Но новый визирь Балтаджи Мехмед, не связанный прежними обязательствами, не пожелал оказать таковую честь чужеземному государю и повелел собрать сию великую армию в Адрианополе, где на обширных и плодородных долинах всегда собираются турецкие войска, отправляясь на войну с христианами. Пришедшие из Азии и Африки отдыхают и подкрепляются там в течение нескольких недель. Но теперь, дабы опередить царя, великий визирь дал им всего три дня, после чего сразу направился к Дунаю и Бессарабии.
Ныне турецкое войско уже отнюдь не столь грозное, как в прежние времена, когда им были завоеваны многие государства в Азии, Африке и Европе. Прежде численность и отвага турок побеждали слабейшего и не столь дисциплинированного неприятеля. Но сегодня христиане уже лучше познали искусство войны и почти всегда побивают турок в регулярных баталиях даже меньшим числом. Если за последнее время Оттоманская Империя и сделала некоторые завоевания, то лишь за счет Венеции, более умудренной опытом, нежели воинственной, и защищаемой только иностранцами при малой помощи христианских государей, всегда разделенных противоположными интересами.
Янычары и спаги[77] атакуют беспорядочно, поелику они не способны слушаться команды и держать строй. Их кавалерия при изрядной доброте и легкости коней не выдерживает натиска немецкой конницы, а пехота еще не научилась использовать все преимущества штыкового боя. Кроме того, у турок после славного Кёпрюлю, который завоевал остров Кандию, так и не появилось другого достойного генерала. А теперь бывший раб, воспитанный в праздности и тиши сераля, сделавшийся визирем из фаворитов и генералом противу своего желания, стоял во главе армии, поспешно собранной, необстрелянной, не знающей дисциплины, которая должна была идти на закаленных двенадцатилетней войной московитов, только что победивших самого шведского короля.
По всем сим признакам царь должен был разгромить Балтаджи Мехмеда, но, выступал противу турок, совершил он ту же оплошность, что и Карл по отношению к нему самому. Известившись о вооружении турок, Петр распорядился заменить правильную осаду Риги блокадой, покинул Москву и собрал на границах Польши восьмидесятитысячное войско. С сей армией выступил он через Молдавию и Валахию, некогда страну даков, а ныне обитаемую христианами греческой веры, которые платят дань султану.
Молдавия управлялась тогда князем Кантемиром, природным греком, который соединял в себе таланты древних своих предков с образованностью и познаниями в военном искусстве. Ему приписывали происхождение от славного Тимура, известного под именем Тамерлана, поелику представлялось сие более почетным, нежели происхождение греческое. Доказывали таковую генеалогию по самому имени: Тимур — то же, что Темир, а титул хана имел он еще до завоевания Азии, и оный содержится в имени Кантемир. Посему князь Кантемир и есть потомок Тамерлана. Впрочем, подобные основания лежат в основе и многих других генеалогий.
Из какого рода ни происходил бы Кантемир, возвышением своим он был обязан Оттоманской Порте, но, едва вступив в управление, предал благодетеля своего, султана, в пользу царя, от коего ожидал еще больших для себя выгод. Он надеялся, что победитель Карла XII легко одолеет сего ничтожного визиря, никогда еще не бывавшего на войне и избравшего первым своим помощником начальника турецких таможен. Кантемир рассчитывал на поддержку своих подданных, тем паче что и греческие патриархи были на, его стороне. Царь заключил тайный договор с сим князем и в июне 1711 г. явился на северный берег Гиерасуса, ныне именуемого Прутом, неподалеку от столицы Молдавии Ясс.
Как только великий визирь узнал о прибытии Петра Алексеевича, он сразу же вышел из своего лагеря и, продвигаясь вдоль Дуная, перешел сию реку по наплавному мосту возле того самого места, где Дарий когда-то соорудил мост, носивший его имя. Турецкое войско шло с таким поспешанием, что скоро от московитов разделяла их только река Прут.
Надеявшийся на молдавского князя царь никак не ожидал, что молдаване обманут его, хотя нередко интересы государя и подданных весьма сильно расходятся. Здешние же обитатели привыкли к турецкому правлению, которое тягостно только для знати, а для подвластных народов весьма снисходительно. Они боялись всех христиан, особливо же московитов, кои всегда поступали с ними самым бесчеловечным образом, и посему все свои продовольственные припасы отдали оттоманской армии. Те поставщики, которые взялись снабжать московитов, заключили такую же сделку и с великим визирем, как и с царем. Соседи молдаван, волохи[78], выказывали подобную же приверженность к туркам. Так издавна укоренившееся представление о московитском варварстве отталкивало от них все умы и души.
