“Здесь, впервые в еврейской истории, суверенный еврейский народ вершит свой исторический суд. На протяжении многих поколений мы претерпевали страдания, нас мучили, нас убивали — и нас же судили… Но вот впервые Израиль судит убийц еврейского народа. И мы никогда не забудем, что лишь обретение Израилем независимости способствовало созданию необходимых предпосылок для этого исторического акта справедливости”.
Процесс Эйхмана стал уроком не только для евреев, но и для всех тех наций, которые допустили, чтобы Катастрофа стала участью еврейского народа, и вследствие этого ощутили, что на них лежит моральное обязательство гарантировать Израилю существование и безопасность.
После вынесения смертного приговора Эйхман подал апелляцию в Верховный суд. Дело рассматривалось в марте 1962 г. на протяжении шести заседаний, и 29 мая был подтвержден приговор, вынесенный судом более низкой инстанции. После этого Эйхман обратился к президенту Израиля. “Я с отвращением думаю о тех жестокостях, которые творились по отношению к евреям, и считаю их тягчайшим преступлением, — писал он в своем прошении на имя президента. — Я полагаю, что люди, виновные в этом, должны быть преданы суду… Однако следует проводить различие между главарями и рядовыми исполнителями вроде меня”. В восемь часов вечера на следующий день, 31 мая, Эйхман был поставлен в известность, что его прошение о помиловании отклонено и что казнь назначена на полночь. Стоя под виселицей, он отказался надеть черный капюшон; свои последние слова он обратил к Германии, Австрии, Аргентине, к своей жене и семье. “Я должен был подчиняться правилам ведения войны и своему флагу”, — сказал он перед самой смертью. Тело Эйхмана было кремировано, и рано утром 1 июня пепел был доставлен на полицейский катер. Когда катер вышел за пределы трехмильной зоны территориальных вод Израиля, начальник тюрьмы высыпал пепел за борт.
Улучшение отношений с Германией
Ни в какой стране мира, кроме Израиля, процесс Эйхмана не вызвал столь значительной реакции, как в Германии. Первые послевоенные процессы над нацистскими преступниками, проходившие на немецкой земле, уже начали сглаживаться в памяти. Несмотря на то что факт похищения Эйхмана был воспринят в Германии негативно, большинство населения, безусловно, было против того, чтобы судить его в Германии и вновь возвращаться ко всем ужасам войны. Аденауэр подошел к решению этого вопроса с чисто формальных позиций, заявив, что “Эйхман не является гражданином Германии, и потому у нас нет перед ним никаких обязательств”. Но вместе с тем канцлер ненавязчиво напомнил израильтянам о значительной финансовой помощи, которую те получают от ФРГ, и добавил, что “политика доброй воли — дело взаимное”. Это было выражением более чем очевидного намерения послевоенной Германии отмежеваться от гитлеровского прошлого, а также, возможно, и отвлечь внимание от многих бывших нацистов, работавших на различных уровнях западногерманской административной системы. Канцлер прямо попросил “своего друга Бен-Гуриона” проявить великодушие к немецкому народу. Ответ израильского премьер-министра был вполне благожелательным. Он сделал специальное заявление относительно того, что в Израиле проводят различие между Эйхманом и народом нынешней свободной Германии. “Мое мнение о сегодняшней Германии неизменно, — подчеркнул Бен-Гурион. — Там больше нет нацистов”. И Аденауэр, и немецкий народ с благодарностью восприняли это заявление. В дальнейшем практически никто не возвращался к обсуждению ни суда над Эйхманом, ни его казни. Три ведущие политические партии ФРГ сошлись во мнении, что правосудие свершилось.
Однако для немецкой молодежи процесс Эйхмана стал ужасающим откровением. В материалах суда они находили ответы на те вопросы, которые отказывались обсуждать с ними их родители. Следя за ходом процесса по газетам и по телевизионным передачам, они узнавали правду о том, что было содеяно их страной. Полные раскаяния, тысячи молодых немцев обращались к израильскому правительству с просьбой дать им возможность поработать на благо Израиля, чтобы искупить вину немецкого народа. Немцы более старшего поколения вдруг ощутили, что им проще говорить про Израиль и даже общаться с израильтянами, нежели смотреть в глаза тем немецким евреям, которые выжили в годы Катастрофы и живут с ними по соседству. Стало чуть ли не модным восхищаться Израилем, восхвалять достижения израильтян, поощрять поездки молодых людей в эту страну. И немецкая молодежь активно посещала Израиль — 20 тыс. человек за период 1961–1967 гг., кто-то в составе групп, кто-то в одиночку. Многие приезжали поработать в кибуцах или в рамках проектов, реализуемых в городах развития. Всем им очень хотелось ощутить тот дух, благодаря которому евреям удалось справиться со своими врагами, превосходящими их в численном отношении, и который сделал возможным поимку Эйхмана. По иронии судьбы процесс Эйхмана способствовал росту взаимопонимания и улучшению взаимоотношений между немцами и израильтянами.
