<…> [и] трудолюбивых». К 1763 г. их крошечные новые поселения усеяли все побережье от входа в залив Фанди до Ливерпуля, расположенного к юго-западу от Галифакса. В колонии проживало примерно 9 тыс. человек. Но поскольку их фермы и рыболовецкие базы только начинали создаваться, а большинство поселенцев пытались изо всех сил выжить, Новая Шотландия испытывала серьезную зависимость от Новой Англии, форпостом которой, по сути, она и была во многих отношениях.
В начале 1760-х гг. британских чиновников многое восхищало в ландшафте Квебека. Рассматривая долину реки Св. Лаврентия сквозь призму своего английского воспитания, они видели в этой колонии один из примеров упорядоченного, стабильного, истинно феодального аграрного общества, о котором с такой нежностью ностальгически вспоминали британские джентри XVIII в. Беленые коттеджи, удобные фермы, тянувшиеся от берегов широкой реки Св. Лаврентия к скалам и темным лесам Канадского щита, множество церковных шпилей, свидетельствовавших о значении религии, маленькие мельницы и лесопилки, господские дома как признак феодального порядка и крепкого материального достатка абитанов, которые часто сочетали «крестьянскую речь» с некоторой «естественной обходительностью и чувством собственного достоинства, свойственными джентльмену», — все подтверждало эту точку зрения. И протяженная линия селений, тянувшихся вдоль берегов реки, вдохновляла многих людей на сентиментальные описания и романтические очерки.
Подобные взгляды редко охватывали всю картину. Между жизнью абитанов в Северной Америке и реальной жизнью в сельской Европе, вкупе с воспоминаниями об этой жизни, существовала огромная разница. Хотя сельские жители на фермах в долине реки Св. Лаврентия были держателями-цензитариями, сеньоры были ненамного богаче абитанов и сельское хозяйство носило скорее индивидуальный, чем коллективный характер. Власть Католической церкви ограничивалась разбросанными далеко друг от друга поселениями, а священников было недостаточно для их посещения. К середине XVIII в. для многих абитанов Франция была уже чужой страной. Примером может служить группа акадийцев, переселившихся туда после изгнания в 1755 г., но вскоре вновь пересекшая Атлантический океан и осевшая частью в испанской Луизиане, частью в британской Новой Шотландии. После того как несколько поколений из них родились в Северной Америке, они уже не были больше европейцами. Более того, почти пятая часть франкоканадцев проживала в городах Квебек, Монреаль и Труа-Ривьер. По-видимому, еще 2 тыс. человек жили вне узких границ колонии на территориях пушного промысла около Великих озер, где они с индейскими женами и детьми-метисами сформировали особую популяцию, которую британские чиновники часто пренебрежительно называли необузданными бродягами.
Для всех этих людей начало 1760-х гг. стало периодом адаптации к присутствию британских солдат, которые наглядно демонстрировали смену имперского правления; к тому, что англоязычные торговцы быстро заняли ведущие позиции в торговой жизни Монреаля, а также к распространению английского землевладения, в результате чего к концу десятилетия в руках англичан оказалось 30 сеньорий. Параллельное существование французского и английского свода законов, отражавших различные экономические и социальные ценности, порождало трения в купеческой среде и административную неразбериху. Адаптация была также необходима медленно возрождавшейся мехоторговле, вновь отстраивавшемуся городу Квебеку, пострадавшему от войн, и рецессии после инфляции цен предыдущего десятилетия. Но большинство франкоканадцев в 1760-е гг. продолжали вести устаревший образ жизни в хорошо знакомой им обстановке.
Помимо этих нескольких городов и поселений, знания европейцев о северной части континента оставались ограниченными. Исследователи и торговцы, пересекавшие его вдоль и поперек, были коммерсантами, а не учеными. Их знание водных маршрутов, по которым они в основном передвигались, было практическим, и соответственно его было трудно перенести на карты. Информация, которую эти люди накапливали во время своих странствий, долгое время не привлекала к себе внимания, а то и оказывалась полностью забытой. Описания известных им территорий содержались в рассказах аборигенов, но их тоже было трудно систематизировать и обобщить. Когда английский картограф Джон Митчелл опубликовал в 1755 г. свою карту Северной Америки, на ней довольно точно изображались Гудзонов залив, полуостров Лабрадор, Атлантическое побережье и низовья реки Св. Лаврентия. Однако Великие озера у него лишь отдаленно напоминают то, что мы видим на современных картах, и он оставил пустыми пространства к югу и западу от Гудзонова залива, заметив, что «длинные и Варварские Названия, недавно данные некоторым из этих Северных Областей Канады и озерам, мы не поместили, так как они бесполезны и сомнительны». В лучшем случае в 1763 г. вся территория, лежащая к западу от Гудзонова залива, в частности река Нельсон и рукава реки Саскачеван, оставалась для европейцев terra incognita[178].
