де Векки, являвший собой яркий пример тупости. Ведь рассуждения философа по поводу волюнтаристского и злободневного характера фашизма звучат лишь как очень робкое его оправдание.
В архитектуре вполне в духе времени оказался монументальный стиль Марчелло Пьячентини, который удовлетворил свое тщеславие, проведя кампанию по сносу зданий в историческом центре Рима. Конечно же, его деятельность в большей степени отвечала вкусам фашистов — любителей новаторских экспериментов, чем работы некоторых более талантливых и добросовестных архитекторов, которые вдохновлялись рационализмом архитектурного стиля немецкой школы «Баухауз» («Bauhaus») и создавали иногда такие прекрасные сооружения, как, например, здание вокзала во Флоренции. В области литературы официальным поэтом продолжал оставаться Г. Д’Аннунцио, который приобрел славу неподражаемого и с трудом переносил, когда его славу затмевала слава дуче. Поэт переселился в ставшую для него святилищем виллу, подаренную правительством, где и провел последние годы жизни в недовольстве и праздности, не написав более ни строчки. Для Италии стал характерным военный или, как тогда говорили, «ликторский» дух. Ее излюбленными героями и гордостью были пилоты — асы трансатлантических рейсов, такие, как Итало Бальбо или Франческо Де Пинедо, получившие за заслуги голубую ленту, а в числе ее главных лозунгов — одно из ставших крылатыми коротеньких высказываний дуче превосходно иллюстрировавших грандиозные новые дела режима. Самое распространенное из них звучало так: «Лучше прожить один день, как лев, чем сто лет, как овца».
Таким было официальное лицо режима, его фасад. Действительность же, гораздо более прозаическая, состояла из эйфории по поводу вновь обретенного буржуазного благосостояния. Проявились все признаки, которыми обычно сопровождаются периоды процветания в Италии: спекуляция жильем; начало, пусть и скромное, подъема в автомобилестроении, связанного с выпуском первых малолитражных автомобилей; «Балилла»; массовое увлечение спортом, посещением театральных спектаклей и просмотром кинофильмов, в первую очередь развлекательного характера, модными песенками. Летом пляжи и высокогорные курорты были наводнены многочисленными буржуазными семействами, а те, кто не мог позволить себе подобной роскоши, пользовался услугами «народных поездов» за счет «Опера национале дополаворе» (Национальная организация «Дополаворо»)[438], благодаря чему им предоставлялась возможность провести приятный уикенд в рамках так называемых «фашистских суббот». Однако вновь обретенный достаток, ставший предметом национальной гордости фашистов и поднятый на щит официальной пропагандой, был лишь одной — парадной стороной жизни. Другой же, куда менее лицеприятной стали анекдоты о режиме, которые рассказывались в кулуарах, доверительным полушепотом, правда, без особого энтузиазма.
Эта новая эпоха скромного и ограниченного достатка во многом отличалась от процветания времен «Прекрасной эпохи» и от счастливых лет «Малышки-Италии». Этой новой эпохе были присущи большая вульгарность, большее пренебрежение к серьезнейшим проблемам, которые оставались нерешенными, и особенно, большая коррупция, разраставшаяся по мере консолидации режима, пока не превратилась в составную часть, своего рода государственную структуру. «Новые люди», так называемые «иерархи», были чаще всего выскочками, вознесенными режимом на самые вершины власти, или же малограмотными и неотесанными провинциалами с грубыми, вульгарными вкусами, начисто лишенными умения управлять и пользоваться властью, свойственного для представителей потомственной политической элиты, получившей полноценное образование и имевшей соответствующий опыт. Среди них были «рас»[439] Кремоны Роберто Фариначчи, грубый, примитивный негодяй и преступник, ставший секретарем партии; такой же провинциальный «рас» Аугусто Турати, еще один секретарь партии, и, наконец, Акилле Стараче, о котором во времена фашизма сочиняли самые удачные и самые непристойные анекдоты.
За претенциозно разукрашенным фасадом фашизма скрывались убожество, уныние и пустота, за громкими лозунгами и напыщенными фразами — полная духовная несостоятельность. Нет ничего удивительного в том, что лучшие творения литературы и искусства того времени проникнуты ощущением этой двойственности, противоречивости и пустоты. Уже Луиджи Пиранделло[440], чьим одобрением весьма кичился фашистский режим, в 1920-х годах опубликовал свои пьесы, посвященные бесчеловечности и бездушию одураченного, запуганного и ко всему равнодушного обывателя, и его произведения пришлись публике не слишком по вкусу. Однако и Альберто Моравиа[441] в романе «Равнодушные» (1929) нарисовал недвусмысленный и красноречивый портрет обывателя эпохи фашизма — ограниченного и циничного буржуа. Вероятно, один из крупнейших поэтов нашего века Эудженио Монтале[442] воспел в своих стихах бедствия лихого времени и противопоставил ему «чудо божественного равнодушия». Натюрморты художника Джорджо Моранди (1890–1964) являли собой образец строгости, безупречности линий и изящества и, безусловно, символизировали скрытый протест против напыщенного пустословия и избитых трескучих фраз официальной пропаганды. Актер Этторе Петролини (1886–1936), от природы наделенный подлинным талантом комика, выступал на сцене с пародиями на Гастона, глупого и порочного папенькиного сынка.
