синедриону — «совету». Иосиф Флавий называл тем же греческим термином консилиум — группу советников, собираемую по особым вопросам римскими должностными лицами. В Мишне этот термин, транслитерированный на иврит как «Санѓедрин», обозначает верховный суд в составе 71 судьи, в компетенцию которого входило рассмотрение самых сложных дел. Если Санѓедрин был организован по тем же принципам, что и консилиум, созываемый римским должностным лицом, его состав должен был варьироваться в зависимости от тематики обсуждаемого дела. Поэтому в Санѓедрине могли одновременно заседать евреи, принадлежавшие к различным религиозным направлениям: так, согласно Деяниям, во время суда над св. Павлом фарисеи и саддукеи в Синедрионе перессорились между собой [31].
До восстания 66 года такая система управления работала неплохо. Разумеется, за шестьдесят лет волнения случались, и ретроспективный рассказ обо всех этих эпизодах сразу, как у Иосифа, может создать впечатление, что общество уже давно находилось на грани взрыва. Но такая точка зрения, основанная на апостериорном знании о последовавшем разрушении Иерусалима, крайне ошибочна. В течение многих лет евреи мирно жили во многих частях римского мира; диаспорам в Малой Азии, Сирии, Египте, да и в самом Риме в знак почтения к их древности государство издавна позволяло соблюдать собственные обычаи, например субботу. Евреям диаспоры дозволялось отправлять приношения в Иерусалимский храм, а цари Иродовой династии вступались за иудеев Малой Азии и Александрии, когда их отношения с соседями-язычниками накалялись. Для римлян весь еврейский мир был единым сообществом; по словам Иосифа Флавия, это отметил император Клавдий в эдикте, утверждавшем права, дарованные александрийским евреям, «за всеми римскоподданными иудеями». Когда Иерусалимскому храму угрожало безумство Калигулы, александрийский еврей Филон прервал свою миссию посланника александрийской общины, чтобы всеми силами попытаться воспрепятствовать осквернению общенациональной святыни [32].
Управлению Иудеей как таковой римляне не уделяли чрезмерно много внимания. Здесь находилась лишь небольшая группа вспомогательных войск; во главе провинции стояли вначале префекты, а затем прокураторы, не принадлежавшие к сенаторскому сословию. По всей вероятности, Иудея вовсе не представлялась римлянам потенциально опасной. Среди уникальных еврейских привилегий особенно удивительно проведение трижды в год паломнических празднеств в Иерусалиме (см. главу 3), в ходе которых в одном месте собиралось огромное количество народа — в римском мире подобное не допускалось больше нигде. На время празднований прокураторы всего лишь размещали в Иерусалиме дополнительную когорту для обуздания толпы. Очевидно, римляне понимали, что массовые сборища могут привести к волнениям, но, как обнаружилось в 66 году, несколько тысяч солдат ничего не могли сделать с массой людей, стиснутых на узких улочках города. Если 50-е и 60-е годы н. э. в самом деле были временем нараставшей напряженности в Иудее, Рим воспринимал это с удивительным благодушием, никак не пытаясь усилить свое военное присутствие. Было бы весьма ошибочным представлять Иудею I века оккупированной страной с римским солдатом на каждом углу. Бо́льшую часть времени большинство евреев римского владычества почти не замечали [33].
Иосиф особо отмечает, что за четыре года до войны в городе царили «глубокий мир и полное благоденствие». Любого, кто в это время предрек бы горе Иерусалиму и Храму, сочли бы безумцем. И город, и Храм были богаче и великолепнее, чем когда-либо. Конечно, иудеи могли с ностальгией оглядываться на легендарное прошлое, когда Храм Соломона был, как считалось, еще прекраснее, а Бог с большей охотой снисходил до бесед с пророками из Его народа. Но ничто в этом мире не совершенно, и всегда можно было вообразить еще более блистательное будущее в конце времен. Обсуждаемое иногда исследователями раннего христианства представление о том, что евреи в I веке н. э. чувствовали себя оставленными Богом и мечтали о мессии-спасителе, необоснованно. Различные направления внутри иудаизма, которые мы рассмотрим в следующих трех главах, были порождены не отчаянием, а уверенностью. Все евреи были единодушны в том, что Тора есть наилучшее руководство благочестивой жизни. Разногласия были по вопросу о том, как жить такой жизнью на практике [34].
6. «Существуют у иудеев троякого рода философские школы»
Иосиф Флавий писал: «Существуют именно у иудеев троякого рода философские школы: одну образуют фарисеи‚ другую — саддукеи, третью… ессеи». В своих исторических трудах он весьма часто ссылается на эти «школы» внутри иудаизма; впервые они появляются в повествовании о различных группах, пытавшихся влиять на Иоанна Гиркана, хасмонейского первосвященника с 135 по 104 год до н. э. Словом «школа» здесь переведен использованный Иосифом термин αἵρεσις. В позднейшем христианском употреблении он стал обозначать отклонение от нормативного религиозного учения — «ересь», но его буквальный смысл — «выбор», и Иосиф явно не видит ничего предосудительного в существовании внутри иудаизма этих трех отдельных течений. Более того, он всячески стремится доказать, что эти три философские школы существовали у евреев «с давних пор», и тем самым противопоставить их новой (по мнению Иосифа, нечестивой) «четвертой философской школе», основанной в начале прямого римского правления Иудеей в 6 году н. э. Мы не знаем наверняка, были ли эти группы действительно древними или появились только в период, в связи с которым о них впервые упоминает Иосиф, — то есть во второй половине II века до н. э., но можно утверждать, что в этот период они процветали, и благоприятной средой для этого процветания стал этос эллинистического мира, в котором сосуществовали соперничающие учения о том, какую жизнь надлежит вести, — стоицизм, эпикурейство и пифагорейство (с некоторыми из этих учений Иосиф при случае явным образом сравнивал иудейские «школы») [1].
К началу II века до н. э., когда почти все книги Библии были составлены и многие из них переведены на греческий язык, уже сформировалось общее ядро всех позднейших форм иудаизма, если не считать возникших в современную эпоху гуманистического иудаизма и светского иудаизма. Иудеи поклонялись и повиновались Богу Авраама, Исаака и Иакова, чьи деяния в мире были засвидетельствованы в священной истории, — Богу, которому служили в Иерусалимском храме. Евреи верили, что обязаны повиноваться Божьим заповедям, особенно тем, что изложены в первых пяти книгах Библии, вследствие Завета, заключенного веками ранее на горе Синай через Моисея. Эти заповеди устанавливали четкие правила жизни — от рождения до смерти. Чем же тогда объяснить, что в последние века существования Второго храма, между 200 годом до н. э. и 70 годом н. э., в иудаизме появились самые разнообразные течения, далеко не во всем совместимые между собой?
Одна из причин заключается в богатстве идей, заключенных в Библии: люди античности (и в этом они не отличаются от нас) вполне могли по-разному отвечать на вопрос о том, какие из этих идей считать главными. Выбор был огромен, и некоторые библейские идеи, например отмечание юбилейного года, судя по всему, так и не прижились на практике. Однако наряду с выборочным толкованием Библии ничуть не менее важно появление в еврейском обществе с ходом поколений новых ритуалов и концепций, которые сила привычки постепенно превращала в почтенную традицию и даже норму — по крайней мере, в глазах части верующих. Все иудеи могли с полным правом заявить, что верно следуют законам, записанным в Библии, а законы эти подробно описывали поведение, требуемое во всех областях жизни. Как следствие, большинство евреев считали религиозным долгом воздерживаться от работы в субботу, обрезать сыновей, не есть запретного и по возможности приносить жертвы в Иерусалимский храм. Эти характеристики иудаизма отмечали греческие и латинские языческие писатели I века до н. э. и I века н. э. Для большинства евреев достаточным было просто соблюдать Тору так, как, по их мнению, соблюдали ее их предки [2].
Вероятно, лишь меньшинство придерживалось того или иного философского мировоззрения, и выбор того или иного учения был, судя по всему, личным. В «Жизни» Иосиф Флавий описал свою духовную одиссею в юные годы: «А в 16 лет мне захотелось познакомиться с нашими сектами». Неевреев, которые переходили в иудаизм из личных убеждений (а не ради брака с евреем или еврейкой), специфически иудейские философские направления привлекали, возможно, даже сильнее, чем евреев по рождению. Так, автор Евангелия от Матфея, судя по всему, приписывает Иисусу нападки на фарисеев за то, что те внушают прозелитам свое учение: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что обходите море и сушу, дабы обратить хотя одного; и когда это случится, делаете его сыном геенны, вдвое худшим вас».
Этот фрагмент из Евангелия от Матфея был основой долгое время бытовавшего представления, согласно которому в конце эпохи Второго храма поощрялась деятельность еврейских миссионеров, обращавших язычников в иудаизм, — предшественников, а затем конкурентов христианских миссионеров первого поколения. Но христианское миссионерство в религиозной истории древнего мира было исключением, а иудаизм прозелиты, как правило, принимали по своей собственной инициативе. Сколько всего было таких новообращенных, мы не знаем. Мы не знаем даже, сколько всего было иудеев в I веке н. э. Популярное с середины XIX века утверждение, что в середине I века примерно из 50 миллионов жителей Римской империи одну десятую составляли евреи, является ошибочным и восходит к Абу-ль-Фараджу (Бар-Эбрею), сирийскому церковному писателю XIII века. Бар-Эбрей утверждал, что император Клавдий повелел устроить перепись евреев и получил точную цифру в 6 944 000. Но Бар-Эбрей, очевидно, неправильно понял собственный источник. Еще в конце IV века Иероним отметил, что то же самое количество упоминает Евсевий как общее число римских граждан, подсчитанное в ходе Клавдиевой переписи. При этом перепись граждан в Римской империи была делом обычным, а вот переписывать именно евреев было бы странно.
До нас дошел единственный подробный рассказ I века н. э. об обращении в иудаизм язычника; тот сначала всего лишь заинтересовался некоторыми аспектами еврейской религиозной практики, а затем стал в полной мере иудеем, — причем, безусловно, по собственной инициативе. Этот рассказ фольклорного характера, сохраненный в «Иудейских древностях», повествует, как Изат, царь Адиабены, узнал об иудаизме от странника-еврея по имени Анания и перенял множество еврейских обычаев, а после прибытия еще одного иудея, Элеазара, решил пройти обрезание, дабы исполнять закон во всей его полноте. При операции над Изатом (выполнял ее, по всей видимости, придворный врач) ни один из этих двух евреев не присутствовал. Похоже, что в I веке н. э. не было общепризнанной церемонии обращения в иудаизм — аналога крещения в раннем христианстве и гиюра, принятого в раввинистическом иудаизме с III века н. э. и позже. Не было в Адиабене и местной еврейской общины, которая могла бы подтвердить новый статус царя как полноправного сына еврейского народа. Похоже, Изат решил сам за себя, что теперь он иудей и поэтому связан заключенным в Торе Заветом между Богом и Израилем. Через некоторое время он обнаружил, что его мать, царица Елена, тоже обратилась в иудаизм. Впоследствии она поселилась в Иерусалиме и оказала значительные благодеяния городу во время голода. О ее прозелитстве знал не только Иосиф Флавий в конце I века, но и составители Мишны в начале III века [3].
Уже в первые три века по завершении составления Библии в еврейском обществе изобиловали самые разнообразные толкования Торы. Множество свидетельств тому дошли до нас в текстах двух религиозных традиций, доживших до наших дней, — раввинистического иудаизма и христианства. Однако свидетельства, сохраненные в религиозных целях христианами, разительно отличаются от материала, переданного нам раввинами. Частично виной тому язык: христиане передавали следующим поколениям только те еврейские тексты, что были написаны по-гречески (хотя многие тексты дошли до нас благодаря более позднему христианскому переводу с греческого на другой язык — сирийский, эфиопский или латинский); раввины же сохраняли тексты только на иврите и арамейском. Некоторые из литературных жанров, обнаруживаемые в одной из двух традиций, оказываются совершенно неизвестными другой; таковы философские рассуждения Филона Александрийского, сбереженные христианами, или юридические диспуты, донесенные до нас раввинами. В обоих случаях тексты, разумеется, сохранялись в целях религиозного наставления последующих поколений. Открытие в 1947 году свитков Мертвого моря расширило наш кругозор, так как эти тексты не подвергались отбору со стороны раввинов или христиан, а сохранились волей случая. Они свидетельствуют о некоторых направлениях иудаизма, не сохранившихся ни в одной из позднейших традиций, и наводят на мысль, что иудаизм в тот период был еще более разнообразен, чем можно было судить по имеющимся ранее источникам.
В число еврейских текстов, сохранившихся только благодаря использованию их в поздней античности христианами, входят и исторические труды Иосифа Флавия, на которых основаны наши знания о постбиблейских политических событиях, так повлиявших на судьбу иудаизма. Страшно подумать, как мало мы знали бы о событиях, произошедших между основанием и разрушением Второго храма, если бы до наших дней дошли только раввинистические тексты. В последних сохранилась память о Маккавеях, но это одинокий островок, окруженный туманом, который лишь в малой степени рассеивают неясные намеки в «Седер олам» — отредактированном во II веке труде, содержащем сводку истории мира и, в частности, евреев. В труде «Мегилат Таанит» указаны дни, на которые выпадали годовщины славных деяний и радостных событий в эпоху Второго храма (и поэтому в эти дни нельзя было устраивать общественный пост), но иносказательные отсылки к историческим событиям здесь зачастую невозможно истолковать. В мишнаитском трактате «Авот», скомпилированном, по всей вероятности, в конце III века н. э., эстафета предания с пугающей скоростью мчится из IV века до н. э. в конец I века, от «Шимона-праведника», учившего в III веке до н. э., через пять поколений мудрецов, о которых почти ничего не известно, к Ѓилелю и Шамаю, жившим при царе Ироде. Историку, изучающему поздний период Второго храма, приходится полагаться в первую очередь на Иосифа Флавия. С его рассказа о еврейских «философских школах» мы и начнем [4].
Как мы уже знаем, Иосиф писал о трех философских направлениях — фарисеях, саддукеях и ессеях, противопоставляя их новой «четвертой философской школе» и утверждая, что именно эта четвертая школа в I веке н. э. навлекла на Иудею беды и привела к разрушению римлянами Иерусалимского храма. Такое противопоставление явным образом говорит, что остальные три школы Иосиф считал легитимными разновидностями иудаизма, несмотря на различия между ними. Различия же, как мы увидим далее, были значительными.
Фарисеи
«Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что затворяете Царство Небесное человекам… Горе вам, вожди слепые… Безумные и слепые!.. Змии, порождения ехиднины! как убежите вы от осуждения в геенну?» Эти слова Иисуса «народу и ученикам Своим» из Евангелия от Матфея тенью легли на все позднейшие образы фарисеев в христианской культуре. Фарисеи, севшие «на Моисеевом седалище», обвинялись в притворном благочестии: «…уподобляетесь окрашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мертвых и всякой нечистоты». В европейских языках под «фарисейством» стали понимать самодовольный религиозный формализм, в котором христиане вполне могли упрекать и время от времени упрекали и своих собратьев по вере — не в последнюю очередь потому, что опровергнуть обвинение в лицемерии и недостатке истинного духа благочестия почти не под силу никакому верующему. Оттого в XIX веке и говорил, например, Эдвард Пьюзи — один из представителей Оксфордского движения, стремившегося вдохнуть новую жизнь в англиканскую церковь: «Кажется, самый выдающийся образчик фарисейства наших дней — это регулярное посещение нами церкви». В то же время отождествление фарисейства в позднейшем раввинистическом иудаизме с раввинской традицией породило в народном еврейском воображении облагороженный образ фарисеев — мудрецов и предшественников раввинов, хотя такое отождествление ошибочно [5].
