Несчастье, которое она предвидела, оказалось вьютре лом из револьвера. В пятницу, 30 августа, Урищшй, глава петроградской ЧК, был убит русским юнкером по фами лии Каннегиссер. На следующий вечер социалистка революционерка, молодая еврейка Фанни Каллан, в упор два раза выстрелила в Ленина, выходившего с завода Михельсона после митинга. Одна пуля прошла через легкое над сердцем, другая попала в шею около главной артерии. Лидер большевиков не был убит, но у него было мало шансов остаться в живых. Я узнал новости через полчаса после происшествия. Оно должно было повести к серьезным последствиям, и, предчувствуя ожидающую нас судьбу, мы засиделись с Хиксом довольно поздно, вполголоса обсуждая события и гадая, как они повлияют на наше незавидное положение.
Мы легли спать в час, и я крепко заснул, измученный всем напряжением последних месяцев. В половине чет вертого меня разбудил грубый голос, приказывающий мне немедленно встать. Когда я открыл глаза, я увидел направленное на меня стальное дуло револьвера. В ком нате было около десяти вооруженных людей. Я узнал одного из них, он был старшим. Это был Макаров, бывший комендант Смольного. Я осведомился, что зна чит это нарушение наших прав. «Никаких вопросов, — ответил он грубо. — Одевайтесь скорее. Вы сейчас отпра витесь на Лубянку, 11.» (На Лубянке, 11 помещалась мо сковская ЧК.) Такая же группа агентов ЧК явилась к Хиксу, и, пока мы одевались, большинство налетчиков начали обыск квартиры в поисках компрометирующих документов. Как только мы были готовы, нас посадили в автомобиль, по сторонам сели конвоиры, и повезли в ЧК. Там нас поместили в маленькую квадратную комнату вся обстановка которой состояла из грубого стола и пары простых деревянных стульев.
После долгого ожидания меня повели по темному коридору. Двое вооруженных, сопровождавших меня остановились у двери и постучали. Раздался замогиль ный голос: «Войдите», и меня ввели в большую темную комнату, освещенную только лампой на письменном сто ле. За столом сидел человек, одетый в черные брюки и белую русскую рубашку, рядом с блокнотом лежал ре вольвер. Черные вьющиеся, длинные, как у поэта, волосы были зачесаны назад над высоким лбом. На левой руке были надеты большие часы. В тусклом свете его лицо выглядело более бледным, чем обычно. Губы его были плотно сжаты. Когда я вошел в комнату, он устремил на меня пристальный стальной взгляд. Вид его был мрачен и внушал опасения. Это был Петере. Я не видел его с того дня, когда он сопровождал нас с Робинсоном при посеще нии оплота анархистов.
Можете идти, — обратился он к конвоирам, затем последовало долгое молчание. Наконец, он отвел глаза и открыл свой бювар.
Очень жаль, что вижу вас здесь, — произнес он. — Дело очень серьезно.
Он был щепетильно вежлив, но серьезен. Я попросил разъяснения, указывая, что я приехал в Москву по при глашению советского правительства и мне были обеща ны дипломатические привилегии. Я заявил официальный протест против ареста и попросил разрешения погово рить с Чичериным. Он не обратил внимания на мой протест.
— Вы знаете эту женщину, Каштан?
Я не знал ее, но решил, что в данных условиях лучше будет не отвечать. Я повторил как можно спокойнее, что он не имеет права допрашивать меня.
— Где Рейли? — был следующий вопрос. Я не ответил попрежнему.
Тогда он вынул бумагу из своего бювара. Это был пропуск к генералу Пулю, который я передал латышам.
— Это ваше письмо? — спросил он.
И еще раз я возразил с нарочитой вежливостью, что не буду отвечать на вопросы. Он не стал меня запутивать. Опять устремил на меня пристальный взгляд и сказал:
— Для вас будет лучше сказать правду.
Я ничего не ответил. Тогда он позвонил, и меня отвели обратно к Хиксу. Опять мы остались одни, мы почти не разговаривали и лишь перекидывались пустяч ными замечаниями. Было ясно, что наш разговор оудед
подслушал. У меня было очень cMvrnn* том, что случилось. Но eS"5SS ЭТльше^» пытались связать нас с пожут1кл«ем вГлеиииГ^ маневр меня не смущал. Покушение на Ленина мог^о быть косвенным следствием интервенции саозиикот но мы ничего не имели с ним общего. Меня oonWoecn^ коило упоминание имени Рейли и мой пропуск к Пуш Я догадывался, что это была какаято ловушка и мои ла тышские посетители были провокаторами.
Пытаясь выяснить в уме всю ситуацию, я взялся за отвороты пальто и вдруг обнаружил в кармане записную книжку, в которой шифром был записан отчет jo6 израс ходованных мною суммах. Агенты ЧК перерыли мою квартиру, может быть, они еще обыскивали ее в ту мину ту, но они не догадались обыскать наши костюмы, кото рые мы надели при аресте. Записи были понятны только мне самому. Но в них были цифры, и если бы они попали в руки большевиков, то они могли бы выдумать способ нас скомпрометировать. Они сказали бы, что цифры изображают передвижения большевистских отрядов или суммы, истраченные мною на организацию контррево ' люпин. Мысль о записной книжке мучила меня. Как мне от нее избавиться? Нас могут обыскать в любую минуту. Оставался только один способ решить дело. Я попросил разрешения у наших часовых пойти в уборную. Мне разрешили, но это было не так просто. Два часовых сопровождали меня до двери, и, когда я хотел ее закрыть, они сказали:
— Оставьте открытой, — и встали напротив меня.