Годы процветания проходили очень быстро и сопровождались болтовней и пустословием нелепо напыщенной официальной пропаганды. Чувство эйфории в связи с временным благополучием, весьма ограниченным и даже скорее кажущимся, пройдет слишком скоро, и тогда в дверь постучится тот же самый призрак, что и после 1900-х годов — призрак действительности, только более грозной и трагической.
Экономический кризис и корпоративная экономика
Сильнейший экономический кризис 1929 г. не имел столь ярко выраженных и немедленных последствий для социально-экономической жизни Италии 1930-х годов, как в Америке или Германии, однако он был, вероятно, более глубоким и продолжительным. Действительно, процесс заживления ран, нанесенных кризисом, проходил очень медленно и трудно и повлек за собой серьезные изменения не только в экономической сфере, но и в политическом курсе страны.
С 1930 г. явные симптомы кризиса нашли полное выражение и в Италии. Снижение цен и последовавшее за ним стремительное падение стоимости акций привели к беспрецедентному сокращению производства. В 1929–1932 гг. выпуск автомобилей снизился вдвое, производство стали упало с 2 122 194 до 1 396 180 тонн, а хлопчатобумажной пряжи — с 220 тыс. до 169 тыс. тонн. Национальный доход на душу населения сократился с 3079 лир в 1929 г. до 2868 лир в 1933 г., тогда как безработица, составлявшая в 1929 г. 300 тыс. человек, выросла все в том же, 1933 г. до 1019 тыс. человек. В результате этого уменьшилось и потребление; количество потребляемых на душу населения калорий также резко сократилось. Лишения и голод вновь стали массовыми явлениями. Демографическая политика фашизма, направленная на увеличение рождаемости и проводимая режимом в целях укрепления национального престижа, а также запрещение эмиграции — все это, естественно, не способствовало облегчению положения.
Сначала правительство попыталось найти решение проблемы за счет расширения общественных работ, т. е. в проведении начатой ранее политики. В годы кризиса закончился снос зданий в центре Рима и появились улицы Империи и Примирения. Проводились грандиозные работы по мелиорации Понтинских болот, начатые в 1928 г. Кампания по осушению болот была действительно грандиозной, но фашистская пропаганда, разумеется, не преминула раздуть это событие и преувеличить его рамки и значение. Однако, для того чтобы преодолеть кризис и дать новый импульс развитию национальной экономики, необходимо было нечто совсем иное. Требовался радикальный пересмотр всей экономической политики, проводимой фашизмом в тот период. До сих пор в ней просматривались совершенно очевидные либеральные черты, если не считать короткого периода, когда министром финансов был граф Вольпи. Однако теперь те же самые предприниматели, которые в период благополучной конъюнктуры являлись решительными сторонниками невмешательства государства в сферу производства, ныне, наоборот, настойчиво потребовали государственной поддержки и помощи. И государство в очередной раз поспешило помочь, создав сначала Итальянский институт движимого имущества (ИМИ), а затем Институт промышленной реконструкции (ИРИ), что позволило спасти путем финансирования многие отрасли, особенно пострадавшие в результате кризиса.
Таким образом, стал последовательно проводиться курс на увеличение государственных расходов и одновременно на сокращение потребления, что способствовало смягчению трудной экономической конъюнктуры, а позднее — и преодолению кризиса. В то время как уровень заработной платы рабочих оставался крайне низким, а косвенные налоги достигли беспрецедентных размеров, госфинансирование предприятий и госзаказы продолжали постоянно увеличиваться. В первую очередь и то и другое было адресовано отраслям, связанным с военной промышленностью, что вовсе не было лишено смысла и имело серьезные последствия для дальнейшего развития итальянской истории. Стремление к росту объемов национального производства становилось актом своеобразного патриотизма даже в том случае, если себестоимость итальянских товаров намного превышала соответствующий показатель на мировом рынке (следует, к примеру, упомянуть, что стоимость некоторых товаров черной металлургии стала превосходить стоимость продукции иностранного производства на 50, а то и на 100 %), и первым выполнять свой патриотический долг стало само государство. Быстро осуществлялся переход к так называемой политике «автаркии», а точнее, возвращение к протекционизму, замаскированному теперь патриотической фразеологией, хотя именно на базе протекционизма возник и получил развитие итальянский капитализм. В рамках проведения этой политики следует рассматривать такие мероприятия, как создание ряда полугосударственных компаний, в частности АНИК (Azienda Nazionale Idrogenazione Combustibili) и АДЖИП (Azienda Generale Italiana Рetroli), занимавшихся нефтедобычей и производством жидкого топлива, а также то особое внимание, которое уделялось выработке электроэнергии на базе собственных ресурсов в целях поддержания традиционного для Италии баланса с отрицательным сальдо. Важнейшими направлениями политики автаркии стали организация Федерации аграрных консорциумов и решение об обязательных поставках сельскохозяйственной продукции, что дало новый импульс такой кампании, как «битва за хлеб». Наконец, для того чтобы воспрепятствовать переселению избыточного сельского населения в города, были предприняты меры, ограничивавшие развитие процессов урбанизации. Фашистская пропаганда всячески превозносила привлекательность сельской жизни, а песенка «Прелестная крестьяночка» («Campagnola bella») стала в те годы одной из самых модных.