В любом случае довольно странно было бы начинать рассказ о фарисеях хоть с пристрастных евангельских свидетельств, хоть с ретроспективной точки зрения позднейших раввинов, когда есть источник, который лучше сможет рассказать о фарисеях конца эпохи Второго храма — их современник, еврей Иосиф Флавий, который в своем труде «Жизнь» прямо заявляет, что знает о фарисеях не понаслышке: еще юношей он, «ведя суровую жизнь и много потрудившись», лично изучил взгляды фарисеев, саддукеев и ессеев и, «будучи уже девятнадцати лет от роду… стал вести жизнь, соответствующую учению фарисеев». Иосиф был не единственным, кто претендовал на знакомство с учением фарисеев изнутри: апостол Павел тоже писал, что прежде, чем «приобрести Христа», был «по учению фарисей». Согласно Деяниям апостолов, Павел получил образование в Иерусалиме «при ногах Гамалиила», который в другом фрагменте той же книги именуется фарисеем. Защищаясь перед Агриппой от обвинения в возбуждении мятежа среди иудеев и осквернении Храма, Павел говорит: «Жизнь мою от юности моей, которую сначала проводил я среди народа моего в Иерусалиме, знают все Иудеи; они издавна знают обо мне, если захотят свидетельствовать, что я жил фарисеем по строжайшему в нашем вероисповедании учению». Во время суда над ним в Синедрионе слова Павла: «Мужи братия! я фарисей, сын фарисея; за чаяние воскресения мертвых меня судят» — как раз и вызвали раздор между саддукеями и фарисеями [6].
Из приведенных цитат очевидно, что фарисеем можно было называть самого себя, и даже с оттенком гордости (а следовательно, этот термин не обладал оскорбительными коннотациями, появившимися позднее из-за враждебного отношения Евангелий к фарисеям). По-гречески слово Φαρισαίος ничего не означает; вероятно, это транслитерация арамейского слова, происходящего от корня пе-реш-шин со значением «отделять»: фарисеями называли себя те, кто что-то от чего-то отделял (что именно, не уточняется). В ранних раввинистических текстах, где упоминаются на иврите «прушим» («отделённые», форма страдательного залога), по всей вероятности, имеется в виду та же группа, так как описываются споры этих «прушим» с «цдуким», или саддукеями. Однако слово «прушим» было, по-видимому, уничижительным каламбуром, обыгрывавшим самоназвание фарисеев. Такие прозвища, отражающие отношение авторов к тем или иным лицам, встречаются и в других ранних раввинистических текстах: так, вождя восставших Шимона бар Косиву называют то Бар-Кохба (по-арамейски «сын звезды»), то Бар-Козива («сын лжи»). Обозначая фарисеев как «сепаратистов», авторы некоторых раввинистических текстов, без сомнения, стремились выразить свое неодобрение [7].
Итак, можно предположить, что как Иосиф Флавий, так и Павел были вполне способны поведать читателям о характере фарисейского учения и роли фарисеев в обществе. Но из этого вовсе не следует, что они так и поступили. Довольно ясно, что от апостола Павла не стоит ждать объективного рассказа о его, как он писал, «прежнем образе жизни в Иудействе», но само его умолчание более красноречиво, чем любая предвзятость: ничто в его самоописании ни намеком не указывает на то, что́ именно фарисеи понимали под «непорочностью» «по правде законной». Иосиф Флавий в «Иудейской войне», «Иудейских древностях» и «Жизни», напротив, подробно описал фарисеев как группу, хотя об отдельных личностях рассказал куда меньше. Однако он писал для нееврейских читателей, желая показать им совершенство еврейского мировоззрения, и поэтому, вполне возможно, сознательно изобразил фарисеев в идеализированном греческом облике: в «Жизни» прямо сказано, что учение фарисеев «очень похоже на то, которое у эллинов называется стоическим». Особый вопрос возникает в связи с рассказом Иосифа о действиях фарисеев как политической партии в хасмонейский период, так как описание этих событий почерпнуто у греческого мыслителя Николая Дамасского, который в силу то ли антипатии к иудейской религии, то ли попросту незнания описал фарисеев и саддукеев так, как будто бы они были политическими партиями на греческий манер [8].
Иосиф Флавий сообщает, что фарисеи придерживались следующих догм: они «ставят все в зависимость от Бога и судьбы и учат‚ что хотя человеку предоставлена свобода выбора между честными и бесчестными поступками‚ но что и в этом участвует предопределение судьбы», а также верят, что «души… все бессмертны; но только души добрых переселяются после их смерти в другие тела‚ а души злых обречены на вечные муки». В «Иудейских древностях» Иосиф указывает, что, по мнению фарисеев, души после смерти получают награду и подвергаются наказанию «под землей»[30], что душам злых суждено вечное заточение, а добродетельные души могут легко обрести новую жизнь (возможно, отсылка к учению о метемпсихозе). Подобные идеи о реинкарнации не имеют под собой никакой библейской основы и, вероятно, отражают греческое влияние. Впрочем, в I веке н. э. евреи спорили и о других концепциях жизни после смерти (см. главу 8).
Однако в первую очередь фарисеев отличает их представление о себе как о скрупулезных толкователях Закона. Иосиф прямо говорит о Симоне, сыне Гамалиила (Шимон бен Гамлиэль), что он был из «секты фарисеев, которых считают более ревностными, чем другие, блюстителями отеческих законоположений»[31], и так же описывает свое фарисейское прошлое Павел в Деяниях апостолов: «Тщательно наставленный в отеческом законе, ревнитель по Боге, как и все вы ныне» [9].
Удивительно, но в Евангелиях Иисус бичует вовсе не те отличительные особенности учения фарисеев, что перечислены ранее. Жаркая полемика Иисуса с фарисеями, судя по всему, отражает конкуренцию с фарисеями либо самого Иисуса, либо (скорее) христианских общин I века, в среде которых и ходили Евангелия. У Матфея Иисус восклицает: «Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что очищаете внешность чаши и блюда, между тем как внутри они полны хищения и неправды». В то же время Иосиф Флавий не упоминает, что для фарисеев характерна особая забота о ритуальной чистоте (подобную заботу он приписывал ессеям). В Евангелии от Матфея Иисус также говорит: «Горе вам… что даете десятину с мяты, аниса и тмина, и оставили важнейшее в законе»; но и об этом Иосиф (немало написавший как раз о взимании десятины) вовсе не говорит как о характерной черте именно фарисеев. В Евангелии от Марка фарисеи упрекали Иисуса, что его ученики срывают колосья в субботу, на что Иисус ответил афоризмом: «Суббота для человека, а не человек для субботы», но и особую заботу о соблюдении субботы Иосиф рассматривал как характеристику ессеев, а не фарисеев. В ранних раввинских текстах, как мы увидим в главе 7, действительно сохранились свидетельства о группах I века н. э., отличавшихся тщательным соблюдением чистоты и скрупулезным отделением десятины, а также о бурных дискуссиях мудрецов того времени (которых раввины считали своими духовными предшественниками и учителями) по поводу соблюдения субботы. Но и указанные тексты не приписывают фарисеям особого увлечения этими вопросами — разве что в качестве примеров их расхождений с саддукеями [10].
Для фарисеев был важен подход к Торе в целом. Характерной чертой этого подхода в том виде, как он представлен в Евангелиях, была педантичность. Фарисеи были твердо убеждены: чтобы клятва действительно связывала человека, она должна быть правильно сформулирована. Во времена Ирода группа фарисеев отказалась принести присягу на верность царю (по-видимому, из опасения, что в дальнейшем они могут быть вынуждены ее нарушить, хотя Иосиф не говорит об этом прямо, замечая лишь, что они представляли «партию, которая кичилась своим точным соблюдением предписаний закона и имела притязание на особое благоволение Всевышнего»). Немалую влиятельность фарисеев можно отнести именно на счет превозносимой ими собственной скрупулезности: она придавала авторитет глубоко консервативному толкованию Торы, сторонниками которого они были.
Иосиф не раз указывает на могущество фарисеев: они «имеют чрезвычайное влияние на народ, и все священнодействия, связанные с молитвами или принесением жертв, происходят только с их разрешения». «На стороне фарисеев была чернь», в противоположность саддукеям, чье учение было распространено только среди состоятельных иудеев. Но Иосифу так и не удается объяснить, почему эта ревностная группа самопровозглашенных правоведов имела такой авторитет у остального населения Иудеи. Мы не знаем в точности, сколько было фарисеев. Самая точная из доступных нам оценок снизу — 6000 в период правления Ирода: именно столько фарисеев отказались присягать царю, но были прощены по заступничеству заплатившей за них штраф жены Ферора, одного из родственников царя (Иосиф не отказывает себе в удовольствии отметить, что женщины при дворе Ирода были в полном подчинении у фарисеев). Ни эта оценка, ни какие-либо другие данные о количестве фарисеев не дают возможности предположить, что они составляли сколько-нибудь существенную долю населения Иудеи. Иосиф писал, что фарисеи старательно избегали роскоши и стремились вести простую жизнь, и это вполне могло иметь место — при всех обвинениях со стороны Иисуса, который в Евангелии от Матфея говорит, что фарисеи «любят предвозлежания на пиршествах и председания в синагогах и приветствия в народных собраниях, и чтобы люди звали их: учитель! учитель!». Впрочем, восхваление себя в качестве законоведов, посвятивших себя воздержанной жизни, могло помочь фарисеям снискать популярность только в одном случае — если их искусство толкования закона само по себе благожелательно воспринималось широкими слоями населения [11].
Иосиф прямо указывает, в чем заключалась основа фарисейского истолкования Торы, и тем самым называет более чем вескую причину популярности фарисеев. Последние «передали народу, на основании древнего предания, множество законоположений, которые не входят в состав Моисеева законодательства», настаивая, что следует соблюдать предписанное «устным преданием». Похожий оборот используют фарисеи в Евангелии от Марка, когда порицают Иисуса за то, что он позволил своим последователям есть, не омыв рук: «Зачем ученики Твои не поступают по преданию старцев, но неумытыми руками едят хлеб?» В своем обзоре ересей христианский святой Ипполит Римский во II веке н. э. описывал фарисеев как принимавших «древнее предание». О том, как это предание передавалось от поколения к поколению, посвященные фарисеям источники умалчивают, указывая лишь, что оно не записывалось, однако Филон Александрийский не без пафоса утверждал, что традициям добродетельной жизни детей учат не на письме и вообще не на словах, а на примере:
Еще одна заповедь, имеющая общечеловеческую ценность: «Не нарушай межи ближнего твоего, которую положили предки в уделе твоем». Мы можем рассудить, что этот закон относится не только к земельным участкам и их границам и направлен не только на устранение стяжательства, но и на сохранение древних обычаев. Ибо обычаи суть неписаные законы, решения, утвержденные мужами древности и написанные не на памятниках и не на листах папируса, пожираемых молью, но в душах товарищей по согражданству. Ибо наряду с собственностью дети должны унаследовать от отцов и древние обычаи, в среде которых они были воспитаны и жили с самой колыбели, а не презирать их лишь потому, что они дошли не в письменном виде. Не должно воздавать хвалу тому, кто повинуется письменному закону, ибо он действует по принуждению и из страха наказания. Но тот, кто верно соблюдает неписаные законы, заслуживает хвалы, ибо проявляет добродетель по собственной воле.
Религии не обучают, ею увлекают [12].
Таким образом, влияние фарисеев легко объяснимо: будучи самопровозглашенными экспертами в области религии, они поддерживали традиционный образ жизни в соответствии с Торой среди широких слоев еврейского населения. Каждый еврей в отдельности, например, считал омовение рук перед поеданием хлеба неотъемлемой частью традиции своих предков; он, может быть, и не мог сказать, повлияло ли на его поведение то, что фарисеи подтверждают верность такого толкования закона, но поддержка в этом вопросе со стороны фарисея была приятной, а сам фарисей обретал популярность [13].
Судя по описанию юношеских странствий Иосифа в поисках себя, присоединение к фарисеям было вопросом личного выбора. По всей видимости, у фарисеев не было никакой организации или группы с формальным членством, хотя Иосиф и отмечал, что фарисеи «сильно преданы друг другу и‚ действуя соединенными силами‚ стремятся к общему благу», а также «выдаются своим почтительным отношением к людям престарелым». Иосиф, как мы уже видели, прямо говорит о широком влиянии фарисеев, но при всем при том они оставались отдельной группой — не в последнюю очередь потому, что (согласно Евангелию от Матфея) стремились подчеркнуть свое отличие от других: «Все же дела свои делают с тем, чтобы видели их люди: расширяют хранилища свои и увеличивают воскрилия одежд своих». (Под «хранилищами» имеются в виду филактерии, или тфилин, — кожаные коробочки с текстами из Библии, надеваемые на голову и руку при молитве.) Поскольку фарисеи поддерживали религиозный статус-кво, включавший обычаи и внебиблейского происхождения, их взаимоотношения с другими группами определялись в значительной мере тем, как те воспринимали нормативное толкование Торы. Так, мы узнаём, что с середины II века до н. э. и вплоть до разрушения Храма в 70 году н. э. у фарисеев «возникало множество споров и разногласий» с саддукеями, так как последние отрицали истинность традиции, не зафиксированной письменно. В ранних раввинских текстах взаимоотношения между двумя группами последовательно описаны как антагонистические: «Говорят саддукеи: „У нас к вам, прушим, претензия, когда вы признаете чистым льющееся сверху [то есть при наливании жидкости из чистого сосуда в нечистый первый не теряет чистоты]“. Говорят прушим: „У нас к вам, саддукеи, претензия, когда вы признаете чистой воду арыка, ведущего с кладбища“». Тем удивительнее, что фарисеи и саддукеи с готовностью делили общее религиозное пространство Храма [14].
Взаимоотношения между фарисеями и другими направлениями в иудаизме были более сложными. По-видимому, можно было придерживаться фарисейского учения, оставаясь христианином, ибо, вопреки поношениям в адрес фарисеев, приписываемым Иисусу в Евангелии от Матфея, Иисус там же учит толпу: так как книжники и фарисеи сели на Моисеевом седалище, то «всё, что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте». В Евангелиях Иисус протестует не против фарисейского учения, а против лицемерия фарисеев: «ибо они говорят, и не делают». Вероятно, можно было также быть одновременно фарисеем и назореем — при условии, что к обету назорейства человек относился с крайней серьезностью, ведь, согласно Евангелиям, в вопросе о святости обетов фарисеи были непоколебимы, хотя Иисус и указывал, что это может привести к нарушению одной из Десяти заповедей:
И сказал им [фарисеям]: хорошо ли, что вы отменяете заповедь Божию, чтобы соблюсти свое предание? Ибо Моисей сказал: почитай отца своего и мать свою; и: злословящий отца или мать смертью да умрет. А вы говорите: кто скажет отцу или матери: корван, то есть дар Богу то, чем бы ты от меня пользовался[32], тому вы уже попускаете ничего не делать для отца своего или матери своей, устраняя слово Божие преданием вашим, которое вы установили; и делаете многое сему подобное.
Будучи фарисеем, несомненно, можно было посвятить себя скрупулезному соблюдению законов ритуальной чистоты и десятины, как это делали хаверим («товарищи»), известные по раввинским текстам (см. главу 7), но нет никакой причины предполагать, что из приверженности подобному соблюдению законов следовало, что человек фарисей [15].
