ы, как и прежде. В самом деле, он отказал даже консулу Регулу, всегда преданному его интересам, который прибыл по личному приказу императора, чтобы обеспечить безопасность его поездки в город.
14. Таким образом погиб Сеян, достигнув перед тем большей власти, чем любой из занимавших то же положение и прежде, и после него, за исключением Плавтиана[94]. Кроме того, его родственники, его спутники, и все остальные, кто оказывал ему услуги и предлагал предоставлять ему почести, были привлечены к суду. Большинство их было обвинено за действия, ранее делавшие их предметом зависти; и их сограждане осудили их за меры, которые сами же перед тем утвердили.
Многих людей, судимых по различным обвинениям и оправданных, снова обвинили и затем осудили на том основании, что они были спасены прежде по милости человека, ныне павшего. Соответственно, если никакое другое обвинение не могло бы быть выдвинуто против человека, лишь то обстоятельство, что он был другом Сеяна, было достаточным, чтобы подвергнуть его каре — как будто, воистину, сам Тиберий не любил его и таким образом не побуждал других проявлять такое рвение по его поводу.
Среди тех, кто делал доносы такого рода, были те самые люди, которые отличались в заискивании перед Сеяном; ведь, поскольку они точно знали тех, кто был в том же положении, что и они сами, им не составляло никакого труда разыскать таковых или обеспечить их осуждение. Так эти люди, надеясь спасти таким путем себя и, кроме того, получить деньги и почести, обвиняли других или свидетельствовали против них; ио, как оказалось, не оправдали ни одной из своих надежд.
15. Ведь, так как они сами подпадали под те же обвинения, по которым преследовали по суду других, они тоже погибли, отчасти именно по этой причине, а отчасти как предатели своих друзей. Из тех, против кого были выдвинуты обвинения, многие присутствовали, чтобы выслушать обвинения и защищаться, и некоторые при этом очень свободно выражали свои мысли; но большинство совершало самоубийство до суда.
Они делали это, главным образом, чтобы избежать оскорблений и поругания. Ибо всеми, против кого выдвигали всякое такое обвинение, сенаторами, как и всадниками, женщинами, как и мужчинами, набивали тюрьму, а после того, как они были осуждены, или платили там штраф, или сбрасывались с Капитолия трибунами или даже консулами, после чего их тела валялись на Форуме, а затем сбрасывались в реку[95].
Но их цель состояла частично и в том, чтобы их дети могли бы унаследовать их имущество, так как очень немногие состояния тех, кто добровольно умер до суда, были конфискованы. Тиберий таким образом приглашал людей стать своими собственными убийцами, с тем, чтобы он мог бы избежать славы того, кто убил их — будто не было гораздо ужаснее заставить человека умереть от своей собственной руки, чем отдать его палачу[96].
16. Большинство состояний тех, кто оказался не в состоянии умереть таким образом, было конфисковано, только немногое или даже вовсе ничего отдали их обвинителям; тогда Тиберий стал склонен держаться намного большей строгости в том, что касается денег. По этой причине он увеличил до одного процента определенный налог, который до того составлял только половину процента, и принимал всякое наследство, оставшееся ему; впрочем, почти каждый оставлял ему кое-что, даже те, кто накладывали на себя руки, ведь они также делали относительно Сеяна, пока тот был жив[97].
Кроме того, с той самой целью, которая побудила его не отбирать богатство добровольно погибших, Тиберий сделал так, чтобы все обвинения приносились в сенат, чтобы сам он мог быть свободен от упреков (как он вообразил), а сенат должен был бы принять всю вину за ошибки на себя. Из этого сенаторы ясно постигли теперь, когда погибали от рук друг друга, что их прежние беды были делом Тиберия настолько же, насколько делом Сеяна. Ибо случалось, что не только те, кто обвинял других, предавались суду и те, кто свидетельствовал против других, теперь встретили свидетельствующих против них, но также и те, кто осуждал других, были обвинены в свою очередь.
Так произошло, что Тиберий не пощадил никого, но использовал всех граждан без исключения друг против друга, и никто не мог полагаться на преданность какого-нибудь приятеля; но виновный и невинный, робкий и бесстрашный находились в одинаковом положении, когда оказывались лицом к лицу с расследованием обвинений, касавшихся действий Сеяна.
Ведь, хотя он и решил через продолжительное время объявить своего рода амнистию за эти преступления, для чего позволил всем желавшим справить поминки по Сеяну (запретив любое вмешательство в такие дела также в случае любого другого человека, хотя постановления по этому поводу часто принимались), он не следовал этому решению на самом деле, но через короткое время подверг карам очень многих за то, что они так почтили Сеяна, по разным несправедливым обвинениям, наиболее частым обвинением им было, что они изнасиловали и убили своих ближайших родственниц.