Таким образом, происходил возврат к такой экономической политике, которая во многих своих проявлениях напоминала политику военных лет и в которой при поверхностном наблюдении можно было усмотреть черты планирования и обобществления. Действительно, с помощью ИРИ государство контролировало многочисленные предприятия и даже целые отрасли промышленности, благодаря тому что в Италии госсектор в экономике был больше, чем в любой другой капиталистической стране. Кроме того, не кто иной, как государство торжественно провозгласило корпорации, система которых была в 1934 г. усовершенствована и стала более гибкой и эффективной, посредниками в отношениях между предпринимателями и трудящимися и важным средством гармонизации государственных и частных интересов. Более того, Муссолини и вся его пропаганда не преминули выдвинуть теорию о том, что фашистское корпоративное государство представляет собой «преодоление» капитализма, т. е. нечто совершенно новое, отличное как от капитализма с присущими ему крайними формами либерализма, так и от социализма с характерными для него крайними формами огосударствления. Некоторые из тех, кто, как, например, бывший определенное время министром корпораций Джузеппе Боттаи[443], поверил этим рассуждениям, были вынуждены впоследствии констатировать, что на практике дело обстояло совершенно иначе.
Даже если принимать во внимание, что госсектор в экономике получил широкое распространение и стал постоянно действующим фактором, то следует учитывать и то обстоятельство, что государство на том этапе своего развития по многим параметрам являлось «приватизированным», т. е. сильно зависело от наиболее мощных и влиятельных экономических групп и даже оказалось их своеобразным вассалом. Если же говорить о корпорациях, то они вовсе не стали посредниками в отношениях между капиталом и трудом и не смогли установить гармонию между частной инициативой и национальной экономикой, как того хотели фашисты левого направления. В реальности корпорации также попали в вассальную зависимость от тяжелой промышленности и стали важным средством дальнейшего укрепления позиций крупнейших индустриальных групп и монопольных объединений, таких, как ФИАТ, «Монтекатини», «СНИА Вискоза». Ведь им всегда удавалось оказывать давление на государство и подавлять возникавшие еще изредка формы протеста, организованные рабочим движением. То слабое сопротивление, которое могли встретить эти монополии со стороны бюрократической машины или государственных административных органов, легко можно было проигнорировать в обстановке все более усиливавшейся коррупции, росту которой благоприятствовало в то время сращивание государства, партии и корпораций.
Таким образом, кризис 1930-х годов был постепенно преодолен, однако это происходило за счет усиления авторитарных и даже тоталитарных черт фашистского режима. Теперь фашистский гимн «Джовинецца» («Giovinezza») исполнялся во время официальных церемоний наряду с «Королевским маршем» («Marcia reale»), а иногда и предшествовал ему. Теперь вступление в ряды партии чем дальше, тем больше становилось единственным шансом получить место на службе, и фашизм использовал любую возможность заставить итальянцев приходить на торжественные собрания — adunate — в черных рубашках. В 1931 г. профессора университетов были обязаны принести присягу на верность фашизму, и лишь 11 преподавателей высшей школы отказались сделать это. Лозунгом режима стал теперь такой приказ: «Верить, повиноваться, сражаться». До определенного времени последнее слово оставалось лишь риторическим возгласом. Однако приближался день, когда этот приказ станет уже реальностью.
От агрессии против Эфиопии до вступления в войну
Экономический кризис нанес удар по престижу режима и проводимой им политике особенно среди тех слоев населения, которые всегда были его главными жертвами. Громкие слова, произнесенные Муссолини в речи в 1934 г., чтобы убедить миланских рабочих в «преодолении» капитализма, не могли, естественно, заменить решение таких проблем, как урезанная зарплата, длительная безработица и сокращение покупательной способности народа. Поэтому режим должен был попытаться расправить плечи и восстановить свою популярность и поддержку широких масс населения.
