У царя в совете предлагали для ответного возмездия наказать пленных шведских офицеров, привезенных в Москву, но Петр не пожелал прибегать к варварским сим мерам, каковые имели бы весьма пагубные следствия, ибо в Швеции было более московитских пленников, нежели шведских в Москве.
Царь искал более выгодные для себя способы. Находившаяся в Саксонии многочисленная армия его противника пребывала в бездействии. Генерал Левенгаупт, остававшийся в Польше с двадцатью тысячами солдат, не мог охранять все проходы в сей стране, не имевшей крепостей, но зато отягощенной множеством партий. Станислав находился в лагере Карла XII. Московитский император воспользовался сими обстоятельствами и возвратился в Польшу во главе шестидесятитысячного войска, которое разделил на несколько корпусов, а сам с летучим отрядом подошел ко Львову, где не было оставлено шведского гарнизона. Все польские города оказываются под властью тех, кто приходит к ним с оружием. Царь повелел созвать во Львове такое же собрание, как и варшавское, низложившее Августа.
В Польше было тогда не только два короля, но и два примаса, назначенные Августом и Станиславом. Первый из них созвал собрание во Львове, куда съехались все те, кого после Альтранпггадтского мира покинул Август, а также и другие, польстившиеся на деньги царя. Им было предложено избрать нового монарха. Поставить в Польше трех королей дело не такое уж трудное, сложнее определить единственно законного из них.
Во время львовских переговоров царь, связанный с императором Германским общим страхом перед Карлом, добился присылки к нему многих немецких офицеров. Сии последние день ото дня усиливали его армию, принося с собою дисциплину и воинскую опытность. Он приманивал их милостями и щедротами, а для поощрения своих войск пожаловал за победу при Калише каждому генералу и полковнику собственный портрет с бриллиантами, офицерам — золотые медали и рядовым солдатам — серебряные. Сии памятные знаки были выбиты в новом его граде Петербурге, где уже начали процветать искусства по мере того, как приучал он свою армию к духу соревновательности и славы.
Всеобщая смута, множество партий, непрестанное опустошение страны — все это помешало Львовскому Сейму принять какое-либо решение, и царь переместил его в Люблин. Но перемена места отнюдь не уменьшила всех сих замешательств: собрание ограничилось лишь тем, что не признало ни отрекшегося Августа, ни избранного помимо его воли Станислава. Для избрания короля не доставало ни единства, ни мужества. Во время сих бесплодных прений столкнулись сторонники князей Сапегов, Огинского, а также те, которые тайно поддерживали Августа, с новыми под данными Станислава. Они опустошали земли друг друга и довершали всеконечную погибель своего Отечества. Войска Левенгаупта, разбросанные по Ливонии, Литве и Польше, преследовали московитов и сжигали все на своем пути, за исключением имений тех, кто твердо стоял за Станислава. Русские уничтожали одинаково и друзей, и врагов. Глаз не находил ничего, кроме сожженных городов и бродячих польских отрядов, собранных из лишившихся всего людей, кои равно ненавидели и обоих своих королей, и Карла XII, и царя.
15 июля 1707 г. король Станислав уехал из Альтранпггадта в сопровождении генерала Реншильда и шестнадцати шведских полков. Он вез много денег, предназначавшихся для успокоения Польши и мирного признания его как монарха. Повсюду, где бы он ни проезжал, его признавали законным королем. Дисциплина его войск, особенно в сравнении с варварством московитов, завоевывала для него души. Почти все партии, видя отменную его приветливость и ласку, присоединялись к нему. Деньги дали Станиславу поддержку подавляющего большинства коронной армии. В то же время царь, опасаясь недостатка продовольствия среди разоренной им страны, ушел в Литву, где был назначен общий сбор всех его корпусов и отрядов и где намеревался он устроить свои магазины. Сие отступление дало королю Станиславу возможность мирно царствовать почти во всей Польше.
Единственный, кто тогда досаждал ему, был граф Сенявский, великий коронный гетман, назначенный еще королем Августом. Сей человек изрядных талантов и еще больших амбиций стоял во главе третьей партии, не признававшей ни Августа, ни Станислава. Когда все его усилия быть самому избранным на престол оказались тщетными, графу пришлось довольствоваться ролью предводителя партии. Коронные войска, остававшиеся под его началом, не получали никакого жалованья, кроме свободы безнаказанно грабить собственную свою страну. Поэтому все те, кто имел основания опасаться сих разбоев или уже претерпевшие от них, перешли на сторону Станислава, чья власть укреплялась с каждым днем все больше и больше.
В то время король шведский принимал в своем альтранштадтском лагере посланников от государей почти всего христианского мира. Одни умоляли его покинуть пределы Империи, другие интриговали, дабы, наоборот, обратил он свое оружие противу императора. Распространился даже слух, что он вознамерился соединиться с Францией противу Австрийского Дома. Среди сих посланников явился от имени английской королевы Анны славный герцог Джон Мальборо. Муж сей, еще не знавший ни единого поражения ни в осадах, ни в регулярных баталиях, был вместе с тем ловким придворным в Сент-Джемском дворце, главой партии в парламенте и не имел себе равных на переговорах с иностранными державами. Франции нанес он не меньший ущерб умственными своими талантами, нежели успехами оружия. Секретарь Генеральных Штатов господин Фагель, человек весьма заслуженный, рассказывал, что Штаты неоднократно решались противодействовать предложениям герцога Мальборо, однако являлся сам герцог и на своем ужасном французском языке переубеждал всех. Сие подтверждал мне и лорд Болингброк.