Эта территория, конечно, не была необитаемой. Между Великими озерами и Скалистыми горами жило пять различных индейских групп, (условно идентифицированных по языку и по типу культуры). Лесная окраина Канадского щита была территорией анишинабе (оджибве). Ассинибойны и западные кри занимали пространства, на которых сегодня находятся Южная Манитоба и Саскачеван. Они были охотниками и собирателями, жившими дарами этой разнообразной территории и подчинявшимися строго установленным сезонным ритмам. В целом в соответствии с традиционными представлениями кри были жителями лесов и зоны паркового леса, а ассинибойны — жителями паркового леса и прерий, но их хозяйственные системы пересекались друг с другом, и между ними происходил активный экономический и культурный взаимообмен. К югу и западу от района обитания ассинибойнов и кри жили племена, входившие в конфедерацию черноногих[179]. Это были равнинные охотники, которые не занимались рыбной ловлей и не строили каноэ и почти полностью зависели от охоты на бизонов, которые давали им пищу, одежду, жилища и орудия труда. Дальше на север, в низких широтах Арктики между горами на западе и Гудзоновым заливом, жили племена, говорившие на диалектах атапаскского языка и кочевавшие в соответствии с сезонной миграцией оленей карибу — главного источника их жизни. Все эти пять групп уже имели определенные контакты с европейцами. Но образ их жизни все еще определялся традиционными для них верованиями, навыками, а также ритмами сезонных изменений. В большей степени для них была характерна преемственность, чем стремление к переменам; общаясь с европейцами и даже что-то заимствуя у них, туземцы сохраняли в значительной мере собственную автономию.
Все еще незнакомой европейцам оставалась целая мозаика индейских племен, занимавших Тихоокеанское побережье. За исключением 10 тыс. атапасков, проживавших в северных районах между Скалистыми горами и береговой горной грядой, эти народы говорили на языках, неизвестных в восточной части континента. Они и сами друг друга разделяли лингвистически. Современная наука предполагает, что у племен, насчитывавших примерно 100 тыс. человек, существовало, вероятно, 30 непонятных друг другу языков, которые относились примерно к полудюжине языковых семейств. Племена хайда, цимшиан, нуганулх (нутка), нухалк (белла-кула), тлинкиты, квак-вака-вака (квакиутль) и сэлиши выработали сложные, насыщенные церемониями богатые культуры в щедрой на ресурсы окружающей среде побережья. Река, море и земля предоставляли им вдоволь пищи; дома, каноэ и емкости для хранения они делали из западного красного кедра; другие растения и животные разнообразили их рацион и служили материалом для орудий труда и одежды. Торговля давала обсидиан и нефрит, если их не было в местности проживания. Ведя оседлый образ жизни и будучи избавленными от бесконечного поиска пропитания, эти народы создали богатые традиции орнаментальной резьбы и символических ритуалов. Ряды деревянных домов, направленных фасадами к морю, а тыльной стороной к лесу, и массивные покрытые резьбой столбы, которые были характерны для прибрежных деревень, придавали удивительный вид и делали их культуру одной из наиболее искусных и высокоразвитых индейских культур в Северной Америке.
Малочисленные группы инуитов, обитавшие в высоких арктических широтах, были разбросаны по территории между дельтой реки Маккензи и полуостровом Лабрадор. Подобно племенам наскапи и монтанье, жившим к востоку от Гудзонова залива, они в 1760 г. все еще оставались в значительной мере вне сферы европейского влияния. Уклад индейских народов, проживавших в бассейне Великих озер и реки Св. Лаврентия, а также восточнее на Атлантическом побережье, напротив, радикально изменился из-за контактов с европейцами. Здесь в живых осталась лишь малая часть туземцев. Оспа и ружья ирокезов, приобретенные у голландцев, сильно уменьшили численность гуронов и их союзников и в значительной степени истребили население территории, которая затем стала именоваться Верхней Канадой. Хотя около 1 тыс. индейцев племени оджибве переместились с северного берега озера Гурон на полуостров[180] к северу от озер Эри и Онтарио, общая численность коренного населения падала. Ниписсинги, например, насчитывавшие в 1615 г. 700–800 человек, через полтора столетия имели всего 40 воинов и не более 200 человек. Некогда существовавшие различия между группами, проявлявшиеся в их одежде и обычаях, по мере передвижения, усиления контактов и проникновения европейских товаров стали способствовать появлению общих черт в культуре индейских племен, проживавших на территориях, которые с севера примыкали к Великим озерам. Еще более нагляден пример всегда являвшихся малочисленными микмаков и малеситов из Новой Шотландии; они стали жертвами болезней и растущей зависимости от европейских товаров. Эпидемии и европейская торговля разъедали не только материальную культуру коренных народов, но и их духовные традиции. На Ньюфаундленде племя беотуков было выдавлено в глубь острова как микмаками, пришедшими туда из Новой Шотландии, так и европейскими рыбаками, чье присутствие ограничило местным индейцам доступ к столь необходимым для них прибрежным источникам пропитания. Само их существование оказалось под угрозой.