Точно так же можно было одновременно быть фарисеем и мудрецом в раввинистическом понимании этого слова, что видно по жизненному пути раббана Гамлиэля (Гамалиила). Согласно Деяниям, Гамалиил был учителем апостола Павла и одним из лидеров фарисейской партии в иерусалимском Санѓедрине, «законоучителем, уважаемым всем народом»: его влияния хватило, чтобы убедить совет отпустить апостолов, ограничившись телесным наказанием: мол, зарождающееся христианское движение в любом случае не устоит, если оно не «от Бога». Тот же Гамалиил упоминается в Мишне как мудрец: он дает указания о том, как писать разводное письмо, и позволяет свидетелям новомесячия оставлять пределы большого двора, где они собирались для прогулки в субботу: «Сначала они не уходили оттуда весь день, но постановил раббан Гамлиэль Старший, что имеют они право идти на две тысячи локтей в любом направлении». О влиянии Гамалиила и его репутации в раввинском движении I века н. э. говорит следующая фраза из Мишны: «Со смертью раббана Гамлиэля Старшего померкла слава Торы и ушли чистота и воздержание». Его сын Симон (Шимон), отправленный в 67 году н. э. иерусалимским повстанческим правительством снять Иосифа с поста командующего обороной Галилеи и описанный как «родом иерусалимлянин, из очень знатного рода, секты фарисеев», упоминается в Мишне как автор ѓалахического постановления, в результате которого резко упала цена на голубей:
Однажды в Иерусалиме пара голубей стоила золотой денарий. Рабби Шимон бен Гамлиэль сказал: этим Храмом клянусь, не пройдет еще ночь, как цена снизится до [серебряного] денария. Он пошел во двор [Храма] и учил: «Если у женщины было пять несомненных выкидышей или пять несомненных истечений[33], она должна принести лишь одну жертву и затем может вкушать от жертвенного, и не требуется от нее остальных жертв». В тот же день цена пары голубей снизилась до четверти динария [16].
Однако совместимость не означает тождественности, и ранние раввины рассматривали прушим как группу, отдельную от них самих: «Сказал раббан Йоханан бен Заккай: „Разве у нас к прушим только одно это? Вот они говорят: кости осла чисты, а кости первосвященника Йоханана оскверняют“. Сказали ему: „Из-за любви к нему он нечист, чтобы человек не сделал из костей отца или матери ложки“». Самих себя раввины называли совсем другим термином — талмидей хахамим (буквально «ученики мудрецов»), см. о них главу 7. Таким образом, просто неверно ставить между фарисеями и раввинами знак равенства. И тем поразительнее явная «раввинизация» фарисейской истории ко времени компиляции Вавилонского Талмуда в VI веке н. э. В царствование хасмонейского монарха Александра Янная с 103 по 76 год до н. э. фарисеи возглавили народное восстание, заявив, что царь недостоин совершать жертвоприношения как первосвященник. Восстание началось в Храме, в праздник Суккот, с массовой демонстрации, в ходе которой царя забросали этрогами; оно привело к шестилетней гражданской войне и огромным людским потерям, в том числе и вследствие массовых казней. По словам Иосифа, в Иерусалиме 800 пленников были распяты, в то время как Александр пировал со своими наложницами. В более поздних раввинистических источниках воспоминания о тех же событиях, в которых участвовал мудрец Шимон бен Шетах, сглажены: «Царь Яннай вместе с царицей возлежал за трапезой. Но после того, как он казнил раввинов, некому было произнести благословение» [17].
Хотя раввины никогда не называли себя фарисеями и не утверждали, что их движение выросло из фарисейства, в толковании Торы они естественным образом склонялись к мнению фарисеев, ибо, как и те, признавали ценность древних традиций. Многие из этих традиций при поддержке раввинов дожили до наших дней — но не потому, что были фарисейскими, а потому, что обладали ореолом древности. Поэтому, когда позднеантичные христианские авторы вслед за Евангелиями называли еврейских лидеров своего времени фарисеями, это могло озадачивать их знакомых раввинов, но вряд ли их огорчало [18].
Саддукеи
По словам Иосифа, ему довелось побывать и саддукеем, но к моменту написания исторических трудов и «Жизни» он уже не чувствовал с ними какой бы то ни было общности и описывал саддукеев удивительно нелестным образом для автора, относящего эту разновидность иудаизма к категории нормативных, в противовес «четвертой школе». Саддукеи у Иосифа суровые и грубые, им почти ничего не удается довести до конца, они отличаются жестокостью в суде и не имеют последователей в массах. До нас не дошло саддукейской литературы, которая показала бы нам саддукеев с благоприятной стороны (позиция авторов Евангелий, Деяний апостолов и ранних раввинских текстов столь же враждебна) или хотя бы заполнила пробелы в наших знаниях о саддукейском мировоззрении. На основании античных свидетельств это не так просто сделать, вопреки уверенности ученых (как еврейских, так и христианских), которые с XIX века утверждали, что саддукеи были светскими эллинизированными богатыми аристократами из священнических семей, имели связи как с первосвященниками, так и с римской администрацией и подходили к толкованию Торы с консервативных позиций. Почти каждая деталь этой традиционной картины оказывается при ближайшем рассмотрении либо неверной, либо недоказуемой, хотя реальный образ саддукеев, проступающий при более тщательном исследовании, отнюдь не менее интересен [19].
Само по себе название «саддукеи» говорит не о многом: греческое Σαδδουκαίοις должно иметь арамейское происхождение, как и Φαρισαίος, а эквивалент из раввинистического иврита цдуким нельзя считать буквальным переводом. Правдоподобна связь этого названия с именем первосвященника Садока, служившего при царе Давиде: мы уже знаем, каким авторитетом пользовалась эта священническая семья (и еще вспомним об этом, говоря о свитках Мертвого моря, где упоминаются «сыны Садока»), но это не объясняет наличия удвоенной буквы «дельта» в греческом названии. Если же выводить название из прилагательного цадик — «праведный»[34], удвоение «дельты» легко объясняется, тем более что в качестве самоназвания для религиозной группы такой термин был бы вполне логичен, но откуда тогда и у Иосифа Флавия, и в Новом Завете в слове Σαδδουκαίοις взялось — ου- (обозначающее звук «у»)? Упоминания боэтусеев (байтусин) в ранних раввинских текстах также, по всей вероятности, относятся к саддукеям, ибо байтусин, как и саддукеи, в иродианский период противостояли по своим воззрениям фарисеям и ранним раввинам, а взгляды, приписываемые им раввинами, соответствуют взглядам саддукеев в том виде, как они изложены в других текстах раввинистического корпуса. Это наименование, судя по всему, восходит к имени Боэта — одного из первосвященников, назначенных Иродом. Конечно, название той или иной группы может быть вовсе не связано с ее учением, формировавшимся веками. У Иосифа Флавия саддукеи впервые упоминаются во времена Иоанна Гиркана, так что к концу эпохи Второго храма их история насчитывала не менее двух веков, а вполне возможно, и гораздо больше [20].
В начале 60-х годов н. э. иудейский царь Агриппа II, правнук Ирода Великого, воспользовался полученным от римских властей правом назначать первосвященника в Иерусалимском храме, сместил действовавшего первосвященника и даровал высокий пост некоему Анану, одному из пяти сыновей другого Анана, которые — случай крайне редкий — все по очереди становились первосвященниками. Анан-младший, по словам Иосифа, «имел крутой и весьма неспокойный характер». Кроме того, он, как писал Иосиф, принадлежал к саддукеям, чья «особенная жестокость» в суде самым печальным образом сказалась на сроке его пребывания на высшей религиозной должности. В отсутствие римского прокуратора Анан начал судебное преследование против ряда лиц, которых считал преступниками:
Поэтому он собрал синедрион и представил ему Иакова, брата Иисуса, именуемого Христом, равно как нескольких других лиц, обвинил их в нарушении законов и приговорил к побитию камнями. Однако все усерднейшие и лучшие законоведы, бывшие в городе, отнеслись к этому постановлению неприязненно. Они тайно послали к царю с просьбою запретить Анану подобные мероприятия на будущее время и указали на то, что и теперь он поступил неправильно. Некоторые из них даже выехали навстречу [новому прокуратору] Альбину, ехавшему из Александрии, и объяснили ему, что Анан не имел права помимо его разрешения созывать синедрион. Альбин разделил их мнение на этот счет и написал Анану гневное письмо с угрозою наказать его. Ввиду этого царь Агриппа лишил Анана первосвященства уже три месяца спустя после его назначения… [21]
Нельзя не отметить, что этот Анан — единственный конкретный исторический персонаж, которого античные источники именуют саддукеем, хотя (как мы уже знаем) Иосиф писал, что ознакомился с саддукейским учением на личном опыте, а Иоанн Гиркан из династии Хасмонеев стал благоволить саддукеям, рассорившись с фарисеями после того, как те предложили слишком мягкое наказание за клевету для некоего Элеазара, утверждавшего, что мать Иоанна была пленницей. Самому Анану предстояла карьера столь же блестящая, сколь и бурная. В октябре 66 года он стал одним из двух главнокомандующих еврейскими повстанцами, возглавив антиримскую коалицию, где среди его товарищей-командиров были по меньшей мере один фарисей и один ессей. На этом посту он проявил, по мнению Иосифа (одного из союзников Анана по коалиции), выдающиеся стратегические и дипломатические способности, но был убит своими политическими противниками:
Анан был вообще не только достойный уважения и в высшей степени справедливый человек, но любил, кроме того, несмотря на свое высокое положение, которое доставляли ему его происхождение, его сан и всеобщее к нему уважение, быть на равной ноге с каждым человеком, даже с людьми низшего сословия; вместе с тем он горячо любил свободу и был поклонником народного правления. Всегда он свои личные выгоды отодвигал на задний план перед общественной пользой; к тому же он ставил выше всего мир [22].
Что же характеризует Анана как саддукея, кроме его жесткой позиции в суде? Для авторов Нового Завета в мировоззрении саддукеев наибольший интерес представляло отрицание жизни после смерти: «Ибо саддукеи говорят, что нет воскресения, ни Ангела, ни духа». Иосиф тоже отмечает, что саддукеи «отрицают бессмертие души и всякое загробное воздаяние», хотя об отрицании ими ангелов ничего не пишет. Как мы уже видели, в текстах танаев зафиксированы саддукейские религиозные толкования, противоречащие толкованиям фарисеев или мудрецов-раввинов, по вопросу о том, может ли нечистота распространиться вверх по течению непрерывного потока жидкости. Очень важное значение имело их мнение, что священник, который сжигал рыжую корову (только пепел такой коровы мог использоваться для очищения от трупной скверны), после омовения должен подождать до заката и только затем выполнять ритуал: «Священника, сжигающего корову, [сначала] оскверняли — из-за саддукеев, чтобы они не говорили, что ее [следует] готовить после захода солнца[35]». Подобные воззрения могли приводить к спорам, от разрешения которых зависело достаточно многое, а именно законность храмовых жертвоприношений, выполняемых священниками, которые были, по мнению саддукеев, очищены от скверны с нарушением процедуpы [23].
В основе этих конкретных несогласий в практической сфере лежали фундаментальные различия в толковании Торы. Как писал Иосиф, саддукеи «требуют обязательности лишь одного писаного закона и отнимают всякое значение у устного предания». Такой библейский фундаментализм был революционен; он ниспровергал обычаи, передававшиеся из поколения в поколение, и это имело свои последствия. Так, саддукеи иначе, чем другие иудеи, истолковывали библейские предписания в отношении омера — ячменного снопа, приносимого в жертву в Храме сразу после Песаха, а также отсчета семи недель с этого дня до Шавуота, когда в Храме приносились в жертву два каравая пшеницы в знак начала жатвы пшеницы. Библейский текст требует начинать этот отсчет («счет омера») в день «после субботы» Песаха; большинство евреев истолковывали это как второй день Песаха (под «субботой» здесь понимался сам праздник Песах[36]). Но для саддукеев («боэтусеев» из раввинистических текстов) «день после субботы» означал первое воскресенье после Песаха — слово «суббота» было воспринято буквально. Возможно, причина этого разногласия заключалась отчасти в нежелании нарушать субботу: ведь если первый день Песаха выпадал на пятницу, сноп омера нужно было бы сжать в субботу. Так или иначе, результат был более чем заметным: оказалось, что саддукеи и остальные евреи празднуют Шавуот, приходящийся на пятидесятый день счета омера, в разные дни [24].
Очень трудно понять, как у саддукеев получалось опираться на один лишь библейский текст. Как и позднейшие фундаменталисты, например караимы (см. главу 12), саддукеи не могли не выработать своих собственных систем толкования, что бы они ни заявляли о своем отношении к устному преданию [25]. Как кажется, труднее всего согласовать с текстом Библии мнение о роли Бога в человеческих делах, приписываемое саддукеям Иосифом Флавием:
Саддукеи… совершенно отрицают судьбу и утверждают‚ что Бог не имеет никакого влияния на человеческие деяния‚ ни на злые‚ ни на добрые. Выбор между добром и злом предоставлен вполне свободной воле человека‚ и каждый по своему собственному усмотрению переходит на ту или другую сторону. Точно так же они отрицают бессмертие души и всякое загробное воздаяние. Фарисеи сильно преданы друг другу и‚ действуя соединенными силами‚ стремятся к общему благу. Отношения же саддукеев между собой суровые и грубые; и даже со своими единомышленниками они обращаются‚ как с чужими [26].
К прочному убеждению саддукеев в том, что ответственность за все происходящее лежит на самом человеке, Иосиф возвращается не раз: «При этом они говорят, что все лежит в наших собственных руках, так что мы сами являемся ответственными за наше благополучие, равно как сами вызываем на себя несчастья своей нерешимостью». Трудно понять, как примирить этот взгляд с любым из библейских рассказов о божественном вмешательстве или как Иосиф мог отнести секту, придерживающуюся подобного мировоззрения, к категории уважаемых еврейских «философских школ». Учение, приписанное им саддукеям, недалеко ушло от мнения, которое он в своем описании сбывшихся в точности пророчеств Даниила разгромил как эпикурейское и вдобавок глубоко ошибочное. Иосиф клеймит:
…эпикурейцев, отвергающих предопределение в жизни и уверяющих, будто Господь не заботится о делах мирских, будто вселенная не управляется верховным и стоящим выше всех превратностей Существом, и говорящих, что вселенная развивается сама собою, без определенного плана, самостоятельно, без руководителя и направителя. Но кто таким образом без указателя стал бы жить, тому пришлось бы разбиться о непредвиденное препятствие и погибнуть навсегда, подобно тому как мы видим, что и корабли, лишенные кормчих, погибают от силы ветров, или как наблюдаем, что колесницы без возниц сбиваются с пути. Итак, на основании того, что предсказано Даниилом, люди, которые совершенно отвергают промысел Божий в делах человеческих, кажется мне, сильно ошибаются и далеки от истины, ибо если бы все во вселенной случалось по какому-то слепому случаю, то мы не могли бы убедиться, что все произошло совершенно так, как было предсказано Даниилом [27].
Возможно, одного отвержения саддукеями древнего предания уже достаточно, чтобы объяснить, почему они не пользовались народной поддержкой: «это учение распространено среди немногих лиц», и «влияние их настолько ничтожно, что о нем и говорить не стоит». Что особенно важно, они не могли насаждать свои взгляды силой: «Когда они занимают правительственные должности, то волей-неволей примыкают к фарисеям, ибо иначе они не были бы терпимы простонародьем»[37]. Возможно, Иосиф здесь выступает как довольно-таки враждебный свидетель, но стоит еще раз напомнить, что по его замыслу читатели должны были воспринимать философию саддукеев как одну из легитимных форм иудаизма, в противовес «четвертой философской школе». В этом отрывке Иосиф не указывает, по каким именно вопросам саддукеи были вынуждены соглашаться с фарисеями, но не будет большой ошибкой предположить, что речь идет о «молитвах и жертвоприношениях» — то есть ритуале, установленном в Иерусалимском храме: как мы уже знаем, в этих вопросах, по словам Иосифа, учение фарисеев господствовало [28].
Какие люди становились саддукеями? Очевидно, философию саддукеев можно было принять или отвергнуть по собственному усмотрению, ведь (как мы знаем) Иосиф утверждал, что в юности поступил именно так. Он описывал саддукеев как «принадлежащих к особенно знатным родам», и пишет, что «на стороне саддукеев стоял лишь зажиточный класс», но это, как кажется, всего лишь социологическое наблюдение, а не отсылка к какому-то обязательному требованию для вступления в группу: упоминания цдуким в раввинистических текстах никак не указывают на какое-либо отличие в их социальном положении от прушим. Стоит отметить, что для раббана Гамлиэля, который, как мы видели, принадлежал к одному из ведущих фарисейских семейств, было естественным соседство фарисеев и саддукеев: он ссылался на постановление своего отца о поддержании отношений с саддукеем, некогда жившим в Иерусалиме на той же улочке, что и его семья. А фарисей Симон, сын Гамалиила (Шимон бен Гамлиэль), был тесным политическим союзником саддукея Анана бен Анана в 66–67 годах, в первые два года войны против Рима [29].