Традиционным и самым легким способом достичь этой цели было утверждение престижа на международной арене. К тому же военные заказы могли способствовать и действительно способствовали окончательному выходу многих отраслей промышленности из кризиса. Избранным для агрессии объектом стала Эфиопия, последнее независимое государство в Африке, принятое в Лигу Наций именно по предложению и под покровительством Италии. Как обычно, предлогом для нападения стал пограничный конфликт. Однако соображения престижа и положение в стране были настолько важными для Б. Муссолини, что в ходе коротких встреч на дипломатическом уровне, непосредственно предшествовавших вторжению, дуче отверг все компромиссные варианты урегулирования спора — даже самые выгодные — и решил укрепить престиж Италии силовым путем. Третьего октября 1935 г. его решение поставило итальянцев под ружье, и страна начала свою последнюю колониальную авантюру в новейшей истории.
Военные действия, в ходе которых итальянские войска потерпели сначала несколько поражений, развертывались затем достаточно успешно и завершились в мае 1936 г. взятием эфиопской столицы Аддис-Абебы. Однако эта кампания потянула за собой новый шлейф проблем, так как в покоренной стране постепенно разгоралась ожесточенная партизанская война. Для подавления повстанческого движения итальянское военное командование без колебаний использовало самые бесчеловечные и чудовищные средства массового устрашения, включая газовые атаки. Следует, однако, отметить, что великие державы не слишком настаивали на применении экономических санкций против Италии, предложенных Лигой Наций, и это способствовало разрешению ситуации. Несмотря на экономическую блокаду, нефть продолжала поступать в Италию, а Суэцкий канал не был закрыт для итальянских судов.
Легкая и быстрая военная кампания приобрела большую популярность в стране. Старый миф о плодородных африканских землях, распространявшийся еще с XIX в., вселял теперь надежды в души предприимчивых итальянских фермеров, а в еще большей степени — в души крестьян Южной Италии. Националистическая пропаганда поднимала на щит идею реванша за поражение при Адуа, и эта идея встречала большой отклик в среде мелкой буржуазии. Именно в те годы производила подлинный фурор песенка «Черная мордашка» («Faccetta nera»), в которой воспевались многочисленные доблести итальянского легионера, как гражданина и как любовника, сумевшего не только освободить прекрасную эфиопку из рабства, но и открыть для нее другие ценности и иные наслаждения. Когда в своей речи 5 мая 1936 г. Муссолини заявил в Риме с балкона на Пьяцца Венеция, что в полном соответствии с конституцией Италия провозглашается империей, то популярность режима достигла небывалого уровня.
Однако фашизму не долго было суждено наслаждаться такой поддержкой. Падение популярности режима было стремительным и бесславным. Военная кампания в Эфиопии повлекла за собой ухудшение отношений с Англией и Францией, привела Италию к дипломатической изоляции. Это заставило ее повернуть к союзу с нацистской Германией, отношения с которой являлись весьма напряженными с июня 1934 г. из-за нацистского путча в Австрии и постоянной угрозы аншлюса. Сближение с Германией началось очень осторожно и мягко: ведь речь пока еще не шла ни об «оси», ни о союзе. Однако постепенно отношения между двумя странами принимали форму все более тесного политического и идейного альянса между двумя режимами, исповедовавшими одну и ту же идеологию, одни и те же политические принципы. Этот союз нашел конкретное воплощение в 1936 г., когда Италия и Германия выступили на стороне генерала Франко во время гражданской войны в Испании. Хотя это и вызвало одобрение Церкви, но зато способствовало дальнейшему ухудшению отношений Италии с западными державами, которые придерживались политики невмешательства, и еще больше привязало Италию к Германии. Последняя стремилась не столько сама участвовать в испанской войне, сколько как можно сильнее скомпрометировать Италию. В следующем, 1937 г., Италия, Германия и Япония подписали Антикоминтерновский пакт[444], а в 1938 г. в Италии, точно так же, как и в Германии, были приняты расовые законы и началось преследование евреев. Несомненно, эти нелепые и ничем не оправданные акции имели самые негативные последствия для режима: среди итальянских граждан, вынужденных покинуть страну, был крупный физик Энрико Ферми, который эмигрировал в США и впоследствии принял самое непосредственное участие в исследованиях по созданию первой атомной бомбы. Однако жребий был уже брошен. Каждый день режим приобретал все более явно выраженные черты диктатуры и тем самым постепенно скользил к краю пропасти, который отделял его от непоправимого.
Правда, однажды наступил день, когда этот процесс был, казалось, приостановлен. Это случилось в сентябре 1938 г., когда Муссолини принял активное участие в разработке удачного сценария Мюнхенской встречи[445]. Однако, прекрасно отдавая себе отчет в том, что Италия не готова к войне, он тогда, в сущности, хотел лишь выиграть время. Перспектива участия в войне на стороне Германии больше уже не смущала Муссолини, хотя он и намеревался сохранить за фашистской Италией независимую роль и право на инициативу, как это было продемонстрировано в апреле 1939 г. в ходе оккупации Албании. Спустя месяц, еще до начала Второй мировой войны, Германия и Италия подписали «Стальной пакт»[446], в котором предусматривалось участие последней в войне на стороне Германии. По-видимому, подписывая этот пакт, Гитлер и его единомышленники хотели скрыть от Муссолини свое намерение немедленно напасть на Польшу и стремились создать впечатление, что война начнется не раньше чем через два или три года. Лишь в августе 1939 г. на встрече в Зальцбурге министру иностранных дел фашистской Италии Галеаццо Чиано сообщили о готовившемся вторжении. Этим и объясняется тот факт, что Муссолини, понимая всю меру военной неподготовленности Италии, согласился объявить о нейтралитете страны. Однако год спустя, когда полное поражение Франции стало вселять надежды на скорое окончание войны, дуче нашел в себе силы немедленно прекратить всяческие колебания. Десятого июня 1940 г. Италия наконец вступила в войну.
