То был день на наших берегах — миг эфемерного счастья.
Раздался крик радости — необъятной и торжествующей.
То был потерявшийся ребенок, который снова обрел свою мать,
То была мать, которая в слезах обнимала его.
Ce jour-là, de nos bords — bonhеur trop éphémère —
Montait un cri de joie immense et troimphant:
C’était l’enfant perdu qui retrouvait sa теге;
C’était la mère en pleurs embrassant son enfant!
(That day — too fleeting its happiness —
There rose from our shores an immense and triumphant cry of joy:
It was the lost child fiding again its mother,
The mother in tears hugging her child.)
К 1890-м гг. это чувство принадлежности к Франции выросло и преумножилось, как и само франкоканадское население. Песня «О, Канада» Каликсá Лавалле была написана в 1880 г.; в ней говорилось о Канаде как о земле предков, о ее славной истории, о ее благородных жертвах и о том, как и то и другое будет способствовать защите очагов и прав франкоканадцев[315].
Национализм англоканадцев был иным, менее последовательным, более разнообразным, но уже отнюдь не зачаточным. В стихотворении «Канада» (1890) молодой Чарльз Робертс[316], которым уже многие тогда восхищались как поэтом, выразил свое нетерпение и раздражение из-за отсутствия какого-либо символа Канады; Робертс негодовал оттого, что у его соотечественников нет ясного ощущения себя канадцами.
Сколько можно предаваться постыдной праздности,
Сколько можно полагаться на величие тех, кто не принадлежит к твоему народу?
Конечно, льву и его стае не занимать силы,
Чтобы сразиться с миром один на один!
Сколько можно предаваться лени, даже не пытаясь
Обрести свою судьбу, достигнуть славы?
Сколько можно ждать той поры, когда мы с гордостью увидим,
Что у нас есть привилегия быть нацией, называться ею?
How long the ignoble sloth, how long
The trust in greatness not thine own?
Surely the lion’s brood is strong
Not front the world alone!
How long the indolence ere thou dare
Achieve thy destiny, seize thy fame?
Ere our proud eyes behold thee bear
A nation’s franchise, nations name?
Франкоканадские националисты с «О, Канада» и англоканадские националисты с «Канадой» не могли сойтись, по крайней мере пока, так как эти стихи были написаны на двух языках, на основе двух разных традиций и исходя из совершенно разного восприятия того, чем Канаде следует быть. Англоканадцы не верили в то время, что могла существовать нация, говорящая на двух языках. Конечно, такие страны были, например жители Швейцарии говорили на трех языках[317]. Однако в конце XIX в. идея двуязычия шла вразрез с популярным тогда тезисом об отождествлении расы с языком и об идентификации их обоих с национальностью. Канада еще не задумывалась о двуязычии. Канадцы еще недостаточно хорошо понимали, чего они хотят и в каком направлении движутся. Многие канадцы были националистами, но они еще не четко осознавали, куда направить свои патриотические устремления.
Некоторые канадцы связывали свои националистические чувства с блеском Британской империи, и в этом случае канадский национализм получал гораздо более широкую перспективу. Руководствуясь именно этими соображениями, министр почт Уильям Малок из Торонто организовал в 1898 г. выпуск крупной почтовой марки, на которой была изображена карта мира в проекции Герарда Меркатора, где территория Британской империи была закрашена красным цветом. По нижнему полю марки шла надпись: «Мы владеем большей Империей, чем когда-либо». После празднования 60-летнего юбилея правления королевы Виктории мало кто из англоканадцев избежал соблазна поддаться сентиментальным чувствам и желанию отождествить себя с империей, но, как это часто бывает с переполняющими людей чувствами, их трудно было превратить во что-то практическое.
Независимость от Великобритании была еще одной возможностью, но осуществить ее было труднее, чем казалось. Поскольку США занимали агрессивную позицию по большинству дипломатических вопросов, очевидно, стремясь к расширению своей территории, Канада все еще нуждалась в поддержке Великобритании, что бы об этом ни думали отдельные канадцы. Никто не отрицает, говорил в 1893 г. сэр Джон Томпсон, что в конечном итоге мы будем великим и независимым народом, но прежде чем мы сможем это сделать, нам нужно стать сильнее. США — «исключительно мощная страна, даже когда не воюет, и американцы всегда агрессивно преследуют свои интересы», поэтому говорить о независимости от Великобритании в 1893 г. было «или абсурдом, или государственной изменой».
