Как уже говорилось, во время Войны на истощение по указанию генерала Хаима Бар-Лева, начальника Генштаба Армии обороны Израиля, был сооружен рубеж обороны непосредственно вдоль синайского берега Суэцкого канала. Ни при каких обстоятельствах не предполагалось, что эта “линия Бар-Лева” может стать препятствием в случае полномасштабного вторжения противника. Она должна была выполнить функцию заграждения, стать своего рода средством оповещения и привести в действие части, расположенные в глубине Синая. Однако в ходе Войны на истощение, в период 1968–1970 гг., командование приняло решение укрепить этот рубеж, чтобы он обеспечивал защиту от обстрелов египетской артиллерии. С этой целью на Синай было доставлено более сотни тракторов, и силами нескольких тысяч саперов крыши оборонительных сооружений “линии Бар-Лева” были укреплены с использованием кусков рельсов, взятых с египетской железной дороги, проходившей по Синаю, после чего был положен дополнительный слой бетона. В бункерах были оборудованы центры связи, командные пункты и даже госпитали. Около тридцати опорных пунктов были в конечном итоге оборудованы вдоль Суэцкого канала, на неодинаковом расстоянии один от другого, и общая стоимость проекта составила 2 млрд израильских лир.
Однако решение об усилении “линии Бар-Лева” подверглось резкой критике со стороны ряда авторитетных военачальников. В их числе были генералы Исраэль Таль и “Арик” Шарон, которые, признавая эффективность бункеров во время Войны на истощение, отмечали, что теперь самим фактом своего существования они сделались желанной мишенью для египетской артиллерии. Но, что еще более неприятно, их наличие порождало и в армии, и в стране комплекс “линии Мажино”, психологию позиционной обороны, чуждую израильским традициям наступательного боя и ответных ударов. Никогда прежде не сооружались такие мощные фортификации, даже для защиты основной территории Израиля. Командующий ВВС генерал Биньямин Пелед указал, что на эти деньги можно было бы приобрести полторы тысячи танков или сто самолетов. Отвечая на эту критику, Бар-Лев и его сторонники подчеркивали, что израильское присутствие вдоль побережья Суэцкого канала является в высшей степени важным — для того в первую очередь, чтобы предотвратить проникновение египтян через канал. Ведь в случае их успешного проникновения на территорию Синайского полуострова у советского командования может возникнуть искушение последовать за ними, что способно привести к прямому столкновению СССР и Израиля. Споры сторонников и противников “линии Бар-Лева” не прекращались, и потому, когда генерал Давид Элазар был назначен на пост начальника Генерального штаба в январе 1973 г., одним из первых его действий стал поиск компромиссного решения этого спора. В конечном итоге он распорядился просто уменьшить число функционирующих укреплений и дислоцированных вдоль канала войск. В ряде случаев число военнослужащих в бункере было сокращено до двадцати, а то и менее того. Благодаря такому “компромиссу” линия раздела между противостоящими сторонами перестала выполнять свою функцию по раннему обнаружению противника. Неясно было, чем теперь стала “линия Бар-Лева” — стационарным оборонительным сооружением или “натяжной проволокой” раннего оповещения; и именно за это отсутствие функциональной ясности Израиль заплатил столь высокую цену ранним утром 6 октября 1973 г.
Неопределенность военной стратегии усугублялась неопределенностью структуры вооруженных сил. После Шестидневной войны израильский Генштаб пребывал в уверенности, что и последующие победы могут быть одержаны благодаря аналогичной концепции использования авиации и танковых войск, с прекрасно обученными экипажами и высоким уровнем технического оснащения. И в последующие годы военное командование уделяло основное внимание танкам и самолетам, в ущерб пехоте. В Генштабе считали невероятным — и это несмотря на события последнего этапа Войны на истощение — что египтянам удастся нейтрализовать израильскую авиацию с помощью зенитных управляемых ракет. Недостаточное внимание уделялось артиллерии. Недооценивалась эффективность тепловизионных прицелов, что снижало действенность традиционных для израильской пехоты ночных атак и внезапного нападения. Даже методика мобилизации утратила былую гибкость.
Смешение целей напрямую сказывалось на участии штатских лиц в руководстве вооруженными силами. Когда Даян был назначен на пост министра обороны в июне 1967 г., остальные члены правительства были довольно скоро отстранены от непосредственной вовлеченности в вопросы национальной безопасности — чего не бывало при Эшколе. Прославленный командир взял все вопросы исключительно в свои руки, и его престиж был столь велик, что ни правительство, ни кнесет даже не пытались не то чтобы контролировать, а хотя бы осмыслить военную политику страны. Но в последующие годы Даян посвящал основную часть своего времени решению административных вопросов на оккупированных территориях и уделял недостаточно внимания реальному положению дел в армии. Административно-хозяйственные вопросы были ему неинтересны, и он передоверял их подчиненным.