Как отмечает Иосиф в том же отрывке, что мы процитировали ранее, саддукеи не проявляли не только заметной групповой солидарности, но даже уважения друг к другу. Они «не признают никаких других постановлений, кроме постановлений закона. Они считают даже похвальным выступать против учителей своей собственной философской школы», и отношения их даже «между собой суровые и грубые». Это были ярко выраженные индивидуалисты: каждый саддукей полагался лишь на собственное прочтение священного текста. Поэтому довольно удивительно, что в хасмонейский период саддукеи описаны Иосифом как квазиполитическая группировка, взявшая под свой контроль Иоанна Гиркана, который, как мы знаем, оставил фарисеев и примкнул к саддукеям. Мы уже видели, что в названии боэтусеев усматривается связь с именем одного из первосвященников, назначенных Иродом, но ни один из известных источников не дает оснований предполагать, что саддукеи обычно были священниками (и подавно — что священники обычно были саддукеями). То, что Иосиф прямо называет Анана саддукеем, говорит о том, что первосвященники вовсе не всегда были так или иначе связаны с партией саддукеев, хотя в рассказе из Деяний о том, как Петр и Иоанн проповедовали Евангелие в Храме, саддукеи выступают как прихлебатели при первосвященнике [30].
По всей вероятности, верным следует считать представление о саддукеях как о маргинальной группе в истории иудаизма конца эпохи Второго храма. Несовместимость их мировоззрения с фарисейским очевидна в свете обширных свидетельств, подтверждающих споры между этими двумя группами, однако из-за отрицания жизни после смерти и влияния Бога на судьбы мира их учение трудно примирить и с большинством других ответвлений иудаизма. В то же время нет веской причины считать, что их подход к Библии не пережил, и надолго, эпоху Второго храма, так как ничто в приписываемых им взглядах не обусловлено непрерывным существованием Храма (да и из трудов Иосифа, писавшего в 80-х — 90-х годах н. э., складывается впечатление, что саддукейство по-прежнему оставалось учением, которое мог принять любой иудей). Поэтому позже, в конце 1-го тысячелетия, движение караимов воспринималось раввинами как возрождение саддукейства. Более того, если саддукейство было личным выбором, не требовавшим вступления в какое-либо сообщество, то в принципе стать саддукеем можно было бы и сегодня [31].
Ессеи и терапевты
Явную противоположность индивидуалистам-саддукеям представляли собой ессеи, чью общинную жизнь изобразили (не без идеализации) ряд писателей I века н. э., единодушных в своем восхищении этими «поборниками добродетели» и совершенством их общинного уклада, вопреки некоторым разительным расхождениям в описаниях особенностей этого самого уклада. Платонисту Филону ессеи мыслились увлеченно изучающими философскую этику. Иосиф Флавий, стремившийся рассказать своим читателям-язычникам обо всем лучшем в иудаизме, описывает ессеев как группу набожных евреев, приверженных особому образу жизни, наподобие пифагорейцев — религиозного сообщества, основанного на территории Италии в V веке до н. э. греческим философом Пифагором, чьи принципы заключались в соблюдении чистоты и особых запретов, самоанализе и четких этических установках. Подобные апологии, очевидно, имели успех: среди иудейских религиозных групп только ессеи привлекли внимание нееврейских писателей. Римский ученый-энциклопедист Плиний Старший, родившийся в Коме на севере Италии и включивший в свою «Естественную историю», написанную в середине I века н. э., огромную массу самых разнообразных сведений, с восхищением писал о ессеях:
Племя уединенное и наиболее удивительное из всех во всем мире: у них нет ни одной женщины, они отвергают плотскую любовь, не знают денег и живут среди пальм. Изо дня в день число их увеличивается благодаря появлению толпы утомленных жизнью пришельцев, которых волны фортуны влекут к обычаям ессеев. Таким образом, хотя этому и трудно поверить, в течение тысяч поколений существует вечный род, в котором никто не рождается, ибо недовольство [своей прошлой] жизнью среди других людей способствует увеличению их числа.
Младший современник Плиния греческий оратор Дион Хризостом родом из Вифинии на территории современной Турции, если верить его биографу, восхвалял ессеев, «образующих целую счастливую общину, расположенную у Мертвого моря в центре Палестины, в районе самого Содома». В свете поддерживаемых государством антиеврейских настроений, пустивших корни во многих областях Римской империи после подавления еврейского восстания в 70 году н. э. (см. главу 9), кажется весьма симптоматичным, что ни Плиний, ни Дион не называют ессеев иудеями [32].
Название «ессеи» в этих текстах встречается в различных формах. И Филон, и Иосиф колеблются между вариантами ἐσσαῖοι (ессеи) и ἐσσηνοί (эссены)[38]; оба варианта встречаются и у позднейших авторов, например у Гегесиппа — христианского автора II века, по всей вероятности новообращенного из иудеев, которого уже в IV веке цитировал Евсевий. Филона название ἐσσηνοί озадачивает: он предполагает, что ессеи получили его, «хотя это и не в строгом соответствии с греческим языком, от своего благочестия (ὁσιότητος)». Но ложность этой этимологии, в свете которой он далее в том же труде истолковывает наименование «ессеи» как ὅσιοι («благочестивые»), не вызывает сомнений. Более правдоподобным было бы происхождение от какого-либо семитского слова, которое ессеи могли бы с гордостью принять в качестве самоназвания: возможна связь с арамейским «асья» («целитель») или «хасаййя» («набожный»), но ни одна из предлагаемых этимологий не объясняет вариант «эссены» — более популярный в греческих текстах и единственный засвидетельствованный в латинских [33].
Что же было такого особенного в этих религиозных подвижниках? Во всех известных нам источниках больше внимания уделяется их образу жизни, чем конкретным особенностям учения, но, так как все эти источники представляют собой взгляд со стороны, а не изнутри, вполне возможно, что они не совсем точно отражают самовосприятие ессеев. Филон описывает сообщество, состоящее из одних лишь мужчин, занятых сельским трудом, ремеслами и общинными трапезами, привычными к аскетизму в одежде (которую они делили: «Общими являются также одежда и питание»). Вся собственность также была общинной: «Никто из них не имеет ничего собственного: ни дома, ни раба, ни земельного участка, ни скота, ни других предметов и обстановки богатства. Все внося в общий фонд, они сообща пользуются доходами всех. Живут они вместе, создавая товарищества по типу фиасов и сисситий[39], и все время проводят в работе на общую пользу».
В другом фрагменте Филон дает несколько иное изображение совместной собственности и заботы друг о друге:
Никто из них не имеет собственного дома, который не принадлежал бы всем сообща; кроме того, они живут фиасами, дома их открыты для тех из единомышленников, которые приходят к ним извне. Далее, у них имеется общая для всех касса и общие расходы; общими являются также одежда и питание, так как они образуют сисситии. Можно ли найти у других лучше осуществленные на деле общность жилища, всего уклада жизни, питания? Ту плату, которую они получают за проработанный по найму день, они не хранят как свое собственное, а делают это общим, предоставляя желающим пользоваться своим доходом. Больные не остаются у них в небрежении, без забот из-за того, что они не могут ничего заработать. Для ухода за больными имеется наготове общее достояние, которое, без всякого опасения и не ограничивая себя, можно тратить. Старикам они оказывают почет и заботятся о них подобно тому, как законные дети оказывают услуги своим родителям на старости лет, и окружают их бесчисленными заботами.
Отказ ессеев от владения рабами был особенно необычным; еще более необычной была его причина. Филон пишет, что ессеи «осуждают господ (владеющих рабами) не только как (людей) несправедливых, оскверняющих равенство, но и как нечестивцев, нарушающих закон и установления природы, которая, подобно матери, всех породив и выкормив равным образом, сделала людей законными братьями не только по названию, но и в действительности. Коварная и чрезмерно возрастающая жадность расшатала их родство, вместо близости создала отчужденность и вместо дружбы — вражду». Иосиф Флавий в «Иудейских древностях» не столь многословен и просто указывает, что ессеи «считают рабство несправедливостью»[40] [34].
Описания ессеев у Филона Александрийского и у Иосифа Флавия в «Иудейских древностях» в целом очень похожи. Это говорит о том, что либо Иосиф читал труд Филона, либо оба они полагались на общий источник (где была, в частности, приведена и численность ессеев, которую и Филон, и Иосиф указывают совершенно одинаково: «более 4000 человек»). Особый акцент на том, что ессеи отвергают женщин и деньги, хорошо согласуется с рассказом Плиния [35].
Значительно отличается от этой информации длинный рассказ о жизни ессеев, приведенный Иосифом Флавием во второй книге «Иудейской войны». Это замечательно полное этнографическое описание, хорошо продуманное литературно и предназначенное явно для читателей-неевреев, которых Иосиф не раз повторно отсылает к тому же фрагменту в других частях своей книги:
Третью [школу образуют] те‚ которые‚ видно‚ преследуют особую святость‚ так называемые ессеи. Последние также рожденные иудеи‚ но еще больше‚ чем другие‚ связаны между собой любовью. Чувственных наслаждений они избегают как греха и почитают величайшей добродетелью умеренность и поборение страстей. Супружество они презирают‚ зато они принимают к себе чужих детей в том возрасте‚ когда они еще восприимчивы к учению‚ обходятся с ними‚ как со своими собственными‚ и внушают им свои нравы. Этим‚ впрочем‚ они отнюдь не хотят положить конец браку и продолжению рода человеческого‚ а желают только оградить себя от распутства женщин‚ полагая‚ что ни одна из них не сохраняет верность одному только мужу своему. Они презирают богатство‚ и достойна удивления у них общность имущества‚ ибо среди них нет ни одного‚ который был бы богаче другого. По существующему у них правилу всякий‚ присоединяющийся к секте‚ должен уступить свое состояние общине; а потому у них нигде нельзя видеть ни крайней нужды‚ ни блестящего богатства — все как братья владеют одним общим состоянием‚ образующимся от соединения в одно целое отдельных имуществ каждого из них.
Согласно этому рассказу, ессеев можно было встретить во многих местах:
Они не имеют своего отдельного города‚ а живут везде большими общинами. Приезжающие из других мест члены ордена могут располагать всем‚ что находится у их собратьев‚ как своей собственностью‚ и к сочленам‚ которых они раньше никогда не видели в глаза‚ они входят как к старым знакомым. Они поэтому ничего решительно не берут с собой в дорогу‚ кроме оружия для защиты от разбойников. В каждом городе поставлен общественный служитель специально для того‚ чтобы снабжать иногородних одеждой и всеми необходимыми припасами… Платье и обувь они меняют лишь тогда‚ когда прежнее или совершенно разорвалось‚ или от долгого ношения сделалось негодным к употреблению. Друг другу они ничего не продают и друг у друга ничего не покупают, а каждый из своего дает другому то‚ что тому нужно‚ равно как получает у товарища все‚ в чем сам нуждается [36].
Далее Иосиф описывает своеобразные особенности культа и общинные трапезы ессеев:
До восхода солнца они воздерживаются от всякой обыкновенной речи; они обращаются тогда к солнцу с известными древними по происхождению молитвами‚ как будто испрашивают его восхождения. После этого они отпускаются своими старейшинами‚ каждый к своим занятиям. Проработав напряженно до пятого часа‚ они опять собираются в определенном месте‚ опоясываются холщовым платком и умывают себе тело холодной водой. По окончании очищения они отправляются в свое собственное жилище‚ куда лица‚ не принадлежащие к секте‚ не допускаются‚ и‚ очищенные‚ словно в святилище‚ вступают в столовую… Священник открывает трапезу молитвой‚ до которой никто не должен дотронуться к пище; после трапезы он опять читает молитву… Тишина‚ царящая внутри дома‚ производит на наблюдающего извне впечатление страшной тайны; но причина этой тишины кроется‚ собственно‚ в их всегдашней воздержанности‚ так как они едят и пьют только до утоления голода или жажды.
Иосиф довольно подробно описывает читателям ритуалы инициации, принятые у ессеев:
Желающий присоединиться к этой секте не так скоро получает доступ туда: он должен‚ прежде чем быть принятым‚ подвергать себя в течение года тому же образу жизни‚ как и члены ее‚ и получает предварительно маленький топорик‚ упомянутый выше передник и белое облачение. Если он в этот год выдерживает испытание воздержанности‚ то он допускается ближе к общине: он уже участвует в очищающем водоосвящении‚ но еще не допускается к общим трапезам. После того как он выказал также и силу самообладания‚ испытывается еще два дальнейших года его характер. И лишь тогда‚ когда он и в этом отношении оказывается достойным‚ его принимают в братство. Однако‚ прежде чем он начинает участвовать в общих трапезах‚ он дает своим собратьям страшную клятву…
Это была клятва верности принципу общинной солидарности: «ничего не скрывать перед сочленами; другим же‚ напротив‚ ничего не открывать‚ даже если пришлось бы умереть за это под пыткой». Столь же строгими были у ессеев правила внутренней жизни общины, а также суд, который совершался «очень добросовестно и справедливо… Для судебного заседания требуется по меньшей мере сто членов. Приговор их неотменим. После Бога они больше всего благоговеют перед именем законодателя: кто хулит его‚ тот наказывается смертью. Повиноваться старшинству и большинству они считают за долг и обязанность‚ так что если десять сидят вместе‚ то никто не позволит себе возражать против мнения девяти». Суровы и процедуры исключения из общины: «Кто уличается в тяжких грехах‚ того исключают из ордена; но исключенный часто погибает самым несчастным образом. Связанный присягой и привычкой‚ такой человек не может принять пищу от несобрата; он принужден поэтому питаться одной зеленью‚ истощается таким образом и умирает от голода. Вследствие этого они часто принимали обратно таких‚ которые лежали уже при последнем издыхании‚ считая мучения‚ доводившие провинившегося близко к смерти‚ достаточной карой за его прегрешения» [37].
Повествуя о строгостях внутриобщинной дисциплины, Иосиф Флавий обронил несколько неожиданных замечаний о верованиях ессеев (помимо приведенного им ранее незайтеливого факта, что «до восхода… они обращаются… к солнцу с известными древними по происхождению молитвами»). Ессеи «посвящают себя изучению древней письменности‚ изучая главным образом то‚ что целебно для тела и души; по тем же источникам они знакомятся с кореньями‚ годными для исцеления недугов‚ и изучают свойства минералов». Они соблюдают субботу «строже‚ нежели все другие иудеи», ибо «не только заготовляют пищу с кануна для того‚ чтобы не разжигать огни в субботу‚ но не осмеливаются даже трогать посуду с места и даже не отправляют естественных нужд». Особая забота о чистоте проявлялась в частых омовениях холодной водой и в нелюбви к оливковому маслу: «Употребление масла они считают недостойным‚ и если кто из них‚ помимо своей воли‚ бывает помазан‚ то он утирает свое тело». Особо тщательно они подходили к отправлению естественных надобностей: «Они кишкообразным топором‚ который выдается каждому новопоступающему‚ выкапывают яму глубиной в фут‚ окружают ее своим плащом‚ чтобы не оскорбить лучей Божьих‚ испражняются туда и вырытой землей засыпают опять отверстие… И хотя выделение телесных нечистот составляет нечто весьма естественное‚ тем не менее они имеют обыкновение купаться после этого‚ как будто они осквернились» [38].
