Однако и в самом начале было немного предвестников этого развития. Создание «Индейской территории» во внутренних районах Северной Америки в соответствии с Прокламацией 1763 г. было скорее вопросом жизни или смерти, нежели актом великодушия. В отчаянной последней попытке остановить экспансию европейцев летом 1763 г. индейские племена организовали серию кровавых устрашающих рейдов против торговых постов во внутренних районах континента. Под блестящим командованием воина по имени Понтиак из племени Оттава они убили более 2 тыс. человек. Необходимо было срочно усмирить индейские волнения. Однако эта прокламация преследовала и другие цели. Она также отражала необходимость управления новыми подданными, безопасности новой территории и примирения интересов мехоторговцев, поселенцев и спекулянтов на Западе. По крайней мере молодому Джорджу Вашингтону было ясно, что запрет на переселение к западу от Аппалачей являлся ничем иным, как «временной мерой, дабы успокоить умы индейцев». И события вроде бы подтвердили его правоту. Чтобы дать пристанище тем, кто желал переселиться из прибрежных колоний в глубь континента, в 1768 г. были выведены из состава «Индейской территории» земли к югу от реки Огайо. Шестью годами позже, когда Квебекский акт расширил границы этой колонии, включив в нее области внутри континента, где осуществлялась торговля пушниной (бассейн Великих озер), и зону тюленьего промысла в заливе Св. Лаврентия, «Индейская территория» была стерта с карты Америки[173].
Впрочем, эти корректировки не помогли британским властям разрешать затруднения и преодолеть неэффективность своей деятельности, что вело после 1763 г. к росту раздражительности в североамериканских колониях. И хотя Квебекский акт в отдаленной перспективе должен был способствовать англизации канадцев, жители Новой Англии с подозрением относились к признанию в этом законе французского гражданского права, сеньориальной системы и Римско-католической церкви. Их возмущали новые границы колонии, расположенной на реке Св. Лаврентия, потому что они препятствовали их собственной экспансии на Запад. И они возражали против британских налогов, которыми облагались колонии, чтобы компенсировать расходы, понесенные Англией во время долгой войны с Францией, и облегчить финансовое бремя управления новоприобретенными территориями. Протест уже вспыхнул в Массачусетсе, когда доставленный на корабле груз чая, за который британские власти потребовали таможенную пошлину, был сброшен в воды Бостонской гавани[174]. Когда в Вестминстере — наряду с рядом мер, призванных навести порядок в Массачусетсе, — был принят Квебекский акт, недовольство колонистов воплотилось в сражении при Банкер-Хилле на окраине Бостона, где местные ополченцы (отряды милиции) вступили в бой с британскими войсками[175]. Не считая этого сражения, главным событием первого года Американской революции стало вторжение в Канаду. Сент-Джон, расположенный юго-восточнее Монреаля, был захвачен осенью 1775 г., но атака американцами Квебека в последний день того же года потерпела неудачу, а весной мятежников вынудили отступить. Когда, наконец, в 1783 г. был заключен мир[176], рубежи британских территориальных претензий в Северной Америке были отодвинуты к Великим озерам, определяя юго-восточную границу территории, которая стала современной Канадой. Известные в 1776–1867 гг. под общим названием Британская Северная Америка несколько колоний, учрежденных в этих северных владениях в 1760-е гг., все еще по большей части принадлежали индейским племенам.
В северной части континента местные народы превосходили европейцев по численности в соотношении по меньшей мере 2:1 и занимали куда более обширные области, чем пришельцы. Ни одна из их групп не представляла собой единой общности. Языки и обычаи отделяли индейские племена одно от другого. Так же обстояло дело и с основами их материального воспроизводства. То же самое относилось и к европейскому населению Британской Северной Америки, численность которого не превышала 100 тыс. человек, что было вызвано их разным происхождением, занятием совершенно различными видами экономической деятельности и жизнью в обособленных, далеко разбросанных друг от друга поселениях. В широком смысле европейская колонизация концентрировалась в двух районах: на Атлантическом побережье и в долине реки Св. Лаврентия. За их пределами — в восточной части лесной зоны материка, на его обширных внутренних равнинах и на Тихоокеанском побережье — доминировали индейские племена, хотя небольшие группки европейцев, вовлеченных в торговлю пушниной, занимали форпосты, разбросанные по внутренним территориям и вдоль побережья Гудзонова залива.