По мере того как положение в мире стремительно ухудшалось и тучи будущей войны сгущались в итальянском небе, внутри страны насаждались различные нововведения, а диктаторский режим принимал уже по-настоящему гротескный вид. Осуществление расового законодательства, ставшего подлинным оскорблением для мягкого, благородного характера итальянцев, сопровождалось и даже оправдывалось антисемитской кампанией, во время которой отличились интеллектуалы средней руки и «придворные» ученые и которая произвела отталкивающее впечатление, хотя и была абсурдной и не имела под собой никакой реальной почвы. Было введено употребление личного местоимения «вы» во множественном числе при вежливом обращении к одному человеку (voi) вместо традиционно используемой в итальянском языке формы вежливого обращения на «Вы» (Lei). Настоящая война объявлялась рукопожатию, которое было заменено фашистским приветствием. Все эти меры оказались беспочвенными, носили зачастую голословный характер и со всей очевидностью обнаружили слабость и нестабильность, которые скрывались за показной устойчивостью и могуществом режима.
В таком состоянии Италия вступила в войну. Мало того что страна оказалась совершенно не подготовленной в военном отношении, она к тому же испытывала латентный политический кризис. Массовая поддержка, которую сумел создать себе режим во время войны в Эфиопии, теперь быстро сокращалась. Перспектива надвигавшейся войны и непопулярность союза с Германией заставили быстро забыть об удачной колониальной авантюре фашистского режима, от которой, впрочем, вопреки стольким обещаниям, оказалось так мало пользы. Когда в сентябре 1938 г. Муссолини вернулся в Италию из Мюнхена, его встретили массовыми манифестациями: народу представилась отличная возможность продемонстрировать свою верность дуче и в то же время явно негативное отношение к войне. В оппозиции оказались не только рабочий класс, никогда не проявлявший симпатий к фашизму, но и подавляющее большинство интеллектуалов, которых отталкивали примитивизм и вульгарность фашистской пропаганды, а также масштабы коррупции, охватившей режим. В момент вступления Италии во Вторую мировую войну настроения оппозиции проникали даже в святая святых — в кулуары самих фашистских организаций, особенно молодежных и студенческих. В молодежных организациях чаще всего создавалась так называемая «левая фронда», однако существовала также и «правая фронда», куда входили прежде всего промышленники, с беспокойством наблюдавшие за постоянным притоком немецкого капитала, военные, обеспокоенные неподготовленностью Италии к войне, и крупнейшие представители высших эшелонов бюрократической власти, опасавшиеся того, что вступление Италии в войну могло нарушить с трудом достигнутое равновесие и ввергнуть страну в пучину социальных потрясений. Основным представителем этого течения был не кто иной, как министр иностранных дел и зять Муссолини Галеаццо Чиано, который после Мюнхена все более охладевал к идее сковывавшего Италию союза с Германией и даже пытался отсрочить вступление своей страны в войну, хотя эта попытка была очень робкой, как и следовало ожидать от человека, вознесенного режимом на самую вершину власти. Среди крупнейших фашистских иерархов его точку зрения разделяли Джузеппе Боттаи, бывший посол в Лондоне Дино Гранди, и, наконец, Итало Бальбо, который вскоре встретил свою смерть в небе Тобрука при обстоятельствах, сразу же вызвавших у многих обоснованные подозрения. В среде военных была известна нерешительная позиция, занимаемая по многим вопросам главой Генерального штаба маршалом Пьетро Бадольо, а также представителями крупной партийной бюрократии, в частности главой тайной полиции Артуро Боккини. Пройдет всего несколько лет, и в июле 1943 г. все эти люди станут организаторами дворцового заговора, поскольку он совершился при непосредственной поддержке короля, который сначала проявлял настороженность, а затем также занял враждебную позицию в отношении Германии, что и привело к падению режима. Однако об этом мы поговорим в свое время. Сначала необходимо бросить ретроспективный взгляд на историю антифашистского движения и познакомиться с теми людьми и теми политическими движениями, которые после долгих лет поражений собирали теперь силы для освобождения от фашизма коленопреклоненной, истощенной и дезориентированной Италии.