Иосиф уверял, что благодаря «долгому упражнению в священных книгах‚ разных обрядах очищения и изречениях пророков» ессеи приобретали умение предвидеть будущее. Эту способность Иосиф и в других своих трудах приписывает некоторым ессеям. Самый яркий из подобных эпизодов связан с именем «некоего ессея, по имени Иуда, который никогда еще не ошибался в своих предсказаниях». В 104 году до н. э., когда хасмонейский царь Аристобул I унаследовал власть от отца, Иоанна Гиркана, и повелел убить своего младшего брата Антигона, последний прошел мимо ессея Иуды, направляясь в храм. Иуда, «окруженный товарищами и учениками, посещавшими его ради того, чтобы обучаться у него прорицанию, воскликнул, что ему лучше умереть, так как он ошибся: Антигон, смерть которого он предсказал на сегодня в Стратоновой башне, как видно, еще жив, потому что проходит теперь мимо него… И вот в то самое время, как Иуда жаловался на это, ему донесли, что Антигон убит в подземелье, которое также носит название Стратоновой башни». Другой ессей по имени Манаим, по словам Иосифа, успешно предсказал приход Ирода к власти: «Этот человек взглянул однажды на маленького Ирода, когда тот шел в школу, и предсказал ему, что он будет царем иудейским. На это Ирод, полагавший, что тот его не знает или шутит с ним, ответил, что он ведь принадлежит к простому классу. Манаим, однако, улыбнулся, ударил его рукою по спине и сказал: „И тем не менее ты будешь царствовать, и притом счастливо, ибо Предвечный так решил…“» [39].
В других своих трудах Иосиф с гордостью ссылается на экскурс о «трех философских школах», весьма значительную часть которого составляет подробное описание секты ессеев. Это заставляет предположить, что указанное описание сочинено им самим, а не позаимствовано из другого источника. Поэтому особенного внимания заслуживает его сообщение о еще одной ветви ессеев, которые «в своем образе жизни‚ нравах и обычаях совершенно сходны с остальными‚ но отличаются своими взглядами на брак». Далее Иосиф особо подчеркивает, что женатые ессеи лишь с неохотой вступают в половые отношения со своими женами. В знак того, что они «женились не из похотливости‚ а только с целью достижения потомства», они избегают близости с женами, когда те беременны. Таким образом, мы довольно неожиданно обнаруживаем, что отсутствие женщин в общинах ессеев, которое так подчеркивают и Филон в своей «Апологии», и Плиний, в изложении Иосифа Флавия для какой-то части ессеев оказывается совершенно необязательным. Очевидно, внутри каждой религиозной группы имела место такая же вариативность, как и в иудаизме в целом [40].
Ни один из названных источников не описывает в деталях методы толкования ессеями «священных книг». Филон указывает, что «они философствуют по большей части с помощью символического толкования со старинным рвением», однако он мог особо выделить аллегорический подход из собственного пристрастия к аллегориям, а строгость соблюдения ессеями субботы, которую мы уже отмечали, может, напротив, говорить о весьма буквалистском подходе к тексту Библии. В одном из фрагментов, где Иосиф Флавий наиболее явно эллинизировал предмет описания, чтобы привлечь греческих читателей, он утверждал, что ессеи твердо верят в бессмертие души. Другие авторы не говорят о подобных верованиях у ессеев, хотя Иосиф особо выделяет этот постулат как приманку для других иудеев вступать в ряды ессеев: «Они думают, что добрые‚ в надежде на славную посмертную жизнь‚ сделаются еще лучшими; злые же будут стараться обуздать себя из страха… Этим своим учением о душе ессеи неотразимым образом привлекают к себе всех‚ которые только раз вкусили их мудрость». В «Иудейских древностях» Иосиф замечает, что «секта ессеев [в отличие от фарисеев и саддукеев] учит, что во всем проявляется мощь предопределения и что все, постигающее людей, не может случаться без и помимо этого предопределения»; эта особенность мировоззрения ессеев не упоминается в «Иудейской войне», а в другом фрагменте «Иудейских древностей» изложена несколько иначе: «Учение ессеев требует все предоставлять на волю Божию» [41].
Следует признать очевидным, что античные описания ессеев в ряде случаев противоречат друг другу и механически сводить их воедино было бы ошибочно. Одно из объяснений этих противоречий состоит в том, что ессеи представляли собой масштабное движение с рядом ответвлений, что, впрочем, не согласуется с конкретной оценкой их численности «более 4000 человек», приведенной и у Филона, и у Иосифа. Для Плиния, который особо отмечал толпы людей, стекающиеся к ессеям, это была группа, обитавшая в одном вполне определенном месте к западу от Мертвого моря, на некотором расстоянии от берега с его «вредоносными испарениями». Упоминание Дионом Хризостомом «целой счастливой общины, расположенной у Мертвого моря» тоже может говорить о немалом числе, однако живущие строго регламентированной жизнью общины, описанные в еврейских источниках, по всей вероятности, имели куда меньшую численность, чем можно предположить по описаниями Плиния и Диона. О том, где именно жили ессеи, свидетельства расходятся. В одном из своих трудов Филон указывает, что они обитают «во многих городах Иудеи, во многих деревнях и в больших и многолюдных станах», в другом, напротив, утверждает, что они «живут в деревнях, избегая городов вследствие свойственной городским жителям склонности к беззаконию». Иосиф не просто пишет, что «они не имеют своего отдельного города‚ а живут везде большими общинами», но и поясняет (как мы уже видели), что ессеи заботятся о своих собратьях, прибывших из других мест. Очевидно, ессеи были включены в иудейское общество в целом, несмотря на стремление вести особо благочестивую жизнь. Разумеется, этим и объясняется их явное участие, хоть и не на центральных ролях, в политической жизни хасмонейского и иродианского периодов, а возможно, и наличие в Иерусалиме того времени Ессейских ворот, что, в свою очередь, говорит о заметном размере колонии ессеев в святом городе [42].
В довольно длинном рассказе Иосифа о благочестивых ессеях в «Иудейской войне» нет никаких указаний на то, что они не приносили жертвы в Иерусалимском храме. Поэтому, вероятнее всего, Храм был святым местом и для ессеев. Однако есть причины предполагать, что их мнение о надлежащей процедуре жертвоприношения подразумевало совсем иной подход к храмовому культу, нежели у других иудеев (хотя, как мы уже знаем, фарисеи и саддукеи в общей святыне смиряли свои разногласия). В греческом оригинале «Иудейских древностей» Иосиф писал: «В храм они [ессеи] доставляют пожертвования, но сами они не занимаются жертвоприношениями, признавая другие способы очищения более целесообразными. Поэтому им запрещен доступ в общий храм и они совершают свое богослужение отдельно». Как именно они в таком случае должны были поступать, прибыв в Иерусалим, неясно, хотя это описание предполагает некоторую степень участия в храмовом культе в соответствии с недвусмысленным предписанием Торы. В латинском переводе V века в том же фрагменте говорится, что ессеи не приносили жертв из-за несогласия по вопросам, связанным с ритуальным очищением, но эта правка, по всей видимости, была внесена задним числом в то время, когда и евреи, и христиане уже привыкли к культу без жертвоприношений. Когда Филон писал о ессеях, что для почитания Бога они считают правильным иметь истинно благочестивый образ мыслей, а не приносить в жертву живых существ, он имел в виду не то, что они считали жертвоприношения нежелательными, а то, что они выбрали собственный путь к особому благочестию [43].
Ессеев как приверженцев особого культа Филон называет терапевтами («целителями»), но в другом труде — «О созерцательной жизни» — он именует терапевтами (или терапевтридами, когда речь идет о женщинах) отдельную группу ессеев, избравших своим уделом созерцательную жизнь. По словам Филона (до нас не дошло других источников, говорящих о существовании особой секты терапевтов), их отличие от прочих ессеев заключалось в приверженности созерцанию, а не действию. Они оставили свои дома в городах и ведут идиллическую жизнь «у Мареотидского озера на невысоком холме, — место это очень удобно благодаря своей безопасности и умеренному климату. Безопасность даруют им крестьянские постройки и деревни, разбросанные вокруг, приятность же воздуха доставляют постоянные ветерки, дующие то от озера, соединенного с морем, то от расположенного неподалеку открытого моря. Ибо морской воздух легок, озерный же тяжел, а вместе они рождают самый что ни на есть здоровый климат».
Мареотидское озеро, отделенное узким перешейком от Средиземного моря, находилось в дельте Нила к юго-западу от Александрии. Здесь мужчины и женщины, входившие в общину, жили духовной жизнью:
Молятся они обычно дважды в день: перед рассветом и к вечеру. При восходе солнца они просят истинно благополучного дня, чтобы небесный свет наполнил их разум. Когда же оно заходит, (они молят), чтобы душа, полностью освободившись от бремени чувств и воспринимаемого чувствами и (как бы) оказавшись в своем собственном судилище и совете, исследовала истину. Все время с утра до вечера они полностью посвящают аскезе. Читая священные писания, они иносказательно толкуют учение предков. Они полагают, что изреченное в словах — лишь символ скрытого смысла, который обнаруживается при толковании.
Терапевты всецело полагались на «сочинения древних мужей», чьи иносказательные писания брали за образец. Поэтому «они не только предаются созерцанию, но и создают в честь Бога песни и гимны на всевозможные размеры и мелодии, которым обязательно придают торжественные ритмы» [44].
Столь красочное описание не могло не вызвать у историков подозрения в том, что этих философов-аскетов придумал сам Филон — яркий мыслитель, который, как мы еще увидим (в главе 7), сам не имел возможности удрать из жизни деятельной в той мере, в какой ему бы этого хотелось. Такая напряженная духовная жизнь, как у терапевтов, кажется невозможной в реальности. Филон утверждает, что терапевты проводят время в уединении (в отличие от ессеев, живших общиной), за исключением субботы, когда они встречаются для душеспасительной беседы. Едят и пьют они лишь после заката и как можно меньше; некоторые привыкают жить так, «как говорят о роде цикад, который питается воздухом», ограничиваясь простым хлебом, солью (некоторые баловали себя еще иссопом) и родниковой водой. Особенным праздником, по словам Филона, был у них Шавуот из-за своей тесной связи с числом 50 — «самым святым и наиболее соответствующим природе числом». По этому случаю они, помолившись с простертыми к небу руками и обращенным ввысь взором, устраивают вегетарианский безалкогольный пир, во время которого возлежат по старшинству на ложах — мужчины справа, женщины слева, — а председатель начинает разъяснять что-нибудь из Священного Писания «путем раскрытия тайного смысла, скрытого в иносказаниях», а затем все в полной гармонии поют гимны:
Хор терапевтов и терапевтрид… [рождает] поистине гармоничное и согласное звучание, музыку в самом полном смысле этого слова… Они пребывают в этом чудесном опьянении до утра, не чувствуя тяжести в голове и не смыкая глаз, еще больше возбужденные, чем когда явились на пиршество. [Утром] они встают, повернувшись и обратив взгляды к востоку… [45]
Упоминание женщин как полноправных членов общины — самая яркая подробность, подкрепляющая уверенность в том, что Филон свою секту не выдумал. Такой статус женщин резко контрастирует с отношением к ним женатых ессеев в описании Иосифа Флавия: у тех обязанность женщин заключалась только в продолжении рода, а единственный обычай религиозного характера, о котором сообщается, — это купание «в рубахах» в то время, как мужчины совершали омовение в набедренных повязках[41]. Так как в другом своем труде Филон выступает заклятым женоненавистником, уверяя, что «женщины самолюбивы и не в меру ревнивы и искусно влияют на образ мыслей мужчины, склоняя его к себе постоянными чарами», то маловероятно, что полноправный статус женщин в общине терапевтов был плодом его воображения. Не говорим уже об описании того, как на практике обеспечивалось целомудрие при совместной молитве мужчин и женщин:
Это общее святилище, где собираются они по седьмым дням, разделено надвое стеной: одно помещение предназначено для мужчин, другое же — для женщин. И женщины, проявляющие такое же рвение и исповедующие те же вероучения, обычно слушают вместе с мужчинами. Стена, разделяющая помещение, высотой в 3–4 локтя представляет собой род щита. Пространство же от верха щита до крыши остается открытым. Так сделано по двум причинам: с одной стороны, чтобы оберегать стыдливость, приличествующую женской природе; с другой — ради того, чтобы сидящие женщины хорошо слышали и ничего не мешало бы голосу говорящего достигать их слуха.
Более вероятно наличие вымысла, продиктованного представлением об идеальной аскезе, в той части сообщения Филона, где говорится, что большинство женщин общины — «старые девственницы. Они тщательно сохраняют девственность, — не в силу необходимости, как некоторые жрицы у эллинов, но скорее по доброй воле, из-за ревностного влечения к мудрости. Стремясь ее одну сделать своим спутником[42], они презирают телесные наслаждения, желая не смертного потомства, но бессмертного, что может рождать из самой себя одна блаженная душа, которую засеял Отец лучами умозрения, позволяющими постигать учение Мудрости» [46].
Филон отмечал, что сторонники созерцательной жизни встречаются «повсюду», но «больше всего их в Египте… особенно же — в окрестностях Александрии» (его родного города), однако неясно, имел ли он в виду, что в этих местах, как и у Мареотидского озера, встречаются общины терапевтов. Из его описания в любом случае очевидно, что религиозные группы, похожие на ессеев в Иудее, но не тождественные им, в I веке н. э. были и в других частях еврейского мира. Мы еще поговорим о других подобных группах иудеев при рассмотрении общин, создавших свитки Мертвого моря. Все эти группы не мыслили себя без жизни общиной, и упоминания об отдельно взятых ессеях в иудейском обществе встречаются крайне редко, кроме случая, когда речь идет о них как о пророках. Примечательное исключение — некий Иоанн-ессей, в октябре 66 года н. э. назначенный повстанческими властями Иерусалима на должность командующего обороной областей на севере и западе Иудеи. Иоанн, описанный Иосифом Флавием как человек, «выделявшийся телесной силой и предусмотрительностью», оказался в одном лагере с саддукеем Ананом, фарисеем Симоном, сыном Гамалиила, да и с самим Иосифом. Иоанн погиб в начале 67 года при попытке захватить Аскалон, и Иосиф делает отдельный акцент на активном участии ессеев в войне и их готовности к мученической смерти:
Война с римлянами представила их образ мыслей в надлежащем свете. Их завинчивали и растягивали‚ члены у них были спалены и раздроблены; над ними пробовали все орудия пытки‚ чтобы заставить их хулить законодателя или отведать запретную пищу, но их ничем нельзя было склонить ни к тому‚ ни к другому. Они стойко выдерживали мучения‚ не издавая ни одного звука и не роняя ни единой слезы. Улыбаясь под пытками‚ посмеиваясь над теми‚ которые их пытали‚ они весело отдавали свои души в полной уверенности‚ что снова их получат в будущем [47].
Как позднее обнаружили и христианские монашеские ордена, безбрачие несколько затрудняет передачу учения новым поколениям. Плиний восхищался тем, что «племя» ессеев продолжает свое существование много лет за счет одного лишь пополнения новыми кающимися. Филон утверждал, что ессеями становятся только «взрослые люди, уже клонящиеся к старости», что прямо противоречит как заявлению Иосифа о том, что блюдущие безбрачие ессеи «принимают к себе чужих детей в том возрасте‚ когда они еще восприимчивы к учению», так и его же описанию «другой ветви ессеев», которые считали брак необходимым для продолжения рода, ибо в противном случае «все человечество вымерло бы в самое короткое время». Как бы то ни было, даже рожденному в среде ессеев было бы затруднительно вести подобающую ессею жизнь в отсутствие общины. Разумеется, личный выбор иудеем ессейского образа жизни никак не был связан с продолжением или прекращением жертвоприношений в Иерусалимском храме. Но если в поздней античности, после разрушения Храма, ессеи и продолжали существовать, в сохраненных раввинами еврейских источниках после 70 года н. э. они не упоминаются [48].