Заселение берегов Атлантического океана формировалось стратегическим и экономическим факторами. Британские чиновники традиционно называли остров Ньюфаундленд «огромным английским кораблем, стоящим на якоре недалеко от Банки»[177] и предназначенным для рыболовного промысла, но холодный, негостеприимный остров заселялся чрезвычайно медленно. Хотя европейские суда добывали рыбу в его прибрежных водах в течение столетий, они делали это сезонно, уплывая из Европы весной и возвращаясь осенью. В Британии это сезонное рыболовство рассматривалось как жизненно важная мореходная школа, превращавшая «салаг» в морских волков, способных служить в военно-морском флоте во времена кризисов. Кроме того, рыболовство было выгодным делом, на котором сделали свои состояния многие английские купцы. Заселение Ньюфаундленда, которое могло повредить как безопасности, так и прибылям англичан, не приветствовалось. Однако неодобрение торговцев и политиков не могло предотвратить постепенный рост населения острова в XVIII в. Когда рыболовецкие флотилии покидали осенью Ньюфаундленд, члены команд, заключившие договоры на два или три летних сезона, оставались зимовать на острове, чтобы охранять и поддерживать в порядке все береговое хозяйство и приспособления, необходимые для засолки и хранения летнего улова. Другие предпочитали Ньюфаундленд перспективе остаться без работы в Девоне или голодать в Ирландии. Некоторые находили себе жен среди служанок, привозимых на остров офицерами и другими чиновниками, и решали обосноваться здесь навсегда. В начале 1760-х гг. на Ньюфаундленде зимовали 8–9 тыс. человек. Из них постоянными жителями было чуть меньше половины, включая, по-видимому, от 850 до 900 женщин и примерно 2 тыс. детей.
Каждое лето сезонные рыбаки удваивали число европейцев на острове. В это время в бухточках собирались толпы людей и работа кипела, но базовые модели заселения почти не менялись. Население концентрировалось там, где лучше всего ловилась рыба: между мысом Бонависта и югом полуострова Авалон. Вдоль сильно изрезанного берега здесь были разбросаны маленькие, жмущиеся к береговой полосе кучки домишек, сараи, навесы, плавучие пристани (или причалы) и сушилки для рыбы или сушильные рамы. Эта граница моря и суши летом превращалась в эпицентр бурной деятельности. Из каждого поселка день за днем, с мая по сентябрь маленькие лодки с экипажами из трех, изредка четырех человек выходили на местные промысловые районы, чтобы загрузиться пойманной на наживные переметы треской. Шлюпки с английских кораблей, заведенных на лето в бухты и расснащенных, действовали наравне с лодками местных рыбаков. Каждый вечер улов разделывался и солился; каждое утро его раскладывали и развешивали на сушилки, до тех пор пока в конце лета или осенью весь груз на кораблях не вывозился на рынок. Ритм этой однообразной работы почти везде был одинаков. Она останавливалась только во время шторма. В одном месте на промысел могли выходить 50 лодок, в другом — всего дюжина. Но мастерство работников и обстоятельства были удивительно сходными. Порт Сент-Джонс, имевший свой гарнизон из двухсот или около того солдат и скопление торговых складов, был главным центром острова. Но и здесь, так же как и в самых маленьких поселках, крупный рогатый скот, овцы и домашняя птица бродили по крутым тропкам, идущим от здания к зданию, и добывали корм в кустарнике за домами. Это были поселения практического предназначения. Везде наблюдалась озабоченность жителей исключительно рыбным промыслом. «По грязи и отбросам всех разновидностей, — писал Джозеф Бэнкс, ботаник из экспедиции капитана Кука, обследовавшей Ньюфаундленд в 1760-х гг., — Сент-Джонсу, по моему мнению, принадлежит бесспорное первенство».
В Новой Шотландии пустота, порожденная выселением акадийцев в 1755 г., уже начала заполняться. Вступая во второй десяток лет своего существования, Галифакс — деятельный, даже изысканный город был сконцентрирован вокруг великолепной гавани и отступал к лесу, кустарнику и скалам. Его рост обеспечивали британские инвестиции, торговля с Новой Англией и подготовка к штурму города Квебека. Галифакс окружали палисады; на городском горизонте доминантой была внушительная англиканская церковь; солдаты занимались строевой подготовкой для парадов; правительственные чиновники составляли внушительный слой его населения численностью 3–4 тыс. человек. Хотя количество жителей сократилось в трудные для него времена, когда после 1760 г. Британия ограничила дотации, Галифакс оставался самым важным портом между Бостоном и Квебеком в течение десятилетия. За его пределами выходцы из Новой Англии начали основывать сельскохозяйственные поселения по берегам залива Фанди и рыболовецкие поселки вдоль побережья Атлантики. Переселенцы прибывали сюда из относительно небольшого числа городов Новой Англии и потому имели множество кровных связей и брачных уз друг с другом. По большей части они предпочитали селиться рядом с теми, с кем жили в соседних районах в Новой Англии. Например, из 104 человек, переехавших из Чатема (Массачусетс) в Ливерпуль и Баррингтон (Новая Шотландия), более чем половина мужей и жен носили всего пять фамилий. В официальных документах часть этих новоприбывших жителей характеризуется как «Неимущие…[и] Ленивые»; о других говорится как о «состоятельных