[231] тауншипа Гамильтон. Через 20 лет в своей книге «Выживание в чаще, или Лесная жизнь в Канаде» («Roughing It in the Bush: or Forest Life in Canada») Сюзанна попыталась показать, «что значили глухие леса Канады для трудолюбивых и достойных вечного уважения честных бедняков и что они означали для утонченного настоящего джентльмена». Обладая немного большей художественностью и драматическим видением, чем осознавала Сюзанна, ее заметки часто граничат с фантастикой. И тем не менее талантливая современная писательница Маргарет Этвуд[232] усмотрела в них некий намек на навязчивое принуждение, страх, напряжение и тяжкий труд, которые пронизывали частые столкновения поселенцев и леса на фронтире Верхней Канады. Никакой отрывок не сможет передать глубину поэтического цикла Этвуд «Дневники Сюзанны Муди» («The Journals of Susanna Moodie»), но стихотворение «Поселенцы» («The Planters») — это, несомненно, самый точный, навевающий воспоминания рассказ о том, что означала для тысяч мужчин и женщин расчистка земли:
Они движутся между неровным краем
леса и извилистым берегом реки
по полоске расчищенной земли с торчащими пеньками —
мой муж, наш сосед и еще один мужчина,
высаживая в несколько рядов
бобы и пыльную картошку.
Они нагибаются и выпрямляются; солнце
освещает их лица и руки, делая их фигуры похожими
на свечи, трепещущие на ветру в обрамлении
неяркой земли. Я вижу их; я знаю,
что ни один из них не верит в реальность происходящего.
Они не согласны, что земля, на которой они стоят, — это просто земля,
Они делают вид, что эта грязь — наше будущее.
И они правы. Если только они откажутся от этой мечты,
Столь же реальной и твердой, как их лопаты,
если они хотя бы на миг откроют свои глаза,
чтобы увидеть именно эти деревья и это солнце,
это их оглушит, подавит и разобьет
своими ветвями, корнями, стеблями
и темная сторона света погрузит их во мрак,
как давно уже погрузила меня.
They move between the jagged edge
of the forest and the jagged river
on a stumpy patch of cleared land
my husband, a neighbour, another man
weeding the few rows
of string beans and dusty potatoes.
They bend, straighten; the sun
lights up their faces and hands, candles
frickering in the wind against the
unbright earth. I see them; I know
none of them believe they are here.
They deny the ground they stand on,
pretend this dirt is the future.
And they are right. If they let go
of that illusion solid to them as a shovel,
open their eyes even for a moment
to these trees, to this particular sun
they would be surrounded, stormed, broken
in upon by branches, roots, tendrils, the dark
side of light
as I am.
«Сквозь мрачный лес по отвратительной дороге»
Когда в 1810 г. подполковник Джозеф Габбинс, его жена Шарлотта Батоу, трое их детей и девять слуг прибыли в Нью-Брансуик, они оказались в мире контрастов. Сент-Джон был небольшим плотно застроенным коммерческим центром, в котором проживало приблизительно 3 тыс. человек. Столица колонии Фредериктон представляла собой нечто вроде большой деревни, в которой имелось около двухсот домов, разбросанных, по словам одного из жителей, «по восхитительному лугу, представлявшему собой самое роскошное пастбище для овец, которое мне приходилось когда-либо видеть». Дома здесь были опрятными и удобными, фермы — дорогими и «милыми», прелестные коттеджи с прекрасными, сбегавшими по склонам лужайками. Впрочем, со всех сторон их окружали лес и множество крохотных, грубо сколоченных из кривых досок лачуг, продуваемых сквозняками и окуриваемых дымом, чтобы отгонять комаров. Население колонии, насчитывавшее около 30 тыс. человек, состояло из акадийцев, индейцев, лоялистов и американцев, приехавших сюда до и после иммиграционного бума 1783–1784 гг., а также из нескольких сотен мигрантов, которые прибыли сюда прямо с Британских островов. Более половины поселенцев проживали в долине реки Сент-Джон; остальные были редко разбросаны по периферии провинции. Высшее общество вращалось вокруг Дома правительства (Government House), где устраивались приемы, балы и собирались для совместных санных прогулок. Но у многих жителей на берегах реки Мирамиши «обычно на столе с утра до вечера» стояла бутылка рома, и почти везде имелись переселенцы, пережившие или помнившие «крайнюю степень нужды».
Не зная этого, старший офицер Габбинс прибыл в колонию в качестве инспектора милиции. Он должен был контролировать обучение военному делу гражданских ополченцев, от которых зависела оборона Нью-Брансуика в случае, если напряженность между Британией и Соединенными Штатами приведет к войне. Поселившись в выделенном ему загородном имении недавно умершего лоялиста, состоятельного верховного судьи колонии Джорджа Ладлоу, подполковник и его жена были сразу же приняты элитой Фредериктона. По служебной надобности Габбинс был вынужден много ездить по провинции, и его инспекционные поездки заставили его столкнуться с самыми разными сторонами жизни в Нью-Брансуике. Он был истинным английским джентльменом и убежденным тори, так что многие из этих встреч должны были быть для него малоприятными. Но при этом Габбинс был зорким наблюдателем сцен колониальной жизни.