«Четвертая философская школа»
Происхождение ессеев сокрыто мраком; Иосиф Флавий без особых пояснений сообщает, что при первосвященнике Ионафане из династии Хасмонеев (в середине II века до н. э.) ессеи уже были одной из трех иудейских «школ»; если же верить Плинию (а верить ему, по всей вероятности, не стоит), ессеи к его времени существовали «в течение тысяч поколений». В отличие от ессеев, появление того, что Иосиф называл «четвертой философской школой» (в противовес трем «нормативным» течениям в иудаизме — фарисеям, саддукеям и ессеям), он датирует точно — 6 годом н. э., когда римляне провели в Иудее перепись населения в рамках подготовки к взиманию налога на землю, введенного с переходом Иудеи под прямое управление Рима. Именно тогда «один известный галилеянин по имени Иуда объявил позором то‚ что иудеи мирятся с положением римских данников и признают своими владыками‚ кроме Бога‚ еще и смертных людей. Он побуждал своих соотечественников к отпадению и основал особую секту‚ которая ничего общего не имела с остальными». В параллельном (более полном) изложении исторических событий того же года в «Иудейских древностях», написанных несколькими годами позже, Иосиф особо подчеркнул новаторский и, как следствие, деструктивный характер этого учения: «Такое горе и такие осложнения приносят с собою нарушение и отвержение родных установлений». Причина всех бед, постигших народ, заключается, по мнению Иосифа, именно в «необычных философских учениях» [49].
Новизна «четвертой философской школы» состояла исключительно в ее учении о власти. По словам Иосифа, у последователей этой школы «замечается ничем не сдерживаемая любовь к свободе. Единственным руководителем и владыкою своим они считают Господа Бога». Так как появление этой философии совпало с установлением в Иудее римского правления, она напрямую разжигала в первую очередь антиримские настроения, однако в целом ее влияние, если судить по описанию Иосифа, было куда шире. Эти иудеи не были противниками именно римского или вообще иностранного правления: вполне можно было ожидать, что они будут так же протестовать против независимого иудейского царя. Сын Ирода Архелай, отправленный римлянами в 6 году н. э. в ссылку на юг Галлии, был таким же «смертным владыкой», как и римский император. Учитывая, сколь яростно Иосиф критикует эту новую философию, ее нельзя отождествить с концепцией теократии: ведь, как мы уже знаем (см. Введение), в труде «Против Апиона» Иосиф восхваляет теократию, при которой божественная воля сообщается народу через первосвященника, как славнейшую отличительную черту иудейской политической жизни. Далее, прямое указание на новизну учения лишает нас возможности отождествить его с противниками помазания царей над Израилем (укор народу, потребовавшему себе царя вместо того, чтобы полагаться на Судей, передающих слово Божье, является важным мотивом первых двух книг Царств, см. главу 1). Судя по всему, Иосиф описал род анархического иудаизма, каждый приверженец которого претендовал на прямую связь с Богом, возможно, посредством индивидуального чтения библейских текстов (хотя об отношении этой группы к Писанию Иосиф умалчивает) [50].
Ни в одном из трех коротких отрывков, где Иосиф описывает это учение, он не дает ему названия, и даже в этих скупых описаниях он противоречит сам себе. Согласно «Иудейской войне» и одному из фрагментов «Иудейских древностей», вождем нового движения был некий галилеянин по имени Иуда, однако в другом фрагменте тех же «Иудейских древностей» говорится, что Иуда происходил из города Гамалы на Голанских высотах (к востоку от Галилейского моря), а его сподвижником был фарисей по имени Саддук. В одном абзаце прямо утверждается, что у этой группы не было ничего общего с тремя другими философскими школами; в другом — что «приверженцы этой секты во всем прочем [кроме пылкой любви к свободе] вполне примыкают к учению фарисеев». При желании можно усмотреть противоречие и в том, что Иуда стал «вождем»[43] «четвертой философской школы», вопреки неприятию им власти любых смертных правителей [51].
Судя по всему, это течение в иудаизме резко отличалось от фарисеев, саддукеев и ессеев, и не только тем, что стало мишенью для критики со стороны Иосифа. Само отсутствие названия говорит о многом: у этой секты не было четкой групповой идентичности и программы (вероятно, иначе и быть не могло, учитывая ее анархическую сущность). Мы уже знаем (см. главу 5), что, вопреки общей фразе о том, что «безумное увлечение» этим учением привело к восстанию 66 года (через шестьдесят лет после появления учения), Иосиф на всем протяжении подробнейшего рассказа о событиях, кульминацией которых стало восстание и разрушение Храма, ни разу не называет явным образом ни одного конкретного сторонника этого учения. Возможно, следует представлять себе эту «секту» скорее как подпитываемую угнетением со стороны римлян склонность к политическому анархизму на религиозной почве, чем как отдельное течение в иудаизме. В этом случае согласие с фарисеями становится следствием принятия отеческой традиции (к которой добавляется «любовь к свободе»), а заявление Иосифа в «Иудейской войне» о том, что Иуда и его последователи не имели решительно ничего общего с другими течениями в иудаизме, — преувеличением вследствие стремления подчеркнуть, что принцип сопротивления Риму был исключением, а не нормой, а причины его лежали именно в фанатичной верности одному господину — Богу [52].
Учитывая, что евреи Иудеи только что вели крупномасштабную войну против Рима и потерпели в ней поражение, попытка Иосифа выдать антиримские настроения среди евреев за маргинальное явление кажется не слишком успешной. Более того, Иосиф и сам называет другие еврейские группы, которые между 6 и 70 годами н. э. выступали против Рима. Одну из этих групп — сикариев — Иосиф явным образом связывает с «четвертой философской школой», описывая оборону крепости Масада у Мертвого моря против римских войск в 73 году н. э. отрядом сикариев, занявших ее семью годами ранее:
Эта крепость была Масада. Ее занимали сикарии, во главе которых стоял знатный муж Элеазар, потомок Иуды, который, как мы выше упомянули, когда Квириний был послан цензором в Иудею, уговорил множество иудеев сопротивляться переписи. В те дни[44] сикарии восставали против тех, которые хотели подчиниться римлянам и обращались с ними во всех отношениях, как с врагами, грабя их имущество, угоняя их скот и сжигая их дома.
Из этого отрывка следует, что сикарии были последователями «четвертой философской школы», а описывая стойкость тех из них, кто бежал в Египет после разгрома повстанцев и был подвергнут пыткам римлянами, Иосиф особо подчеркивает, что сикарии — в полном соответствии с учением галилеянина Иуды — отказывались признать императора своим повелителем. Однако в других частях своего исторического труда Иосиф описывает сикариев как группировку, известную своей тактикой, а не идеологией. Сикарии прославились городским терроризмом: они подкрадывались к жертвам в толпе и закалывали их короткими кинжалами (лат. sicae), а затем в суматохе скрывались. Иосиф отдельно указывает, что эта группа впервые появилась в начале 50-х годов н. э., в правление прокуратора Феликса.
Описывая учение «четвертой философской школы», Иосиф ни в одном из своих трудов не называет ее приверженцев сикариями; при этом он всем сердцем ненавидел и сикариев, и «четвертую школу», так что если бы ее представители называли себя сикариями, у него не было бы причин не употребить это слово. А значит, вероятнее всего, вождь сикариев был связан с Иудой-галилеянином лишь родственными узами. Элеазар (Эльазар) бен Яир, руководитель защитников Масады, был лишь одним из потомков Иуды, докучавших римским властям в I веке н. э. Сколько его родственников придерживались учения «четвертой философской школы», неизвестно [53].
Зелоты
Кроме сикариев, в трудах Иосифа Флавия упоминается и еще одна оппозиционная Риму группа иудеев, обладавшая более четкой коллективной идентичностью, чем приверженцы «четвертой философской школы». Зелоты, как с негодованием сообщает Иосиф, были разбойниками, принявшими это название весной 68 года, когда они ворвались в Иерусалимский храм: «Так именно [зелотами, то есть ревнителями] они себя называли, точно они ревностно преследовали хорошие цели, между тем как в действительности они все свое рвение прилагали к дурным делам». В следующие два года зелотам предстояло сыграть важнейшую роль сперва в гражданской войне между группировками повстанцев в Иерусалиме, а затем в последней обороне города от римских войск. В 68 году н. э. зелоты вырвали контроль над Храмом у правительства, возглавляемого саддукеем Ананом бен Ананом, которого они не без оснований обвиняли в пассивном ведении войны. Противодействие со стороны Анана привело к открытым столкновениям на территории Храма:
Народ также требовал, чтобы он повел их против тех, на борьбу с которыми он вызвал их, и каждый горел желанием первым броситься в опасность. Между тем как Анан избирал и выстраивал способных к бою, зелоты узнали о готовящемся на них нападении… Исполненные ожесточения, они хлынули из храма то сомкнутыми рядами, то мелкими партиями и беспощадно уничтожали все, что встречалось им на пути. Быстро собрал Анан народ, который хотя и превосходил зелотов в числе, но уступал им в вооружении и стойкости строя. Однако жажда боя пополняла пробелы в обоих лагерях… Таким образом, они, полные ярости, бросились друг на друга… Раненые же зелоты возвращались в храм и своей кровью смачивали священную землю; можно сказать, что уже одна их кровь была осквернением для святыни.
Не прошло и месяца, как в результате этих столкновений был зверски убит Анан, после чего вплоть до весны 70 года зелоты фактически контролировали внутренние помещения Храма и принесение жертв. Только когда перед Песахом 70 года римские войска во главе с Титом начали осаду города, зелоты согласились сотрудничать с другими еврейскими партиями в борьбе против общего врага [54].
Единственный дошедший до нас рассказ о действиях зелотов в этот период принадлежит перу Иосифа Флавия, которого вряд ли можно считать непредвзятым наблюдателем. К 68 году он уже сам сдался римлянам, повинуясь, как он утверждал, божественному повелению. Из всех еврейских повстанцев хоть какую-то легитимность он был склонен признавать разве что за группировкой во главе с его прежним союзником Ананом. Поэтому трудно понять, насколько можно верить его описаниям крайней разнузданности зелотов на пике восстания:
Тогда разбойничья жадность солдат сделалась ненасытной: дома богатых обыскивались; убийства мужчин и оскорбления женщин служили им утехой. Обагренные еще кровью, они пожирали награбленное и из одного пресыщения бесстыдно предавались женским страстям, завивая себе волосы, одевая женское платье, натирая себя пахучим маслом и для красоты расписывая себе глаза. Но не только в наряде и уборе подражали они женщинам, но и в своих страстях и в избытке сладострастия измышляли противоестественные похоти. Они бесчинствовали в городе, как в непотребном доме, оскверняя его самыми гнусными делами. Женщины на вид — они убивали кулаками; шагая изящной, короткой походкой, они вдруг превращались в нападающих воинов; из-под пестрых верхних платьев они вынимали кинжалы и пронизывали каждого, становившегося им на пути.
Маловероятно, чтобы Иосиф предоставил читателям ясное понятие о религиозной идеологии группы, которую он настолько презирал; как следствие, о религиозных воззрениях зелотов приходится догадываться исходя не столько из оценки Иосифа, сколько из описанных действий их приверженцев [55].
В описании Иосифа зелоты предстают разбойниками, но их вождями, судя по всему, были священники, самый примечательный из которых — Элеазар, сын Симона (или Гиона), которого двумя годами ранее, в октябре 66 года, народное собрание «прокатило» при назначении полководцев (хотя он и распоряжался значительной частью общественной казны), «так как они видели в нем властолюбивого человека‚ а преданные ему зелоты вели себя как его телохранители». Иосиф объясняет последующий приход Элеазара к власти его интригами и тем, что он распоряжался денежными ресурсами, но священническое происхождение вождей зелотов и их страстная преданность делу защиты Храма говорят скорее о религиозной мотивации, чем о стремлении к власти ради власти. Вера зелотов в божественное вмешательство проявилась, как было отмечено в главе 5, уже в момент захвата ими Храма, когда они решили выбрать нового первосвященника по жребию. Иосиф, осуждая их решение, пишет, что, по утверждению зелотов, «и в былые дни первосвященническое достоинство давалось по жребию. В сущности же это было уничтожение бесспорного закона — средство к возвышению их власти, к насильственному захвату высшего достоинства, к чему они, собственно, и стремились». Это осуждение со стороны Иосифа не помешает нам заметить, что, по его же словам, сами зелоты в качестве обоснования приводят древнюю традицию. Жребий, разумеется, передавал выбор из рук человеческих в Божьи [56].
Слово «зелот» — по-гречески «ревнитель» — в поздний период Второго храма, судя по всему, обладало особым резонансом: тем же словом называют и других личностей этой эпохи, вроде бы не связанных с партией Элеазара бен Симона, игравшей столь важную роль в жизни Иерусалима в последние годы перед его разрушением. Евангелие от Луки называет одного из последователей Иисуса «Симон, прозываемый Зилотом». Многих завораживала история прообраза зелотов-ревнителей — Пинхаса (Финееса), внука Аарона-первосвященника. Согласно Книге Чисел, Финеес ударом копья убил некоего Зимри, застигнутого им с мадианитянкой, ибо «ревновал о страхе Господнем». За такую преданность Книга премудрости Иисуса, сына Сирахова, называет Финееса «третьим по славе» после Моисея и Аарона. Автор Первой книги Маккавейской описывает, как Маттафия, отец Иуды Маккавея, «возревновал… по законе, как это сделал Финеес»; в позднейших раввинистических текстах также немало превозносится стремление Пинхаса к насаждению праведности. Подобную безоглядную преданность, поднимающую обычное благочестивое повиновение Богу на более высокий уровень, тот или иной иудей мог проявлять вне зависимости от того, принадлежал ли он к какой-либо философской школе или политической партии. Согласно Евангелию от Иоанна, Иисус, изгоняя торговцев из храма, действовал из «ревности по доме» [Божьем]. Ревнителем называет себя и апостол Павел, говоря о своем прошлом: «И преуспевал в Иудействе более многих сверстников в роде моем, будучи неумеренным ревнителем отеческих моих преданий». Мишна устанавливает, что «своровавшего [священную] чашу… сражают ревнители» (в оригинале «канаим» — ивритский эквивалент греческого ζηλωταί) [57].
Радикальный религиозный фанатизм определенно мог принимать самые разные формы, в том числе оправдывающие свободу насилия во имя морали, как ее понимал «ревнитель». Судя по всему, в 68–70 годах н. э. одна из групп иудеев направила энергию фанатизма в русло противоборства с Римской империей. Ничто не связывает этих зелотов с последователями «четвертой философской школы», учение которой проповедовали в 6 году н. э. Иуда и Саддук, за исключением одного: и на тех, и на других Иосиф Флавий возлагает вину за катастрофу, постигшую Иерусалим. Иосиф вообще не жалеет красок, обвиняя в той или иной степени всех действующих лиц описанной им трагедии, за исключением себя самого. Однако в пользу наличия связи между зелотами и сикариями есть и более серьезные аргументы. Иосиф сообщает, что в 66 году сикариями руководил некий Манаим (Менахем), «сын Иуды‚ прозванного Галилеянином‚ замечательного софиста‚ который при правителе Квиринии укорял иудеев в том‚ что они‚ кроме Бога‚ признают над собой еще и власть римлян». Под его руководством сикарии захватили оружие из арсенала Ирода в Масаде. После этого Менахем «вступил‚ как царь‚ в Иерусалим», но сделался «несносным тираном»: он даже ходил в Храм «наряженный в царскую мантию и окруженный толпой вооруженных приверженцев»[45], пока не был разгромлен и убит священнической знатью, вовсе не для того поднимавшей восстание против Рима, чтобы отдать власть банде какого-то выскочки. Однако в этом же отрывке Флавий упоминает, что среди сикариев был Элеазар бен Яир, «родственник Манаима [Менахема]‚ сделавшийся потом тираном в Масаде», а рассказывая о последней осаде Масады, он же всячески старается описать зелотов как отдельную от сикариев группировку [58].
Таким образом, почти ничто не говорит о том, что радикальный анархизм, который проповедовал Иуда в 6 году н. э., когда-либо был отдельным течением внутри иудаизма. Из главы 5 мы уже знаем, что, хотя Иосиф и возлагает на проповеди Иуды вину за разрушение Иерусалима, ни в одном конкретном описании антиримских волнений с 6 года н. э. и до начала восстания 66 года он не упоминает последователей Иуды. В Деяниях апостолов фарисей Гамалиил недвусмысленно утверждает: «Во время переписи явился Иуда Галилеянин и увлек за собою довольно народа; но он погиб, и все, которые слушались его, рассыпались» [59].
