х линиях. В проекте были предусмотрены две кухни — некошерная для большинства пассажиров и кошерная для тех, кто придерживается еврейского образа жизни. Религиозные оппоненты настаивали, что было бы “кощунством” готовить некошерную пищу на судне, плавающем под израильским флагом, и что весь процесс приготовления пищи должен находиться под контролем специалистов по кашруту. На этот раз представители светского лагеря потерпели поражение; при этом, однако, новый лайнер не пользовался популярностью у международной клиентуры, и его эксплуатация была убыточной. В конечном итоге судно пришлось продать. Надо заметить, что ортодоксы прилагали все усилия к тому, чтобы такие секторы, как пищевая промышленность, санитарный контроль и контроль качества пищевых продуктов, неизменно оставались самым надежным источником доходов для их электората. С этой целью верховный раввинат всячески препятствовал реализации планов по открытию современной скотобойни в Кирьят-Малахи — предприятия, которое могло бы обслуживать торговцев мясом по всей стране. Однако этот мясокомбинат нанес бы ущерб сотням маленьких, зачастую антисанитарных боен, существовавших в разных городах Израиля, и оставил бы без работы немало резников и инспекторов кашрута. В конечном итоге, под угрозой судебного процесса, был достигнут “компромисс”: продукцию нового мясокомбината стали продавать в Тель-Авиве, но не в Иерусалиме.
Граждане Израиля страдали не только от экономического шантажа религиозных партий, но также и от посягательства ортодоксов на гражданские права, что зачастую представляло угрозу общественной безопасности и интересам отдельных лиц. Возьмем для примера проблему аутопсии. На протяжении ряда лет после создания государства в медицинских учебных заведениях Израиля было запрещено вскрытие трупов — в соответствии с предписаниями религиозных авторитетов. Наконец, в 1951 г., верховный раввин Ицхак Герцог согласился разрешить проведение вскрытия при соблюдении следующих условий: согласие на это было получено при жизни человека; ближайшие родственники не высказывали возражений; все части тела в конечном итоге погребались с соблюдением соответствующих церемоний. Это раввинское суждение стало основой принятого кнесетом в 1953 г. Закона об анатомии и патологии; этот закон также подтверждал возможность аутопсии “с целью установления причины смерти” — при условии, что соответствующий документ будет подписан тремя врачами, имеющими право принимать такое решение.
Вскоре, однако, ортодоксы стали распускать слухи о том, что тела подвергаются бесчестию и что аутопсия проводится не исключительно по требованию врачей, а уже стала рутинной операцией. К 1962 г. протесты ортодоксов стали принимать форму стычек с полицией у больничных ворот. Правительство, обеспокоенное ростом беспорядков, сформировало комитет, состоящий из врачей, раввинов и юристов, с целью внесения соответствующих дополнений и изменений в этот закон. Три года спустя комитет предложил поправки к закону от 1953 г., отражавшие достигнутые им компромиссы. В частности, аутопсия становилась невозможной, если сам человек высказывался, в письменном виде, против ее проведения, или если против высказывались его ближайшие родственники в течение установленного законом пятичасового срока после того, как была зафиксирована смерть; исключение составляли те случаи, когда “интересы общества были выше воли семьи”. Было также определено, в ясной и недвусмысленной форме, — хотя и не в тексте самого закона, а в сопутствующих комментариях, — что “запрещена аутопсия с целью изъятия какого-либо органа покойного для пересадки другому человеку, если против этого высказался сам человек или его родственники”. Такое “компромиссное решение проблемы” вряд ли пришлось по нраву ортодоксам. Группы ешиботников ужесточили свои протесты, устраивая демонстрации возле больниц, запугивая врачей, нанося ущерб их жилищам, рисуя свастики на дверях и порой даже не останавливаясь перед физическим насилием. Полиция усилила охрану врачей, однако судебные дела против ортодоксов возбуждались лишь в редких случаях.
Высказывая свою якобы озабоченность правами усопших, ортодоксы проявляли явное безразличие к правам и свободам живых — если только те не принадлежали к их общине. Наглядным подтверждением сказанному стало имевшее место за несколько лет до рассматриваемых событий так называемое “дело Иоселе”. Пожилой российский еврей Нахман Штаркес, отсидев срок в сибирском лагере, получил в 1957 г. разрешение репатриироваться в Израиль вместе со своей женой. Некоторое время спустя к ним присоединились их взрослые сыновья и дочери. Все члены семьи были людьми религиозными, за исключением одной из дочерей и ее мужа, по фамилии Шумахер. Супруги Шумахер решили, что двое их младших детей поживут пока у бабушки с дедушкой, чтобы жена могла не оставлять работу. В 1959 г. госпожа Шумахер забрала домой девочку, которой исполнилось тринадцать лет, а семилетний мальчик, по имени Йосеф, или по-домашнему Йоселе, пока оставался у бабушки с дедушкой и воспитывался там в строгом религиозном духе. Но когда, наконец, супруги Шумахер решили забрать домой и сына, дед ответил решительным отказом; более того, он попросил совета у нескольких ультрарелигиозных иерусалимских раввинов (двое из которых принадлежали к фанатичной общине Наторей Карта), и все в один голос заявили, что ни при каких обстоятельствах не следует возвращать ребенка в светскую семью. И после этого Йоселе исчез в неизвестном направлении.