Минута была трудная. Рискнуть или нет? По счастью, за меня решило дело антисанитарное состояние уборной. Не было бумаги. Стены были запачканы человеческими экскрементами. Как можно спокойнее я вынул записную книжку, вырвал преступные страницы и использовал их. Я спустил воду. Водопровод работал, я был спасен. Я вернулся обратно к Хиксу и сел рядом. В шесть утра в комнату ввели женщину. Она была одета в черное платье. __ Черные волосы, неподвижно устремленные глаза, оове денные черными кругами. Бесцветное лицо с «Р™ выра женными еврейскими чертами было *™Р™™™Ь™0 Ей могло быть от 20 до 35 лет. Мы ДОпда»^™^ была Каштан. Несомненно, бшмиери» ggl S? она подаст нам какойлибо знак. Споко^вие^было неестественно. Она подошла к окну и стала глядеть него, облокотись подбородком на руку. И так она остава лась без движения, не говоря ни слова, видимо, покорив шись судьбе, пока за ней не пришли часовые и не увели ее Ее расстреляли прежде, чем она узнала об успехе или неудаче своей попытки изменить ход истории.
В девять часов утра вошел сам Петере и сообщил нам что мы можем отправиться домой. Мы были освобожде ны. Позднее мы узнали, что он сомневался, как ему поступить, и позвонил к Чичерину за указаниями. Чиче рин протестовал против нашего ареста.
Было воскресное утро, шел дождь. Мы наняли старые дрожки и, усталые, подавленные, поехали домой. В квар тире было все перевернуто вверх дном. Повар и двое слуг исчезли. От швейцара мы узнали, что Муру забрали в ЧК.
По дороге домой мы купили газету. В ней был ряд бюллетеней о здоровье Ленина. Он все еще был без сознания. Были также резкие статьи против буржуазии и против союзников. О нашем аресте не упоминалось, нас не пытались обвинить в убийстве Урицкого или покуше I нии на Ленина.
Приняв ванну и побрившись, я направился в голланд ское посольство повидать Удендайка, голландского по сла, который защищал наши интересы. Это был малень кий человечек, проведший большую часть своей жизни в Китае. Он был женат на англичанке и прекрасно говорил поанглийски. Я нашел его чрезвычайно взволнованным. В С.Петербурге произошла ужасная трагедия. В тот самый день, когда я был арестован, отряд агентов ЧК ворвался в наше посольство. Храбрец Кроми сопротив лялся налету, убил комиссара и был застрелен на верху лестницы. Все английские чиновники в С.Петербурге бы ли арестованы.
В угнетенном состоянии я отправился к Уорвелю. Я беспокоился о Муре и слугах и рассчитывал на его по мощь для их освобождения. Он обещал сделать все от него зависящее, и его спокойная уверенность восстанови ла мое самообладание. Он не мог видеть Чичерина, но ему был обещан прием на следутощий день. Он также не знал какова подоплека этих арестов. Он предполагал, что в результате покушения на Ленина большевики по теряли голову. Он опасался, что угроза красного террора, которой были переполнены газеты, скоро будет исполнена.
озирались. На перекрес£?с^^ солдат. Снова господствовал сггт^^ор^^^ сов вся атмосфера города изменилась. На след^пий день не в состоянии дольше оставаться в неизвестного судьбе Муры, я поехал в Комиссариат иностранвькдел и попросил разрешения видеть Карахана. Меня сейчас же приняли. Не вдаваясь в политические рассуждения « приступил прямо к делу. Как бы ни были недмюльвы мной большевики, было бесчеловечно мучить меня аре стом Муры Я обратился к его снисходительности и просил освободить ее. Он обещал сделать все, что он может. Это был день моего рождения — 31 год, — и я провел его один с Хиксом, приготовившим на ужин кофе черный хлеб и сардины.
Во вторник мы прочли полный рассказ о наших безза кониях в большевистской прессе, которая превзошла себя в фантастическом отчете о так называемом деле Локкар , та. Мы обвинялись в заговоре на убийство Ленина и Троцкого, в организации военной диктатуры в Москве и желании обречь на голод население Москвы и Петербур га, взорвав все железнодорожные мосты. Весь заговор был раскрыт благодаря преданности латышского гарни зона, который союзники пытались подкупить щедрой раздачей денег. Вся история, которая читалась, как сказ ка, была окружена фантастическим описанием моего аре ста. Заявляли, что я был захвачен на митинге заговорщи ков. Я был взят в ЧК и тотчас по установлении личности освобожден. Столь же фантастически были описаны со бытия в С.Петербурге. Убийство Кроми было изображе но как акт самозащиты большевистских агентов, отвечав ших на его выстрелы. Огромные заголовки изображали представителей союзников как «англофранцузских бан дитов», а в комментирующих статьях требовали при менения террора и самых суровых мер против заговорщиков.
| исчез. |
Вначале я склонен был рассматривать эти выпады как типичную для большевиков попытку: 1) оправдать ся в убийстве Кроми, которое, я уверен, не было пред намеренным; 2) ободрить своих П|Шве|91^ивог лить ужас в сердце предполагаемых ™^£ъ™™^м неровУв самой 'москве. ^^^^^ вполне потерял голову, то весь рассказ был сплетением лжи.