Антифашизм в Италии
Наиболее убежденным антифашистом, личностью, известной во всем мире, был Бенедетто Кроче. Сначала, в период, непосредственно предшествовавший «походу на Рим», а затем и после него, его отношение к фашизму еще не совсем определилось, а в ряде случаев Кроче даже одобрял его политику. Однако после убийства Маттеотти и речи Муссолини 3 января 1925 г. он перешел в жесткую оппозицию к режиму. В июне того же год Кроче стал главным инициатором и одним из авторов манифеста, который подписали 40 интеллектуалов и в котором содержался ответ лучших представителей итальянской культуры на фашистский манифест, написанный Джентиле, где тот сыграл De profundis[447] — реквием либеральному государству. Затем он уехал в Неаполь, где сумел достойно и плодотворно продолжать исследования в гордом уединении своего кабинета. Одной из первых опубликованных Кроче работ стала уже упомянутая «История Италии» — красочное описание, пожалуй, даже панегирик либеральной Италии эпохи Джолитти. Спустя несколько лет появилась «История Европы» — произведение, в котором уже со всей очевидностью была выражена антифашистская позиция автора, поскольку европейская история рассматривалась в нем как «история борьбы за свободу». На протяжении всего периода существования фашистского режима личность Кроче и возглавлявшийся им журнал «Ля Критика» являли собой урок мужества, достоинства и образец для подражания для всех итальянских интеллектуалов-антифашистов.
Однако они напрасно искали на страницах произведений Кроче объяснение исторических корней фашизма, причин, которые привели к его победе. Иными словами, в этих трудах не было анализа такого феномена, как фашизм, и его места в итальянской истории. «История Италии» заканчивалась на событиях 1915 г. Этим как бы подчеркивалось, что все случившееся позднее было ничем не объяснимым безумием и абсурдом и что самый простой путь к спасению страна могла бы обрести, возвращаясь к ценностям и установлениям либерального государства, в соответствии с которыми Италия существовала до прихода фашизма к власти. Впрочем, подобной точки зрения в целом придерживались, хотя и с некоторыми оговорками, представители старшего поколения ученых — «старая гвардия» и цвет политической эмиграции, такие, как Клаудио Тревес[448], Франческо Саверио Нитти, Джузеппе Эммануэле Модильяни[449], Филиппо Турати, которые еще в 1927 г. создали во Франции антифашистское Объединение (Concentrazione)[450] и начали издавать газету «Ла Либерта» на итальянском языке. Даже Гаэтано Сальвемини, являвшийся, по его собственному признанию, одним из наиболее рьяных и последовательных противников Джолитти, в исторических трудах, написанных в эмиграции, пересмотрел свои оценки в отношении политической системы Италии накануне прихода фашизма к власти. Но для молодого поколения эмигрантов, таких, как Пьеро Гобетти[451], которого смерть совсем юным вырвала из рядов борцов против фашизма, или Карло Росселли[452], который вместе с Ферруччо Парри[453] и другими известными антифашистами сумел подготовить побег Турати и которому, в свою очередь, удалось благополучно бежать в 1929 г. из ссылки в Липари, — для этого нового поколения эмигрантов решение вопроса о причинах прихода фашизма к власти становилось залогом успешной борьбы против него. Они приходили к заключению, что победа фашизма была обусловлена в первую очередь слабостью либерального государства и соглашательской политикой правящей Либеральной партии. Из этого следовал вывод о том, что после падения фашизма в Италии должны будут возобладать совершенно иные формы государственного устройства и стране следует вступить на путь развития, в корне отличный от того, который она избрала в период накануне прихода фашизма к власти. Политическая организация, созданная братьями Росселли во Франции — «Справедливость и Свобода» (Giustizia e Liberta), — руководствовалась именно этими принципами, а ее программа имела явно революционный характер, поскольку в основе лежали идеи социализма с очевидным анархистским уклоном. Серьезные разногласия, а затем и пропасть, которая быстро разделила представителей «старой гвардии», в частности Объединение, с одной стороны, и младшее поколение эмигрантов, включая членов «Справедливости и Свободы», с другой — было обусловлено отношением к методам антифашистской борьбы. Так, молодые эмигранты упрекали своих оппонентов за их нерешительность, избранную ими политику выжидания и за то, что они возлагали надежды лишь на достаточно отвлеченные и абстрактные резолюции своих съездов. Вместо этого критики настаивали на необходимости более радикальных форм борьбы. Ведь именно членами «Справедливости и Свободы» в июле 1930 г. был совершен полет Джованни Бассанези в район Милана, и во время этой операции сбрасывались антифашистские листовки. Проводились и другие подобные акции. Кроме того, «Справедливость и Свобода» одобрила, например, покушение, совершенное в 1929 г. в Брюсселе на князя Пьемонта совсем юным Фердинандо Де Розой[454] (1908–1936).