17. Когда дела приобрели тогда такой оборот, и не было человека, который мог бы отрицать, что не был бы рад порвать плоть императора зубами, забавное происшествие имело место в следующем году, когда Гней Домитий и Камилл Скрибониан стали консулами[98]. Давно уже прекратился обычай, чтобы члены сената приносили присягу на Новый год каждый за себя; вместо этого один из их числа, заранее определенный, приносил клятву за всех, а остальные выражали свое согласие. В том случае, однако, они поступили не так, но по собственному побуждению, без какого-либо принуждения, поклялись отдельно и каждый за себя, как будто это делало их более верными присяге.
Следует пояснить, что ранее многие годы император возражал против каких-либо присяг в поддержку его правительственных деяний, как я уже говорил. В это же самое время случилось еще одно происшествие, еще забавнее этого: они постановили, чтобы Тиберий выбрал из их числа стольких, скольких пожелает, и использовал двадцать из них, отобранных но жребию и вооруженных кинжалами, как охранников всякий раз, когда будет входить в зал сената. Однако, поскольку солдаты стояли на страже вне здания, и никакое частное лицо не могло пройти внутрь, их решение, что ему следует дать охрану, очевидно, не было направлено против кого-нибудь, кроме их самих, указывая таким образом, что они были его врагами.
18. Тиберий, конечно, похвалил их и изобразил благодарность за их добрую волю, но отклонил их предложение, как не имеющее примера[99]; ибо он не был настолько прост, чтобы вручить клинки тем самым людям, которых ненавидел, и которыми был ненавидим. Во всяком случае, вследствие этих самых мер он начал становиться все более подозрительным к ним (ибо всякое неискреннее действие, предпринимаемое кем-либо из лести, неизбежно подозревается) и, совершенно не принимая во внимание все их постановления, осыпал почестями и на словах, и в деньгах преторианцев, хоть и знал, что они были на стороне Сеяна, с тем, чтобы он мог бы рассчитывать на их особенное усердие против сенаторов.
Был и другой случай, что и говорить, когда он похвалил сенаторов; это было тогда, когда они постановили, чтобы оплата преторианцев осуществлялась из государственного казначейства. Так, самым успешным образом он продолжал обманывать одних своими словами, привлекая других своими делами. Например, когда Юний Галлион предложил, что преторианцам, закончившим срок своей службы, следует дать привилегию смотреть игры со всаднических мест, он не только сослал его, по тому лишь обвинению, что тот очевидно стремился побудить преторианцев быть более верными государству, чем императору, но, кроме того, когда узнал, что Галлион остановился на Лесбосе, лишил его безопасного и удобного существования там и заключил под присмотр магистратов, как когда-то сделал с Галлом[100].
И все же чтобы показать обеим сторонам свое отношение к каждой из них, он вскоре попросил сенат, чтобы Макрон и определенное число военных трибунов сопровождало бы его в зал сената, говоря, что такой охраны было бы достаточно. Он, конечно, не имел никакой потребности в этом, поскольку и в мыслях не собирался когда-либо войти в город снова; но желал показать свою ненависть к ним и свое расположение к воинам охраны. И сами сенаторы признали это положение; во всяком случае, они добавили к постановлению пункт, предусматривавший, что они должны обыскиваться при входе, чтобы удостовериться, что никто не скрывает кинжал под одеждой. Это решение они приняли в следующем году.
19. Во время, о котором идет речь, он пощадил, среди прочих, близких к Сеяну, Лукия Кесиана, претора, и Марка Терентия, всадника. Он пренебрег действиями первого, во время Флоралий устроившего, что все развлечения до сумерек устраивались плешивыми, чтобы подразнить императора, который был лысым, а ночью устроил освещение народу, покидавшему театр, факелами в руках тысячи мальчиков с бритыми макушками. Действительно, Тиберий был так далек от того, чтобы рассердиться на него, что сделал вид, будто не слышал об этом вовсе, хотя всех лысых людей впредь называли Кесианиями.
Что касается Терентия, его пощадили потому, что на суде из-за его дружбы с Сеяном, он не только не отрицал этого, но даже подтвердил, что он проявлял самое большое рвение в этом и оказывал ему услуги по причине, что вельможу так высоко ценил сам Тиберий; «Следовательно, — сказал он, — если император считал правильным иметь такого друга, я также не поступал неправильно; и если он, имеющий точное знание обо всем, допускал ошибку, разве удивительно, что и я разделил его заблуждение. Ибо, воистину, это наша обязанность — лелеять всякого, кого чтит он, не рассуждая самим чересчур о том, что они за люди, но, делая нашу приязнь к ним зависящей только от одной вещи — обстоятельства, что они нравятся императору»