Вместе с сотоварищем своим по оружию принцем Евгением и великим пенсионарием Нидерландов Гейнзиусом герцог вынес все тяготы действий союзников противу Франции[33]. Он знал о недовольстве Карла императором и о тайных происках французов, и если бы Швеция поддержала Людовика XIV, от сего воспоследовали бы великие беды и несчастия.
Правда, Карл обещал никак не вмешиваться в войну французского короля противу союзников, однако герцог Мальборо не верил в существование таких государей, которые столь рабски зависят от данного слова, чтобы не пожертвовать им ради выгоды и усиления своего могущества. Поэтому он приехал из Гааги, намереваясь выведать планы шведского короля. Господин Фабрис, находившийся тогда при Карле XII, рассказывал мне, что герцог Мальборо сразу по прибытии тайно обратился не к первому министру графу Пиперу, но к барону Гёрцу, который уже разделял с графом доверенность короля. Он даже приехал в главную квартиру Карла в карете барона, и между ним и канцлером Пипером возникло явное охлаждение. Представленный Пипером вместе с английским посланником Робинсоном королю, обратился он к сему последнему по-французски и сказал, что был бы счастлив научиться под его командою тому, чего недостает ему в познании военного искусства. Карл не ответствовал на сей комплимент никакой любезностью и, казалось, совершенно забыл, что говорит с самим Мальборо. Я слышал, что королю не понравился слишком изысканный его наряд и неподходящий для человека военного внешний вид. Разговор оказался утомительным и беспредметным. Карл XII говорил по-шведски, а Робинсон переводил. Мальборо, который никогда не спешил со своими предложениями и владел искусством постигать людей и понимать связь между самыми тайными их мыслями, делами, жестами и разговорами, внимательно изучал короля. Ему показалось, что у Карла есть природная неприязнь к Франции и он как будто с удовлетворением говорил о победах союзников. Когда герцог упомянул имя царя, глаза Карла загорелись, несмотря на спокойный тон их беседы. Кроме того, заметил он на столе карту Московии, и сего было вполне достаточно, дабы проникнуть в истинные замыслы короля и постичь единственное его вожделение — свергнуть вслед за Августом и московитского царя. Герцог понял, что ежели Карл останется в Саксонии, то лишь для того, чтобы предъявить германскому императору некоторые довольно обременительные условия. Он также не сомневался в уступчивости императора и, следовательно, в безболезненном окончании всех сих дел, а потому и предоставил Карла течению собственных его природных склонностей, не сделав ему никаких со своей стороны предложений. Все сии подробности подтвердила мне и вдовствующая герцогиня Мальборо.
Поелику редкие переговоры обходятся без участия денег, и не столь уж редки такие министры, которые продают вражду или приязнь своих повелителей, вся Европа была уверена, что герцог Мальборо преуспел в переговорах со шведским королем, щедро заплатив за это графу Пиперу, по каковой причине репутация сего министра и до сего дня остается под подозрением. Я со своей стороны пытался по мере возможности отыскать источник сего слуха, но узнал только то, что Пипер получил весьма скудный подарок от императора из рук графа Братислава и с дозволения самого короля, но ничего от герцога Мальборо. Твердая решимость Карла низвергнуть российского императора не подлежит никакому сомнению, и он вообще не брал в расчет ничьих советов, а тем более мнения графа Пипера, дабы осуществить уже издавна замышлявшееся им отмщение.
Наконец, в оправдание сего министра служат и те почести, каковые отдал его памяти Карл XII, узнав о смерти Пипера в России. Он повелел перевезти тело его в Стокгольм и предать за королевский счет пышному погребению.
Не испытавший еще поражений или замедления своих успехов король полагал, что для низложения царя ему потребуется не более года, после чего он сможет возвратиться и стать верховным арбитром всей Европы. Однако прежде сего хотел он еще унизить и германского императора.
Случилось так, что шведский посланник в Вене барон Стральгейм поссорился за столом с камергером графом Зобором, который не пожелал выпить за здоровье Карла XII, сказав без обиняков, что король сей слишком дурно обошелся с его государем. Стральгейм обвинил его во лжи и дал пощечину, после чего имел еще дерзость потребовать в имперском суде возмещения. Страх не угодить шведскому королю заставил императора вместо того, чтобы защитить своего подданного, отправить его в ссылку. Но Карл XII не был доволен даже этим, а потребовал еще и выдать ему графа Зобора. Венскому двору пришлось снова поступиться своей честью; графа передали в руки короля, который, продержав его некоторое время пленником в Штеттине, отпустил все-таки на родину.