Более того, вследствие попустительства Даяна в офицерский корпус проник вирус политизации. После победы 1967 г. генералы стали новыми героями Израиля и в известном смысле объектами поклонения. Они оказались в самом центре ничем не сдерживаемого водоворота лести, и политические партии стали широко использовать их в качестве приманки для электората. Уходя в отставку, они сразу же оказывались в самой гуще политической жизни, не пройдя даже элементарного курса обучения этому новому ремеслу. Например, Бар-Лев, едва успев снять мундир, незамедлительно стал членом кабинета министров. Точно так же, впрочем, как и Агарон Ярив[235], и затем Ицхак Рабин. Эзер Вейцман[236], бывший командующий ВВС, стал министром от Гахаля в правительстве национального единства, и вот теперь Шарон собирался играть аналогичную роль, представляя вновь сформированный Ликуд, Число старших офицеров, присоединявшихся к различным партиям, все увеличивалось. Таким образом, барьеры, препятствовавшие влиянию военных на политику, которые с таким тщанием возводил Бен-Гурион в свою бытность министром обороны, стали рушиться. То же можно сказать и о строжайших этических принципах, традиционно характерных для израильского офицерства. Моральный склероз, поразивший жизнь в стране после войны 1967 года, не обошел и армию. Поддаваясь на лесть, принимая приглашения на банкеты, генералы стали позволять себе прежде неслыханные вещи — обедать в самых шикарных ресторанах, относя расходы на счет Министерства обороны, покупать дорогие автомобили, использовать своих персональных водителей в качестве домашней прислуги. Бен-Гурион пресек бы все это в зародыше — но Даян ничего такого не сделал; более того, он и сам во многом подавал пример.
Прошло не так уж много времени, и атмосфера вседозволенности воцарилась во всей системе обороны страны. Нередки были случаи сговора офицеров с фирмами-подрядчиками с целью получения личной выгоды. Участились кражи военного имущества. Когда разразилась война в октябре 1973 г., выяснилось, например, что у целого танкового батальона похищены бинокли — не говоря уж о таком имуществе, как армейские одеяла.
Впрочем, подобного рода прямые злоупотребления были не столь частыми. Значительно более губительным стал начавшийся после 1967 г. развал дисциплины. Так, несколько вопиющих случаев имели место буквально за несколько часов до начала Войны Судного дня. Прибыв в свои части, резервисты обнаруживали, что невозможно запустить двигатели боевых машин, и причиной тому было их неудовлетворительное техническое обслуживание. Приказы о пополнении частей на позициях не выполнялись. Солдаты покидали пункты сбора, не получив полного обмундирования. Сам Даян обычно не занимался делами, не связанными непосредственно с военными действиями. Считалось, что вопросы дисциплины не могут стать причиной непоправимого ущерба: ведь в любом случае арабы вряд ли рискнут развязать новую полномасштабную войну. А если что и произойдет, так с ними легко будет справиться — ведь Шестидневная война послужила для них хорошим уроком.
Садат принимает решение
Уверенность Израиля в своих силах только укрепилась после смерти Насера в сентябре 1970 г., и уж никак ее не мог поколебать выбор вице-президента Египта Анвара Садата в качестве его преемника. Садат был сослуживцем Насера, во время Второй мировой войны они вместе сотрудничали с Германией, в 1952 г. были активными участниками Революции полковников. Затем, в качестве судьи революционного трибунала, он продемонстрировал безусловную готовность к осуждению “предателей”, с легкостью посылая их в тюрьму и на виселицу. Но впоследствии Садат был известен в основном как преданный соратник Насера, занимавший ряд номинальных, хотя и внешне почетных постов, не требовавших никаких убеждений и не имевших никакого веса или значения. Собственно говоря, он и избран был преемником Насера в первую очередь как человек, не имевший настоящих врагов и обладавший общепризнанным талантом к компромиссам и умением находить со всеми общий язык. Темнокожий, наполовину суданец, пятидесяти одного года от роду (во время принятия на себя президентских обязанностей), Садат с виду был истинным воплощением добродушия и традиционализма. Его часто фотографировали таким образом, чтобы явно была видна шишка на лбу от многочисленных земных поклонов во время молитвы; он любил также сниматься в простой крестьянской галабие[237]. Благодаря своим спокойным манерам он обрел репутацию милосердного лидера, действующего в интересах всей страны, чему способствовала также его политическая уступчивость. В частности, он пошел навстречу египетским горожанам, принадлежавшим к среднему классу, отменив целый ряд введенных Насером бюрократических положений, сняв определ