Неприязненное отношение Иосифа не должно затмить тот факт, что все упомянутые антиримские группировки придавали огромное значение жертвоприношениям в Храме, хоть в попытках сохранить жертвенный культ они, возможно, избирали не самые удачные методы. Готовность тех же зелотов позволить и другим иудеям поклониться Богу в Храме на Песах 70 года привела к потере ими статуса независимой политической группировки, контролировавшей внутренние помещения Храма в течение почти всей осады:
Так как… приближался праздник опресноков… партия Элеазара открыла храмовые ворота, чтобы впустить народ, собравшийся на молитву; Иоанн же [Гисхальский, вождь враждебной партии] воспользовался праздником для прикрытия своих хитрых замыслов. Он снабдил тайным оружием менее известных из его людей, большинство из которых к тому же еще были нечисты, и приказал им смешаться с толпой для того, чтобы овладеть храмом. Проникнув внутрь, они сбросили с себя верхнее платье и вдруг предстали перед всеми в полном вооружении… Сделавшись сами обладателями внутреннего храма и всех его запасов, они почувствовали себя еще сильнее для сопротивления Симону.
Воззрения «четвертой философской школы» и зелотов не получили никакого непосредственного развития в дальнейшей истории иудаизма. Позднее мудрецы-раввины, согласно Вавилонскому Талмуду, считали причиной разрушения Храма «беспричинную вражду», которую евреи тогда испытывали друг к другу. Раввины сохранили глубокую ненависть к Риму как нечестивому царству, положившему конец храмовым жертвоприношениям, но восставших они не оправдывали, как и не утверждали, что евреям следует стремиться к политической свободе по религиозным мотивам [60].
«Яхад» из свитков Мертвого моря
В 1947 году были обнаружены и впоследствии опубликованы около 900 древних текстов, спрятанных некогда в пещерах в районе Вади-Кумран у Мертвого моря. Изучение этих текстов показало, что в конце периода Второго храма в иудаизме бытовали и направления, не упомянутые ни Иосифом Флавием, ни другими источниками позднеиудейской и христианской традиций. Историки в течение последних шестидесяти с лишним лет пытаются отождествить людей, создавших некоторые из этих текстов, с известными ранее группами, в том числе со всеми четырьмя «философскими школами», описанными Иосифом, однако, хотя иудаизм, представленный в этих текстах, в чем-то совпадает с учениями каждой из этих групп (и неудивительно, ввиду общего происхождения из одних и тех же традиций постбиблейского иудаизма), он, судя по всему, не совпадает полностью ни с одним из них. Так как Иосиф писал военно-исторический, а не этнографический или богословский труд, нет никаких причин предполагать, что в своем описании четырех философских школ иудеев он собирался дать исчерпывающий перечень всех современных ему форм иудаизма. И напротив, в других своих трудах он упоминал Иоанна Крестителя, Иисуса и Филона Александрийского, а значит, хорошо понимал, что в его время в иудаизме бытовали и другие течения. Поэтому не следует пытаться интерпретировать свитки Мертвого моря через призму того, что Иосиф рассказывает нам о других группах (прежде всего ессеях): характер общины (или общин) этой особой секты следует изучать совершенно отдельно [61].
Множество свитков содержат библейские тексты, гимны, литературу премудрости и другие материалы, которые в тот период могли использоваться любым течением в иудаизме. Среди рукописей встречаются фрагменты всех книг еврейской Библии, кроме Книги Есфири (особенно много списков Пятикнижия и Псалтири), тексты толкований Библии (например, написанный по-арамейски Апокриф Книги Бытия — переработка историй из Книги Бытия) и литургические тексты, например Песни субботнего жертвоприношения, которые рисуют поклонение ангелов и могут обладать духоподъемной силой для любого истово молящегося еврея:
Руководителю. Песнь жертвоприношения седьмой Субботы шестнадцатого числа месяца. Превозносите Всевышнего, о высочайшие среди всех божественных служителей знания. Пусть святые из «божественных служителей» освящают Царя славы, Который освящает святостью Своей всех святых Его. О князья превозношения всех «божественных служителей», славьте и превозносите Господа, ибо в величии молитвы слава Царства его. В ней (содержатся) хвалы всех «божественных служителей» вместе с великолепием всего цар[ства] [Его]. И превозносите Его до небес, о вы, «божественные служители», превыше всех богов, и Его славную божественность превыше высочайших высот. Ибо Он [есть Господь господствующих], среди всех князей в высотах небесных и Царь цар[ей] в вечных советах… [62]
Однако наряду с фрагментами текстов, имеющими отношение скорее к иудаизму в целом, в пещерах были также найдены списки уставов, которые предполагают наличие общины или общин сектантского типа со своим уникальным толкованием Библии, согласно которому в некоторых фрагментах Писания речь идет об истории этой общины. Как именно относятся оставшиеся свитки к сектантским текстам, установить оказалось трудно. Свитки были обнаружены в одиннадцати пещерах естественного происхождения, разбросанных в холмах над развалинами поселения, получившего название Кумран, по местности, где оно расположено. Большинство свитков пергаментные, но некоторые изготовлены из папируса, а один загадочный текст с перечислением мест, где зарыты сокровища, написан на полосах меди (причины этого не выяснены).
Радиоуглеродный и палеографический анализ подтвердил, что рукописи были созданы около 2000 лет назад, и в результате кропотливой работы ученых к настоящему времени почти все разрозненные фрагменты собраны и расшифрованы. Однако основную трудность в интерпретации этих текстов представляет вопрос об их связи друг с другом и с поселением в Кумране; раскопки там впервые проводились в 1950-е, но новые сведения обнаруживаются до сих пор. Были ли свитки созданы в Кумране или привезены откуда-то еще — возможно, из Иерусалима? Считать ли находки в некоторых пещерах, например, документы на греческом языке в 7-й пещере, отдельными тайниками или все свитки образовывали общую «библиотеку» единой группы? Подтверждает ли археология кумранского поселения, что в нем жили особо набожные иудеи, даже если обнаруженные неподалеку свитки не имеют отношения именно к ним? Неопровержимым представляется одно: в какой-то момент в конце I века н. э. некие благочестивые иудеи поместили эти свитки в кувшины и спрятали в пещерах для сохранности. По какой-то причине они больше не вернулись — вероятнее всего, виной тому вторжение римских войск, — и свитки пролежали нетронутыми почти 1900 лет [63].
Наиболее ясное указание на существование отдельной общины, создавшей как минимум некоторые из свитков, можно найти в формулировке фрагмента Устава общины:
Для [руководителя, чтобы понимать и чтоб] поставить (руководством) для жизни своей [книгу Уста]ва общины, чтобы постигнуть Бога [всем сердцем и всей душой], делая доброе и справедливое пред лицом Его, как Он приказал через Моисея и через всех своих рабов пророков… (Следует) ввести всех самоотверженно жертвующих собой, чтобы творить законы Бога, в праведный союз для объединения в совете Бога и чтобы ходить перед лицом Его непорочно, (согласно) всем откровениям по срокам их свидетельств, и любить всех сынов Света, каждого сообразно его жребию в совете Бога, и ненавидеть всех сынов Тьмы, каждого по его преступлению (сообразно) с возмездием Бога… И все, вошедшие в устав общины, пройдут в Завете пред лицом Бога, чтобы делать все, как Он приказал, и не отступать от Него ни из-за какой боязни или ужаса и испытания, бывающих (или: испытываемых) при власти Велиала. И когда они проходят в Завете, жрецы и левиты пусть благословляют Бога спасения и все Его дела правды, а все, проходящие в Завете, говорят за ними: «Аминь! Аминь!»
Устав общины, который, по всей видимости, предназначался для ее руководителя, содержит указания по принятию новых членов в Завет общины, положение о Совете общины и «правила пути для руководителя в эти времена, для его любви вместе с его ненавистью». Этот текст известен по дюжине рукописей; в одной (из 1-й пещеры) сохранилось одиннадцать столбцов, остальные (из 4-й и 5-й пещер) фрагментарны. Количество рукописей и расхождения между ними, которые не в последнюю очередь касаются руководящего статуса «сынов Садока», убедительно говорят о практическом применении Устава (хотя в таком случае, в свою очередь, возникает вопрос: зачем сохранять даже те списки Устава, которые устарели?) [64].
В Уставе общину называют словом «яхад»; судя по всему, это слово было и полуофициальным самоназванием, хотя в другом месте посвященные именуются словом «раббим» («многие»[46]). Именуется эта группа и другими терминами, обозначающими в иврите сообщество людей, — «эда» и «кагал». Кажется вероятным, что члены общины вовсе не видели нужды в особом самоназвании, ибо только себя и считали истинным Израилем, разделенным на священников, или жрецов, и мирян:
Совет общины устойчив в истине для вечного насаждения, дом святыни для Израиля, основание святого святых для Аарона, правдивые свидетели для правосудия и избранники благоволения, чтобы совершить искупление за землю и чтоб обратить на нечестивцев заслуженное ими. То стена испытанная, драгоценный краеугольный камень, да не сотрясутся его устои и да не сдвинутся со своего места. Чертог святого святых (они) для Аарона, если все они знают Завет правосудия и (могут) приносить жертву приятным ароматом. И (они) — дом совершенства и истины в Израиле [65].
Образ жизни, предписанный членам секты Уставом, много позже, уже на закате античности, стал обычным для христианских монахов. Центральным элементом общинной жизни была общая трапеза, вкушаемая в чистоте и во многом похожая на трапезы ессеев и терапевтов. Важны были авторитет священников и изучение Закона: «И старшие пусть бодрствуют вместе треть всех ночей года, читая по книге и изучая закон и благословляя вместе. Вот устав для заседания старших, каждого по своему чину. Жрецы сидят первыми, старцы вторыми, и весь остальной народ сидит каждый по своему чину. И так спрашивают о законе и о всяком совете и деле, которое будет у старших, с тем чтобы каждый мог обратить свое знание для совета общины». Соблюдение Устава общины насаждалось со всей строгостью:
Если среди них найдется человек, который солжет относительно имущества, и это станет известно, то отделят его от среды чистоты старших на один год, и будет наказан (на) четверть своего хлеба. И тот, кто ответит своему товарищу с упрямством, заговорит в раздражении, [пренебре]гая наставлением своего единомышленника, упорствуя, вопреки слову своего товарища, внесенного в список перед ним, [и само]управствует, то будет на[ка]занным в течение одн[ого] года [и будет отлученным]… [66]
Невозможно полностью устранить расхождения между этой моделью общинной жизни и той, что описана в так называемом Дамасском документе, фрагменты которого найдены в трех из Кумранских пещер. Дамасский документ был известен историкам и до 1947 года по двум неполным копиям X и XII веков, обнаруженным в 1896–1897 годах в генизе (хранилище пришедших в негодность священных текстов) средневековой каирской синагоги (подробнее о ней см. главу 9). В этом уставе, получившем название по частому упоминанию в нем «Нового Завета в стране Дамаска», членам общины даются указания, явно касающиеся широкого круга вопросов, общих для народа Израиля. Среди этих указаний приводятся, например, правила «о клятве женщины», законы, регулирующие вопросы собственности, обращение с рабами и рабынями, половые отношения мужчины и женщины, а также взаимоотношения с язычниками: «Пусть (никто) не поднимает руки, чтобы пролить кровь кого-нибудь из чужеземцев ради имущества и прибыли. И также пусть не берет ничего из их имущества, чтобы не ругались, разве только по совету сообщества Израиля. Пусть никто не продает чистой скотины и птицы чужеземцам, дабы не принесли их в жертву. И от своего гумна и от своей давильни пусть ни за что не продает им. И раба своего, и рабыни своей, которые вошли с ним в Завет Авраама, пусть не продает им». При этом принимается как должное, что члены общины могут заниматься торговлей, хотя и под контролем: «И пусть никто не вступает [в товарищество] по ку[пле] и пр[од]аже, [разве] что [известив] смотрителя, который в стане» [67].
Фрагменты Дамасского документа, найденные в 4-й пещере Кумрана, включают в себя правила отношений с женщинами, так что те же фрагменты в каирских копиях не могут быть средневековыми вставками: «Кто приблизился к жене своей против Устава и тем прелюбодействовал, того отсылают, и больше он не вернется. (Если роптал) на Отцов, его отсылают, и он не вернется. (Но если роптал) на Матерей, то будет наказанным десять дней». Определенная схожесть между общиной, жившей по этим правилам, и той, к которой относится процитированный Устав общины, наблюдается: она состоит в том, что в обоих уставах имеются отсылки к определенным персонажам общей истории секты. Точно проследить эту взаимосвязь, конечно, невозможно, но 12 рукописных фрагментов, включающих как законы о соблюдении субботы из Дамасского документа, так и «уголовный кодекс» из Устава общины, недвусмысленно говорят о том, что эти две группы так или иначе были связаны [68].
Для обеих групп носителями власти были жрецы. Так, жрец произносил благословение от имени каждой группы, собравшейся на общинную трапезу; еще одно правило предписывает: «В месте, где десятеро, пусть не отсутствует жрец, понимающий Книгу Размышления[47]; его приказу все они подчиняются» (хотя в соответствии с Дамасским документом жреца[48] мог заменить и левит, если он был опытнее). В обеих группах лицо, называемое «смотрителем», отвечало за прием неофитов, их обучение и испытание: «И он их жалеет, как отец своих сыновей, и воз[вращает] всякого гонимого из них, как пастух свое стадо». Вступление в обе секты сопровождалось клятвенным присоединением к завету; в обеих сектах раз в год проводились собрания, где поведение каждого члена общины подвергалось оценке, по итогам которой его статус в общине мог быть изменен. Предполагается, что обе общины проводили эту ежегодную церемонию подтверждения завета в Шавуот: ведь мы уже знаем, что и терапевты придавали этому дню особое значение. Согласно Книге Юбилеев, ряд фрагментов которой найден в Кумране, Шавуот — самый важный из праздников, так как его центральный мотив — возобновление Завета между Богом и Израилем, и эту функцию он якобы выполнял еще во времена Ноя, то есть даже до Моисея [69].
Некоторые из кумранских рукописей почти наверняка были составлены для одной из этих двух сектантских общин или непосредственно в этих общинах; это «Война сынов Света против сынов Тьмы» (повествующая о символической борьбе между двумя категориями людей; в воображении сектантов сынам Света, в том числе и им самим, предстояло вести ряд похожих сражений, пока Бог не уничтожит Велиала и царство его), а также, вероятно, Храмовый свиток. Последний представляет собой очень длинный текст на тему библейских законов, в основном о Храме, жертвоприношениях и празднествах, но также и о суде, ритуальной чистоте, обетах и многом другом. В свитке предпринимается попытка согласовать различные библейские тексты, которая представлена в виде нового откровения, излагаемого Богом от первого лица: «Правды, правды ищи, чтобы жил ты и унаследовал землю, которую Я дал тебе, чтобы ты населял ее во все дни»[49]. Частое упоминание Велиала в волнующих, подобных библейским псалмам «Благодарственных гимнах» также говорит об их сектантском происхождении. Но для многих других рукописей невозможно установить, созданы они внутри секты или нет [70].
Самые заметные отличительные особенности вероучения этих сектантов — концепция нового завета и фигура Учителя праведности (или Праведного наставника[50]), играющего особую роль в их истории. Большая часть свидетельств о жизни Учителя обнаруживается в замечательных толкованиях на Книгу пророка Аввакума, найденных в единственном, зато неплохо сохранившемся экземпляре в 1-й пещере. Толкования, которым в каждом случае предпослана библейская цитата, подразумевают, что читатели знакомы с историей секты, поэтому сегодняшним историкам приходится собирать воедино сведения об истоках «яхада» из разбросанных по текстам намеков, как, например, в следующем комментарии к фразе из Аввакума: «Посмотрите между народами и внимательно вглядитесь, и вы сильно изумитесь; ибо Я сделаю во дни ваши такое дело, которому вы не поверили бы, если бы вам рассказывали»:
[Истолкование этого: имеются в виду…] отступники вместе с Человеком лжи, ибо не [поверили они словам] Учителя праведности, (воспринятым им) из уст Бога; (имеются в виду) также отступ[ники от Закона Бога и] Нового [Завета], ибо не поверили в Завет Бога [и осквернили] им[я свя]тости Его; и точно так же толкование этого [относится к тем, которые изме]няют в конце дней; они притесни[тели… Заве]та, которые не верят в то, что произойдет с] последним поколением, услышав (это) из уст священника, которому Бог дал [разумен]ие, чтобы истолковать все слова его пророков-рабов, [через посредство ко]торых Бог рассказал обо всем предстоящем своему народу [и своей земле].