Путешествия по этой лесистой территории были делом нелегким. Превосходный экипаж, привезенный Габбинсом в Нью-Брансуик, оказался практически бесполезным ввиду отсутствия приличных дорог. Зимой реки замерзали, давая людям возможность ездить по ним в гости и возить продукцию на рынок, так как лошади с легкостью тащили по льду сани, преодолевая 96 км (60 миль), а то и более за день. Но у Габбинса, совершавшего инспекционные поездки в летнее время, такого преимущества не было. Он ездил верхом, и часто случалось, что ему приходилось пробираться «сквозь мрачный лес по отвратительной дороге». За пределами долины реки Сент-Джон он зачастую был вынужден пересаживаться в каноэ и шлюпки. Когда он путешествовал севернее Шедиака, по местности, о которой в Фредериктоне мало что было известно, строевых лошадей военных надо было менять на местных «пони», привычных к продвижению по густому лесу, в котором «они едва ли могли делать два одинаковых шага подряд, а были вынуждены перепрыгивать с корня на холмик и перескакивать пеньки со скоростью пять или шесть миль в час». Время движения в этих поездках было трудно рассчитать, на ночлег следовало останавливаться там, где он предлагался, несмотря на все неудобства; редко когда тогдашние постоялые дворы имели несколько гостиных. Таким образом, записал Габбинс, «если бы я брал с собой слугу, мне пришлось бы делить с ним комнату или же отправлять его ночевать на конюшню. Поэтому я ездил без слуги».
Габбинса очаровало племя микмаков, которых он называл «мичил-макинаками». Он посетил миссионерскую станцию в Окпаке к северу от Фредериктона, где 40 или 50 индейских семей собирались каждое лето, и описал конструкцию их вигвамов, крытых берестой. Неподалеку от Ришибукту он обнаружил группу микмаков, чье положение он оценил значительно выше положения других их соплеменников. Они обеспечивали себя «в основном рыбной ловлей», хотя также выращивали кукурузу и картофель и рубили лес на продажу. Габбинс считал, что сокращение поголовья стад американских лосей и карибу является причиной того, что многие микмаки вынуждены «вопреки своим склонностям зимой рубить дрова для печей, а летом пахать землю для пропитания».
Он докладывал и о деятельности Компании Новой Англии[233]. Это было самое старое из миссионерских обществ Англии со штаб-квартирой в Лондоне, но управляли им в Нью-Брансуике несколько местных англиканских священников. Деятельность общества была посвящена приобщению индейцев к «цивилизации» и их христианизации. Денежные средства, выделявшиеся на достижение этих целей, например пособия, выплачиваемые всякому поселенцу, взявшему в ученики индейского ребенка, по мнению Габбинса, «тратились самым постыдным образом». Молоденьких девушек доверяли «наиболее развратным личностям» и по крайней мере одно пособие выплачивалось колонисту, у которого «в слугах был мальчик-мулат». Габбинсу представлялось совершенно понятным, что рост поселений и распространение земледелия привели к сокращению численности дичи, лишив тем самым аборигенов «могучего стимула охотиться», и поэтому индейцы стали «инертными, ленивыми и зависимыми». Когда этот процесс был дополнен тяжелой алкоголизацией аборигенов, они быстро привели себя «во многих случаях в состояние, недостойное человеческой природе». И наконец, пришел к пессимистическому выводу Габбинс, «аборигены <…> деградируют буквально со скоростью, прямо пропорциональной интенсивности их контактов с европейцами».
Четверть века спустя после появления лоялистов в Нью-Брансуике его ландшафт все еще хранил следы первозданности. К 1810 г. леса были сведены всего лишь на 0,25 % территории колонии, составлявшей 28 тыс. кв. миль. На некоторых фермах деревья истреблялись кольцеванием: вокруг всего ствола срезалось широкое «кольцо» коры. Хотя такие деревья могли простоять еще не один год, листвы на них не было и под ними можно было что-нибудь выращивать. Однако сразу было выгоднее валить деревья, сжигать кустарник, распиливать древесину до пригодных для строительства размеров, на дрова или сжигать ее. Такая расчистка, отмечал Габбинс, «требовала колоссального труда» и тем не менее «пни и корни все еще оставались, уродовали землю и в течение многих лет не давали возможности пользоваться плугом…» Во время своих поездок Габбинс постоянно видел участки земли, покрытые обгорелыми и поваленными деревьями; поля, разделенные изгородями, которые «сделаны либо из тонких деревьев, либо из более толстых стволов, расщепленных на лаги; эти ограды извиваются змейкой». Типичным был также вид домов и амбаров на фоне стены леса.