Что касается коммунистов, то такие формы и методы борьбы они считали несерьезными, более того, дилетантскими. Коммунисты полагали, что в борьбе против фашизма отнюдь не следует увлекаться романтикой подвига, а необходимо сделать упор на героику будней, т. е. на повседневную работу. Вести эту борьбу следовало, по мнению руководства ИКП, путем развернутой пропаганды, активизации деятельности профсоюзов, в частности проведения забастовок, причем главными участниками этой борьбы должны были стать широкие массы рабочих и крестьян, а также те коммунисты, которые остались в Италии на нелегальном положении для связи с народом и для организации борьбы. Именно таков был путь, который уже давно избрали коммунисты. Партия, созданная в 1921 г. в Ливорно, к тому времени уже преодолела сектантство, характерное для первых лет ее существования, хотя этот процесс был мучительным итогом долгой внутренней борьбы. Ценой многих потерь в своих рядах, ценой пролитой крови и многочисленных жертв коммунисты осознали наконец ошибочность тезиса о том, что все буржуазные правительства, включая фашистские, одинаковы, и все свои силы отдали антифашистской борьбе. После того как они приняли участие в Авентинском блоке, а затем покинули его и вернулись в парламент, после того как они оценили свои ошибки и слабости, коммунисты сумели восстановить собственную организационную структуру даже в условиях подполья. Им удавалось довольно регулярно нелегально издавать газету ИКП «Л’Унита», а партийные активисты продолжали успешно действовать на фабриках, причем в ряде случаев они даже организовывали забастовки и антифашистские манифестации. В Турине, в областях Тоскана и Венеция-Джулия некоторые местные коммунистические организации не прекращали свою деятельность в течение всего «черного двадцатилетия», и коммунисты составляли подавляющее большинство среди жертв Особого трибунала, даже несмотря на быстрое освоение ими методов конспиративной работы.
Однако борьба коммунистов не исчерпывалась лишь этим. Среди других партий и движений, принимавших участие в антифашистской борьбе, они лучше, чем кто-либо, сумели дать глубокий и детальный анализ социально-политического положения в Италии в условиях победы фашизма, в результате чего коммунисты сделали вывод о новой расстановке сил на данном этапе борьбы и о путях, по которым будет осуществляться итальянская революция. Такой анализ нашел отражение в тезисах, написанных Антонио Грамши и утвержденных на съезде ИКП, состоявшемся в Лионе в 1926 г. В них четко говорилось о необходимости противопоставить союзу промышленников и аграриев, который всегда занимал господствующие позиции в стране и оказывал давление на Итальянское государство, — а его последним и наиболее чудовищным выражением стал фашизм, — этому союзу необходимо было противопоставить рабоче-крестьянский блок рабочих Севера и крестьян Юга. «Южный вопрос», которому Грамши еще до этого посвятил одну из своих работ, рассматривался, таким образом, в качестве общенациональной, а вовсе не какой-то специфически региональной проблемы. Крестьяне и рабочие смогли бы одержать победу лишь совместными действиями, и это объединение их усилий должно было стать прочным и постоянным, поскольку силы реакции также были едины. Опыт 1920 г., когда туринские рабочие и группа «Ордине нуово» поддались заблуждению и понадеялись на то, что Турин может стать итальянским Петроградом, принес огромную пользу, поскольку он послужил серьезным предостережением для ИКП. Помимо этого коммунисты считали недопустимым повторение ошибок социалистов, которые, как уже говорилось, после Первой мировой войны оставили без внимания крестьянское движение и позволили ему развиваться стихийно. Конечно, в разработанной А. Грамши теории революции в Италии почти дословно повторялись ленинская схема союза рабочих и крестьян и даже сталинская формула рабочекрестьянского государства. Именно для того, чтобы сделать более убедительной и конкретной эту свою основную идею, Грамши должен был глубоко осмыслить и продумать собственное отношение к итальянским историческим традициям и реалиям и сделать в своих трудах упор в первую очередь на национальном факторе. Более того, он даже ввел термин «национально-народный», периодически повторяющийся в его работах, подчеркивая тем самым исторические особенности, в которых совершится итальянская революция, и, как следствие, автономия партии, которую он возглавлял. Поэтому вполне объяснимы и недоумение, и растерянность А. Грамши в одном из писем, адресованных П. Тольятти в 1926 г., когда он попытался дать оценку развитию политического сценария в Советском Союзе — внутриполитической борьбе и усиливавшемуся процессу бюрократизации. Вполне объяснимо и его решение вернуться в Италию, понимая, какому риску подвергается. И действительно, в 1926 г. Грамши был арестован и осужден Особым трибуналом на 20 лет тюремного заключения. Тюрьма, недуг, которым страдал этот слабый здоровьем человек, а временами и непонимание соратников по партии, находившихся вместе с ним в заключении, — все эти невзгоды не сумели помешать ему мыслить и созидать, как того всеми средствами добивался Муссолини. «Тюремные тетради», написанные Антонио Грамши в заключении и опубликованные после освобождения страны от фашизма, являют собой яркое свидетельство того, что их автор ни на минуту не прекращал размышлять и трудиться, а его письма жене и сыновьям показывают, что до самого конца жизни он оставался человеком, испытывавшим огромную любвь к людям.