В другом фрагменте библейская фраза: «Почему вы, изменники, глядите и молчите, когда нечестивец губит того, кто праведнее его?»[51] — истолковывается следующим образом: «Имеются в виду дом Авессалома и люди их общины, которые молчали, когда наказывали Учителя праведности и не помогли ему против Человека лжи, который презрел Учение перед лицом всей их об[щины]». Судя по всему, в определенный момент Учитель провозгласил перед сектантами новое учение, согласно которому они были избранными и оставались таковыми, пока хранили верность, а все остальные были прокляты:
Таковы все люди, которые вступили в Новый Завет в земле Дамаска, но снова изменили и отвратились от кладезя живой воды. Н[е] будут считаться в тайном совете народа и в записи его не будут записаны, со дня кончины Наставника общины и до предстания Помазанника из Аарона и из Израиля. И таково правосудие всем, вошедшим в собрание людей совершенной святости. Но (кто) гнушается выполнять предписания для праведников — он тот человек, кто перелит внутри плавильной печи. При обнаружении его дел он должен быть выслан из собрания, как будто его жребий не падал среди воспитанников Бога. Сообразно его отступничеству должны обличать его люди знаний до дня, когда вернется, чтобы встать на место людей совершенной святости. И при обнаружении его дел, сообразно истолкованию Учения (Торы), по которому поступают люди совершенной святости, пусть никто не заключает с ним соглашения по поводу казны или по поводу работы, ибо прокляли его все святые Всевышнего [71].
Группа, очевидно, испытывала горькую обиду в отношении тех, кто предал общину в прошлом:
И подобное же правосудие всякому, кто отвергает Первых и Последних, тем, кто принимали скверну в свое сердце и поступали в строптивости своего сердца. Нет им удела в доме Учения (Торы)! Каков суд их товарищам, тем, которые отвратились вместе с Людьми насмешки, (так и) они будут судимы, ибо говорили непутное о праведных законах и презрели Завет и договор, которые установили в земле Дамаска, а это — Новый Завет! И не [бу]дет им и их родам удела в доме Уче[ния] (Торы)! И со дня кончины Наставника общины и до конца всех людей войны, которые ходили с Лжецом, — около сорока лет, и в ту пору загорится гнев Божий в Израиле, как сказал: «Нет царя и нет вождя, нет судьи и нет справедливого обвинителя». Но покаявшиеся в преступлении Иакова, хранящие Завет Божий, будут говорить друг с другом, и оправдают друг друга, чтобы ходили они путями Божьими[52]. И внемлет Бог их словам, и услышит.
Ни Люди насмешки, ни Лжец (он же Человек лжи) ни разу не называются в текстах по имени. Скорее всего, самим сектантам было прекрасно известно, о ком идет речь [72].
О том, в чем заключался принятый сектой новый завет, можно догадываться только по тому, что зафиксировано в сектантских свитках. Этот завет имел мало общего с тем Новым Заветом, который приняли ранние христиане несколькими поколениями позже, и состоял, по-видимому, большей частью в соблюдении аскетического образа жизни, ритуальных омовений и священных трапез; эти правила и отличали данную группу иудеев от остальных. Многочисленные тексты премудрости подчеркивают важность как этических принципов, так и знания: «Ты беден. Не говори: я беден, и знания искать не буду. Усердно постигай всё учение и… очисти сердце свое и мысли свои великим пониманием». Через значительную часть сектантской литературы красной нитью проходят размышления о конце времен, когда (как предсказано в свитке «Война сынов Света против сынов Тьмы») членам «яхада» предстоит встать во главе народа, а сыны Света могут рассчитывать на вечную жизнь: «Их даровал Бог в вечное владение тем, кого избрал Он. И дал им наследовать жребий святых, и с сынами неба связал их круг для общего совета (как) основу святого здания для вечного насаждения во всякий совершающий срок». Кроме того, в текстах неоднократно встречаются указания на то, что Помазанник-Мессия будет не один: упоминаются Мессия Давида и Мессия Аарона [73].
Более явным отличием секты был отказ от использования храмового календаря. Среди свитков сохранились (пусть фрагментарно) многочисленные календари, что говорит о том, что использование сектантами солнечного календаря требовало значительного прилежания. Представляется знаменательным, что один из подобных календарей был переписан в одном и том же свитке с сектантским трактатом «Миксат Маасей ѓа-Тора» («Некоторые дела Закона»), обычно обозначаемым как 4QMMT и состоящим из напыщенных рассуждений о спорных вопросах в законах, не в последнюю очередь в законах о чистоте и об Иерусалимском храме. Однако не вполне очевидно, каким образом отличие в календарной системе влияло на взаимоотношения секты с Храмом. Нередко предполагают, что члены «яхада» отвергли Храм и создали для себя новый иудаизм, в котором общинная жизнь, молитвы и священные трапезы стали заменой жертвоприношениям священников, а особый календарь закрепил это отделение. Но мы уже знаем, что фарисеи и саддукеи вместе пользовались Храмом, невзирая на разногласия по календарным вопросам; кроме того, ни в одном тексте, найденном среди свитков, не говорится о наличии какой-либо связи календаря с решением сектантов отделиться от других иудеев, хотя в комментарии на Аввакума и упоминается некий период в прошлом, когда община (единственная или одна из общин) или ее вождь (Учитель праведности) порвали с неким нечестивым священником, и предрекается, что в будущем порочный священник или священники будут наказаны за свои грехи:
Это относится к Нечестивому священнику, чтобы воздать ему за содеянное им над бедными, ибо «Ливан» — это Совет общины, а «животные» — простецы Иудеи, исполняющие Закон. Бог осудит его на уничтожение, как он (сам) замыслил истребить бедных. А относительно того, что он сказал: «За кровь города и насилие над страной» (2:17)[53], — имеется в виду: «город» — это Иерусалим, в котором Нечестивый священник творил мерзостные дела и осквернил храм Бога, а «насилие над страной» — это города Иудеи, в которых он грабил имущество бедных [74].
Община в представлении ее членов в каком-то смысле представляла собой жертву Богу в искупление греха, и во многих сектантских текстах встречаются намеки на недовольство тем, как организованы жертвоприношения в Храме. В Храмовом свитке описывается здание, заметно отличающееся от результата перестройки, затеянной Иродом, а значит, его автор, вероятно, был убежден, что современный ему Храм построен не по божественному образцу. Однако у нас нет явных свидетельств того, что сектанты оборвали все связи с Храмом: ведь в их время Храм был, как мы знаем, главным культовым центром для евреев в соответствии с предписаниями Библии, а сектанты их почитали ничуть не меньше, чем все иудеи.
В последующие века евреям и христианам предстояло освоить богослужения без Храма, однако в мире, где жертвоприношения были нормой для всех религиозных систем, полное отвержение сектой культа в Иерусалиме было бы крайне необычно. И действительно, центральная роль этого культа многократно отмечается в свитках. Предписания, касающиеся жертвоприношений, и упоминания Храма разбросаны по многочисленным спискам библейских текстов из Кумрана; кроме того, в небиблейских текстах Иерусалим упоминается целых 63 раза (другие города — всего несколько раз). В Храмовом свитке приведены подробные правила храмового культа, описания зданий и обстановки, часто упоминаются священники и Аарон, приводятся «производственные календари» для каждой череды священников в Храме. Рекомендации по управлению Храмом в сектантском документе MMT, сохранившемся в нескольких фрагментарных списках, отражают разногласия между евреями о том, как именно вести храмовые дела, но не выглядят полемикой со стороны лиц, полностью порвавших с Храмом [75].
Разумеется, и ранее евреи вполне могли позволить себе критиковать тех, кто полагается на жертвоприношения, нарушая при этом остальные Божьи заповеди; при этом такая критика вовсе не служит обоснованием неучастия в храмовом служении. Со временем позиция секты по отношению к Храму могла значительно меняться, однако требований прекратить поклонение Богу, предусмотренное прямым указанием Торы, не выдвигалось. В том же Дамасском документе предписываются правила жертвоприношений: «Пусть никто не посылает к жертвеннику жертву всесожжения, хлебную жертву, ладан и дрова через посредство человека, нечистого какой-нибудь нечистотой, чтобы не позволить ему осквернить жертвенник, ибо написано: „Жертва нечестивых — мерзость, а молитва праведников — как дар благоволения“». Что именно значило участие в храмовом культе для каждого отдельного сектанта, сказать труднее. Один из текстов позволяет предположить, что сектанты возражали против ежегодной уплаты храмового налога в полсикля, основываясь на своеобразном толковании библейского установления. Для сектантов-коѓенов решение не служить в Храме, по всей вероятности, было непростым, но остальным, как мы уже знаем, в любом случае приходилось посещать Храм не слишком часто [76].
Количество сектантов, входивших в «яхад» в тот или иной момент времени, неизвестно; попытки оценить его на основе размера поселения в Кумране и числа скелетов на прилегающем кладбище слишком гипотетичны, так как неизвестно, сколько представителей секты жили именно в Кумране (и жили ли они там вообще), и неясно, принадлежало ли к поселению само кладбище, где были обнаружены, наряду с мужскими, женские и детские скелеты. Устав разделяет общину на десятки, пятидесятки, сотни и тысячи, но эти числа могли быть чисто теоретическими. Вне зависимости от размера общины или общин, ясно, что эти евреи психологически чувствовали себя отрезанными от остального Израиля: «Отделились мы от большинства народа». В отличие от «философских школ», описанных Иосифом Флавием, члены «яхада», судя по всему, рассматривали свое толкование Торы как единственно верное; при этом статус евреев, не разделявших их взгляды, то есть, собственно, большинства народа, остается неоднозначным. В некоторых случаях, как в «Войне», авторы-сектанты причисляют евреев-грешников к сынам Тьмы, которые после поражения от сынов Света будут осуждены вместе с язычниками.
Писания «яхада», особенно некоторые комментарии на книги Библии, содержат много отсылок к событиям, на фоне которых произошло отделение секты, однако эти отсылки часто сформулированы языком смутных намеков и иносказаний: «Нечестивый священник», «Человек лжи», «Люди насмешки», «Яростный Лев». Проще, таким образом, восстановить конструкт коллективной памяти сектантов о прошлом, чем реальные события. В то же время в свитках довольно много и явных указаний на известные политические фигуры («Царь Йонатан», «Эмилий»[54] и некоторые другие), что позволяет признать правдоподобным следующее: история «яхада» началась в эпоху восстания Маккавеев в 60-х годах II века до н. э., но формальные очертания секта впервые приобрела (вероятно, под руководством Учителя праведности) после ссоры с хасмонейским первосвященником Ионафаном («Нечестивым священником»?) в середине II века до н. э. Возможно, что поводом, разделившим сектантов и Ионафана, стало то, что последний ничтоже сумняшеся занял пост первосвященника, хотя не происходил от рода Садока; это объясняет ведущую роль «сынов Садока» в Дамасском документе и тексте Устава общины из 1-й пещеры, а также то, что эти сектанты, в противовес «генеральной линии», подчеркивали свою связь с потомками Садока. Но даже если так и было, потомки Садока к тому моменту, вероятно, уже утратили былое влияние, судя по тому, что в параллельных фрагментах Устава общины, найденных в 4-й пещере, «сыны Садока» уже не упоминаются [77].
Община со злобой вспоминала враждебность своих тогдашних противников: «Имеется в виду Нечестивый священник, который преследовал Учителя праведности, чтобы поглотить его в гневе пыла своего, в доме его изгнания, и во время праздника покоя, дня всепрощения он появился среди них, чтобы поглотить их и чтобы заставить их споткнуться в день поста, субботы их покоя». Какие именно (очевидно, достопамятные) события произошли тогда, сейчас уже неясно. Представляется вероятным, что Нечестивый священник воспользовался различием между собственным календарем и календарем секты, хотя был ли причиной разногласий именно календарь, не указывается. Как бы то ни было, члены «яхада» предвкушали падение своих врагов:
«Истребляя многие народы, [ты] согрешил против души твоей»: имеется в виду Дом суда, в котором Бог свершит свой суд среди многих народов, и оттуда Он приведет его на суд и среди них Он объявит его виновным и серным огнем накажет его.
В действительности их надежды на будущее, описанные в свитке «Войны…», предполагали эсхатологические страдания, претерпеть которые предстояло куда большему числу людей, чем непосредственным врагам секты [78].
Для самих же себя сектанты ожидали возобновления общинных трапез, но уже в присутствии Мессии-священника и Мессии Израиля: в те дни «протянет Помазанник Израиля свои руки к хлебу, а после благословляют все собравшиеся в общине, каждый согласно его достоинству»[55]. Так предписывает «Устав для всего общества Израиля в последние дни, когда они соберутся [вместе, чтобы посту]пать согласно закону сынов Садока, жрецов и людей их Завета, которые уклонились от хождения дорогой народа. Они — люди Его совета, которые сохраняли Его Завет среди нечестия» [79].
Сектанты Мертвого моря возлагали большие надежды на идеальную жизнь отдельно от остального народа Израиля:
Вот Устав для людей общины, предавшихся отказу от всякого зла, с тем чтобы держаться всего, что (Он) приказал, по Его воле, чтоб отделиться от общества людей Кривды, чтобы быть вместе в Учении (в Торе) и в имуществе и повиноваться словам сыновей Садока, жрецов, хранящих Завет, и слову большинства людей общины, держащихся Завета. По их слову исходит черед жребия для каждого дела, (связанного с) Учением (Торой), имуществом и правосудием, чтобы творить сообща истину и смирение, праведность и правосудие, любовь к милости и скромное поведение на всех их путях, с тем чтобы никому не ходить по закоснелости сердца своего, блуждая вслед своему сердцу и глазам и помыслу своего побуждения, но, напротив, обрезать сообща необрезанность побуждения и жестоковыйность, чтобы основать истинную основу для Израиля, для общины Завета [80].
Увы, им не повезло: эти надежды пошли прахом и были преданы забвению. В какой-то момент между 68 и 73 годами н. э. римские войска безжалостно уничтожили поселение в Кумране, и те, кто спрятал свитки, уже не извлекли их вновь из хранилищ. При желании воссоздать «яхад» можно было бы и переселившись в другое место, но если какие-либо группы евреев и предпринимали подобные попытки, их следы не сохранились ни в раввинских и раннехристианских источниках, ни в археологических находках, дающих нам информацию о состоянии иудаизма в следующие века. Единственным, хотя и интереснейшим, исключением стали средневековые списки Дамасского документа, найденные в Каире и датированные X и XII веками.
Итак, нам точно известно, что к I веку н. э. в иудейском обществе сосуществовали многочисленные религиозные группы с поразительно разным пониманием общей религиозной традиции. Объединяющим центром для большинства евреев был Иерусалимский храм, и, без всякого сомнения, фарисеи и саддукеи (как священники, так и миряне) участвовали в совместных храмовых службах, несмотря на разные точки зрения по фундаментальным вопросам богословия и практические разногласия в вопросах управления Храмом. В этом обществе евреи самых разных религиозных воззрений спорили и пререкались, но в конечном итоге терпели друг друга. Однако члены секты «яхад», презиравшие остальных евреев как «грешников во Израиле», жили, судя по всему, в известной степени отдельно от других иудеев, а по крайней мере одному течению, возникшему в I веке н. э., предстояло, как мы увидим, вовсе оставить лоно иудаизма.