Царь, обманутый в своих, быть может, и легковесных надеждах, оказался вдруг без продовольствия и фуража. Солдаты дезертировали целыми отрядами, и вскоре армия сократилась почти до тридцати тысяч человек, едва не умиравших от голода. Царь уже раскаивался в своей доверчивости к Кантемиру, оказавшись в положении Карла XII, понадеявшегося на Мазепу. Тем временем турки перешли Прут, окружили русских и поставили укрепленный лагерь. Удивительно то, что Петр даже не пытался помешать их переправе или, по крайней мере, не дал им баталию сразу же после сего и тем самым подверг свою армию неминуемой опасности пропасть от голодной смерти и изнурения. Похоже на то, что в сей кампании государь этот сделал все возможное для всеконечной своей погибели: остался без съестных припасов, имея в тылу реку Прут, а перед собой сто пятьдесят тысяч турок и сорок тысяч татар[79]. Находясь в сей крайности, он во всеуслышание сказал: «Вот и я теперь в столь же бедственном положении, ежели не хуже, как и брат мой Карл под Полтавой».
В армии великого визиря находился вместе с несколькими поляками и шведами неутомимый агент короля граф Понятоцский, и все они почитали погибель царя уже неотвратимой.
Как только Понятовский удостоверился в сближении обеих армий, он сообщил о сем королю, который, не мешкая, выехал из Бендер в сопровождении сорока офицеров, уже заранее предвкушая удовольствие еще раз сразиться с московитским императором. После многочисленных потерь и губительных маршей у прижатого к Пруту царя не было никаких иных ретраншементов, кроме рогаток и телег. Янычары и спаги уже кое-где нападали на столь дурно укрепившуюся его армию. Но атаки их были беспорядочны, а московиты стойко защищались, побуждаемые присутствием самого государя и отчаянным своим положением.
Турки уже дважды были отбиты. На следующий день граф Понятовский посоветовал великому визирю уморить армию московитов голодом, ибо, не имея никаких припасов и средств, она неминуемо вместе со своим императором через день сдастся на капитуляцию.
Впоследствии царь неоднократно признавался, что никогда за всю свою жизнь не испытывал он столь жестоких мучений, как в ту ночь. Петр мысленно перебирал все, что он уже сделал за столько лет ради счастия и славы своего народа, все те великие дела, кои неизменно прерывались войнами, и теперь могут, еще не завершившись, быть уничтожены вместе с ним самим. Оставался единственный выбор — или погибнуть голодной смертию, или же пробиваться через стовосьмидесятитысячное войско, имея истощенную и наполовину сократившуюся армию, с кавалерией почти без лошадей и погибавшей от голода и лишений пехотой.
Он призвал генерала Шереметева и, не колеблясь и ни с кем не советуясь, приказал заутра начать штыковую атаку на турок.
Кроме того, царь велел сжечь весь обоз, чтобы ни у кого не оставалось более одной повозки, и все остальное не попало бы в руки неприятеля.
Договорившись с генералом о завтрашней битве, удалился он в свой шатер. На него напала превеликая скорбь и подступило то самое конвульсивное сотрясение тела, каковому часто он бывал подвержен и которое усугублялось при всех несчастиях. Царь приказал никого и ни под каким видом ночью не пускать к нему, не желая выслушивать представления по поводу уже принятого отчаянного, но необходимого решения, равно как и не хотел он показывать то плачевное состояние, в котором сам теперь находился.
Тем временем по его повелению была сожжена большая часть обоза; некоторые зарывали в землю то ценное, чем обладали. Генералы уже отдавали приказы к выступлению и старались внушить армии уверенность, каковой не имели сами. Солдаты, изнуренные усталостью и голодом, шли без одушевления и без надежды. Женщины, коими армия была переполнена сверх меры, издавали вопли, которые еще возбуждали в воинах остатки отваги. Все ждали назавтра смерти или рабства.
Но в московитском лагере находилась одна женщина, не менее замечательная, чем сам царь. Тогда ее называли лишь по имени — Екатериной. Мать ее, звавшаяся Эрб-Магден, была убогой крестьянкой в эстонской деревне Ринген. Народ сей провинции, принадлежавшей тогда шведам, пребывал в рабском состоянии. Отца своего она не знала[80] и была крещена под именем Марты. Приходский священник воспитывал ее из милости до четырнадцати лет, когда она поступила в услужение к лютеранскому пастору Глюку в Мариенбурге.
В 1702 г. восемнадцати лет от роду она вышла замуж за шведского драгуна, который на следующий день после свадьбы не возвратился из неудачной для шведов стычки с московитами, и жена его уже никогда ничего о нем не узнала.
Через несколько дней она сама попала в русский плен, сначала к генералу Боуру, а от него к фельдмаршалу Шереметеву. Сей последний отдал ее Меншикову, который пережил в своей жизни величайшие превратности судьбы: из мальчишки-пирожника он сделался генералом и князем, а под конец жизни был лишен всего и сослан в Сибирь, где и скончался в нищете и безысходности.
Император увидел ее за ужином у князя Меншикова и влюбился с первого взгляда. Он тайно женился на ней в 1702 г.