За годы заключения Грамши в той или иной степени затронул в своих исследованиях самые различные проблемы, начиная от философских взглядов Бенедетто Кроче и кончая историей итальянского Рисорджименто, положения в партии и гражданской роли литературы. Вот почему едва ли стоит пытаться здесь, на этих страницах, сформулировать основную суть его учения, ибо это представляет собой столь же тяжкий, сколь и бесполезный труд. Можно лишь констатировать, что Грамши в полной мере разделял марксистские убеждения, которыми до него проникся Антонио Лабриола и которые устраивали его, ибо он усматривал в марксизме жизнеспособную, открытую полемике доктрину, а вовсе не ее догматические интерпретации, постоянно создававшиеся в отношении этого учения. Примером тому может служить изложенная Грамши критика учебника Н.И. Бухарина по историческому материализму «Теория исторического материализма: популярный учебник марксистской социологии».
Антонио Грамши умер 27 апреля 1937 г. в одной из римских клиник, куда его перевезли из тюрьмы. На его похоронах никто не присутствовал.
Пальмиро Тольятти, человек, который сменил Грамши на посту лидера ИКП, был в числе его единомышленников еще со времен «Ордине нуово», и их всегда объединяли духовное единство и одинаковое восприятие специфики развития Италии и особенностей революционной традиции в стране. Однако в отличие от Грамши Тольятти был большим скептиком, поскольку осознавал, что часть этой традиции составляли анархизм и необоснованный максимализм плебейского толка. К тому же эти соображения делали его отношение к партии, которую он возглавлял, несколько менторским и все более укрепляли его в убеждении, что итальянские коммунисты должны брать во всем пример с русских большевиков, которые смогли не только совершить свою Революцию, но и защитить ее от всех штормов и бурь. Кроме того, Тольятти полагал, что в обстановке все усиливавшейся реакции в Италии и Европе исход социальных и политических битв будет зависеть исключительно от прочного и тесного союза ИКП с Советским Союзом. Этим и объяснялась его приверженность линии Коминтерна и верность СССР. Здесь же следует искать причины глубоких разногласий, возникших между Тольятти и Грамши, относительно оценки внутриполитической и внутрипартийной борьбы в Советском Союзе. Тольятти был убежден — и он позднее скажет об этом в своем выступлении в 1956 г., — что между ИКП и СССР должна существовать «железная связь». Вот почему в 1926–1935 гг. он, не колеблясь, следовал всем указаниям и безоговорочно выполнял все директивы Советского Союза и Коминтерна. По-видимому, на VI конгрессе Коминтерна в 1928 г. он сочувствовал идеям Н.И. Бухарина, однако вскоре в трудное время Великого кризиса 1929 г., руководство Коминтерна выдвинуло и вбросило в ряды своих борцов лозунг о непримиримой и ожесточенной классовой борьбе против буржуазии и ее лакеев — социал-демократов. В этих условиях Тольятти, не задумываясь ни минуты, потребовал исключения из рядов ИКП представителей правой оппозиции, и в первую очередь Анджело Таску, своего бывшего соратника по группе «Ордине нуово», человека необыкновенно яркого, острого и проницательного ума. Позднее, когда Коминтерн начал осуществлять политику Народного фронта, Тольятти все же в конечном счете сумел сохранить и свои самые твердые убеждения, и верность Коминтерну.
Этот поворот в политике ИКП во многом способствовал объединению антифашистских сил и их совместным действиям. В 1934 г. был подписан пакт о единстве действий между компартией и только что возродившейся соцпартией. Впоследствии все антифашистские силы приняли участие в гражданской войне в Испании (1936–1939), и одним из первых отличился на поле битвы Карло Росселли. Вообще, эта война стала одной из самых замечательных страниц борьбы против фашизма. За свободу Испании сражались 5 тыс. добровольцев — итальянцев объединенных в бригаду имени Гарибальди, и иностранных антифашистов. В марте 1937 г. эти убежденные борцы против фашизма столкнулись в лобовой схватке с так называемыми добровольцами, посланными фашистами на помощь генералу Франко, и нанесли им поражение в битве при Гвадалахаре. Таким образом, свою первую военную неудачу фашизм потерпел от итальянцев.
Однако после этой победы наступили печальные дни. Одно за другим происходили трагические события: злодейское убийство братьев Росселли, совершенное 11 июня 1937 г. в Баньоль-сюр-Орн французскими наемниками[455], нанятыми итальянскими фашистами, поражение республиканского правительства в Испании, обострение разногласий и противоречий среди партий, входивших в антифашистский блок, советско-германский пакт о ненападении[456]. Впрочем, те глубокие узы дружбы и солидарности, которые были созданы во времена гражданской войны в Испании и крепко связывали антифашистов, не могли исчезнуть бесследно. Очень скоро они проявили себя и принесли свои плоды в движении Сопротивления.