Шумахеры обратились в суд, и начался громкий процесс. Когда Штаркес отказался вернуть ребенка родителям, его приговорили (в феврале 1960 г.) к тюремному заключению за неуважение к суду. Религиозная пресса превозносила Штаркеса как мученика за веру, а ешиботники устраивали демонстрации в его поддержку; при этом никто не проявлял ни малейшей симпатии по отношению к обезумевшим от горя родителям мальчика. Возмущенные таким поведением ортодоксов светские граждане в начале 1961 г. организовали специальный комитет, который начал решительную антиклерикальную кампанию, включая созыв пресс-конференций, запросы в кнесете и распространение печатных материалов. Накал борьбы между религиозными ультраортодоксами и неортодоксальным большинством достиг высот, неслыханных до сих пор в истории израильского культуркампфа. Опасаясь встречных действий, направленных против всех без разбору представителей религиозных кругов, Национальная религиозная партия резко ограничила свою поддержку Нахману Штаркесу. Любое выступление ортодоксальных евреев в кнесете или на публике немедленно встречалось криками: “Где Йоселе?” и “Похитители детей!” Наконец, в апреле 1962 г., агенты израильских спецслужб обнаружили мальчика в Нью-Йорке, где его содержали в заточении, и он был возвращен родителям. Однако Штаркеса тут же выпустили на свободу, и расследование по делу “любящего деда” и его сообщников было спущено на тормозах. Впрочем, эта история оставила глубокий след в памяти светского большинства Израиля. Наряду с другими многочисленными случаями нарушения гражданских прав и свободы совести, “дело Йоселе” способствовало созданию такого негативного образа ортодоксального еврея, который не могли изменить к лучшему никакие самые глубокие библейские ассоциации и убедительные результаты археологических раскопок.
Кого считать евреем?
Проблема еврейской идентификации в Израиле является в высшей степени сложной — в силу наличия трех отчасти совпадающих аспектов юрисдикции. Первый — это гражданство как таковое. Гражданами Израиля, несомненно, являются евреи, христиане, мусульмане, друзы. Все они равны перед законом, все обладают одинаковыми правами и имеют одинаковые обязанности — за одним исключением. Этим исключением является воинская обязанность — арабы не служат в Армии обороны Израиля[130]. Таким образом, здесь определяющим является второй аспект — национальность, то есть этническая принадлежность, не совпадающая с гражданством. Вопрос национальности непосредственно связан с тем, каким образом было получено гражданство Израиля. Израиль — это еврейское государство. На практике это означает, что его двери открыты для этнических евреев, то есть евреев по национальности — но лишь для тех евреев, которые приняли решение сделать Израиль своим домом, и об этом ясно сказано в Законе о возвращении[131].
Третий аспект — религиозная принадлежность, которая определяется принадлежностью к автономной религиозной общине; в сущности, это современный вариант принятой еще в Османской империи системы религиозных общин. Нет сомнений, что эта унаследованная от турок система хорошо проявляла себя на групповом уровне. Так, например, еврейская религиозная община не обладает никакими особыми преимуществами по сравнению с мусульманской или христианской общинами. На индивидуальном уровне, однако, вопросы брака, развода, погребения и ряд других вопросов, связанных с личным статусом, рассматриваются в соответствии с религиозным законом — и, таким образом, их решение отдается на усмотрение зачастую отнюдь не столь уж прогрессивных религиозных властей той или иной конкретной общины. Более того, если говорить о еврейской общине, то благодаря стараниям раввинской иерархии продолжает существовать целый ряд архаизмов, уходящих корнями в глубокую древность, — в том числе левиратный брак и запрещение когенам[132] жениться на разведенных женщинах (Гл. XIV. Двуглавая судебная власть). Надо признать, что эти анахронизмы применяются в довольно редких случаях. Существует, однако, одна очень серьезная проблема, связанная со смешанными браками, которая, затрагивая вопрос еврейства как национальности, наносит серьезный ущерб религиозным правам израильских евреев.
Для примера рассмотрим следующую ситуацию: местный раввинский суд отказался дать разрешение на брак фалаша[133]