Это был выпад против небольшой, но заставлявшей прислушиваться к себе группы членов Либеральной партии из Онтарио, Квебека и других провинций, которые искренне хотели присоединения Канады к США. В период 1892–1894 гг. эта группа взбудоражила общественное мнение. В 1870—1880-х гг. приблизительно 0,5 млн франкоканадцев уже переехали в Новую Англию. В 1893 г. лидер либеральной оппозиции в законодательном собрании Квебека Оноре Мерсье считал, что Квебек будет жить лучше, если он будет американским штатом, а не канадской провинцией. Однако большинство квебекских либералов не разделяло эту точку зрения. Луи Жеттэ, судья Верховного суда Квебека, был твердо убежден, что франкоканадцы находятся в большей безопасности, оставаясь в составе Канады. Он выразил эту мысль с определенной долей иронии: «Чтобы остаться французами, нам нужно сделать только одно — остаться англичанами».
Однако что бы американцы ни думали о Канаде, им все еще была по душе мечта Уолта Уитмена[318] увидеть флаг США развевающимся над территорией Северной Америки от Рио-Гранде до Северного полюса. К 1890-м гг. у американцев «развился аппетит», появилась склонность к экспансии. В январе 1893 г. Сэнфорд Баллард Доул[319] произвел «ананасовый» государственный переворот на Гавайях, свергнув королеву Лилиуокалани и затем преподнеся эти острова Вашингтону. В марте того же года тогдашнему президенту США Гроверу Кливленду хватило порядочности отказаться от этого дара. Президент Уильям Мак-Кинли (1897–1901) отличался менее твердым характером, и в 1898 г. он включил Гавайи в состав США. Тогда же под давлением требований освободить Кубу от Испании, бесхарактерный президент был втянут в никому не нужную войну шовинистически настроенной американской прессой[320].
Основные конфликты между Канадой и США были частично разрешены с помощью арбитража. Первым из них был сыгравший заметную роль Вашингтонский договор 1871 г. В этом случае сэр Джон А. Макдональд искусно защитил интересы Канады от американцев, которые хотели получить как можно больше, и от британцев, которые, похоже, были готовы отдать США столько территории Канады, сколько было нужно, чтобы сгладить британско-американские противоречия. Журнал «Грип» («Grip») опубликовал откровенный разговор между Джоном Булем и дядей Джонатаном[321] о Крошке Канаде, изображенной в образе маленького мальчика, с которым, как явствует из этой беседы, мало кто считался:
«К р о ш к а К а н а д а. Мой папа всегда прощает меня. Сколько я себя помню, он всегда прощался и с моими вещами. Я хочу спросить папу, а не лучше ли будет отдать меня и всю ферму сразу дяде Джонатану <…>? Может, если бы я жил у дяди Джонатана, то он бы не раздавал мои вещи кому попало.
М и с т е р Д ж о н а т а н. Нет! Черт подери! Я не соглашусь. Джон Буль, скажи “нет“. Неужели ты не отдашь мне эту малявку?
М и с т е р Б у л ь. Нет, нет! Разрушить мою империю? Никогда. (В сторону.) Но послушай, я же не могу отдать ее тебе у всех на виду; приличия нужно соблюсти, но ты же знаешь, что в конце концов все-таки ее получишь».
Американская авантюра на Кубе в 1898 г. заставила канадцев насторожиться. В те годы считалось, что военные авантюры хороши для морального состояния нации, для ее мышц и для силы ее духа. Поэтому когда в октябре 1899 г. разразилась война в Южной Африке[322], многие англоканадцы испытали страстное желание показать миру, на что способна Канада. Франкоканадцы, напротив, не хотели участвовать в этой войне, потому что — и это не явилось неожиданностью — они больше симпатизировали религиозным бурам с их крестьянским образом жизни, нежели шумным агрессивным английским горнорабочим, которых буры называли «уитлендерами»[323].
Англо-бурская война расколола — и весьма сильно — кабинет министров сэра Уилфрида Лорье, элегантного мужественного франкоканадца. Он был премьер-министром и главой первого (после 1878 г.) либерального правительства, победив сэра Чарльза Таппера и Консервативную партию на всеобщих выборах 23 июня 1896 г. В 1897 г. в Лондоне, во время празднования «бриллиантового» юбилея[324] правления королевы Виктории, Лорье был посвящен в рыцари. Теперь имперская слава этого замечательного события трансформировалась в имперскую войну.
Под влиянием торонтской газеты «Глоуб» и монреальской «Монтриол Дейли Стар» («Montreal Daily Star») англоканадцы стремились отправиться воевать в Африку. В конце концов, ввиду требований англоканадцев официально сформировать п