Что же касается процесса сближения между правительствами двух стран, то он начался, разумеется, намного раньше, с подписанием соглашения о репарациях (Шилумим). По настоянию Бен-Гуриона были приняты соответствующие меры для того, чтобы поднять это чисто финансовое соглашение до уровня дипломатических отношений. И хотя “Доктрина Хальштейна” (Гл. XVI. Некоторые итоги) препятствовала такому развитию ситуации, Бен-Гурион не намерен был опускать руки. Тем или иным образом, но Израиль должен был найти выход из международной изоляции. В ходе Синайской кампании и в последующие годы стало ясно, насколько неразумным было бы полагаться исключительно на помощь США или любой другой отдельно взятой страны — даже Франции. В Вашингтоне Аба Эвен попросил Даллеса использовать свое влияние и обсудить с Аденауэром возможности установления дипломатических отношений. Даллес согласился, но его усилия ни к чему не привели. Арабские послы немедленно выступили с предостережениями, что правительства их стран отреагируют на союз между ФРГ и Израилем, установив дипломатические отношения с ГДР. Таким образом, “Доктрина Хальштейна” продолжала оказывать свое действие. Тут Бен-Гурион решил прислушаться к мнению Переса и его коллег, которые утверждали, что следует сосредоточить усилия на “практическом” сотрудничестве с Германией, особенно в экономической сфере, где ФРГ в значительной степени превосходила Францию.
Для того чтобы установить хотя бы такое “практическое” сотрудничество, Бен-Гуриону надо было встретиться с Аденауэром. Оба государственных деятеля давно уже хотели узнать друг друга получше, поскольку они испытывали друг к другу чувство взаимного уважения. Такая возможность встретиться на нейтральной почве наконец представилась — во время визита Аденауэра в марте 1960 г. в США. Без особого труда удалось организовать церемонию вручения Бен-Гуриону почетного докторского диплома в Университете Брандайза. Оттуда он должен был отправиться на встречу с Аденауэром в Нью-Йорк. Встреча была фундаментально подготовлена и в Иерусалиме, и в Бонне. Удалось достигнуть предварительного соглашения относительно того, что Бен-Гурион обратится к Аденауэру с просьбой о займе в 250 млн долларов на десятилетний срок, но что в ходе встречи стороны не станут поднимать деликатный вопрос об установлении дипломатических отношений.
Аденауэру, со своей стороны, эта встреча нужна была не меньше, чем израильскому премьер-министру. Фотография, на которой они с Бен-Гурионом обмениваются рукопожатием, могла бы значительно улучшить его имидж в США, и за такой знак примирения с евреями сумма в 250 млн долларов представлялась смехотворно малой. Однако буквально за несколько минут до встречи в нью-йоркской гостинице “Уолдорф-Астория” советники Бен-Гуриона настоятельно попросили премьера назвать сумму в 1 млрд долларов. Тот, поколебавшись, согласился увеличить оговоренную сумму только вдвое. Встреча с глазу на глаз прошла в номере Аденауэра. Покончив с предварительным обменом любезностями, Бен-Гурион объяснил ситуацию в стране, сказав, что гибель европейских евреев весьма негативно сказалась на экономическом прогрессе и безопасности Израиля, тогда как прибытие в страну нескольких миллионов евреев из западных стран будет способствовать ускорению экономического роста Израиля. Затем он попросил Аденауэра принять участие в развитии Израиля путем предоставления стране займа в размере 50 млн долларов ежегодно на протяжении десяти лет. Канцлер тотчас же согласился. “Мы окажем вам помощь как по моральным соображениям, так и исходя из интересов практической политики”, — заверил он Бен-Гуриона. Он не стал обсуждать названную цифру, но и не отверг ее. Продолжая разговор в том же ключе, израильский премьер-министр подчеркнул — и затем повторил эту фразу журналистам, — что существует принципиально важное различие между Германией времен Гитлера и Германией сегодняшнего дня. Аденауэр был явно тронут. Затем в номер допустили фотокорреспондентов, и оба государственных деятеля сердечно распрощались.
В Израиле, однако, это встречу восприняли без особого энтузиазма — впрочем, у Бен-Гуриона имелись другие основания для беспокойства. Он и его советники были уверены, после беседы в номере люкс “Уолдорф-Астории”, что полмиллиарда долларов уже у них в кармане — а эта сумма значительно превышала предыдущие кредиты, представленные Израилю его ближайшим союзником Францией и даже Соединенными Штатами. Но когда один из помощников премьер-министра огласил эту новость в Лондоне, ее немедленно опроверг западногерманский представитель.
Аденауэр, по всей вероятности, был совершенно искренен, согласившись на запрошенную сумму, но только он не уточнил, что иностранные займы на сумму более 35,7 млн долларов в год должны получить одобрение в бундестаге. Собственно говоря, первоначальный план, предусматривавший 250 млн долларов на десять лет, и учитывал такую ситуацию. И вот, после переговоров в Брюсселе между министром финансов ФРГ Людвигом Эрхардом