тогда как Гаем управляли возничие и гладиаторы, он был рабом актеров и прочих, связанных с ареной. Действительно, он всегда имел при себе Апеллеса, самого известного из трагиков тех дней, даже на людях[151].
Таким образом, и сам он, и они делали без препятствий и помех все, что такие люди естественно смели бы делать, имея власть. Все, относившееся к их искусству, он устраивал и устанавливал по малейшему поводу самым роскошным образом, и заставлял преторов и консулов делать то же самое, так, что почти ежедневно давалось какого-либо рода представление[152]. Сначала он был на них всего лишь зрителем и слушателем, и принимал сторону за или против различных исполнителей как один из толпы; и однажды даже, раздосадованный на нее из-за противоположности вкусов, он не пошел на зрелища. Но с течением времени он дошел до подражания им, и состязался во многих случаях, управляя колесницей, борясь как гладиатор, давая представления пантомимического танца и выступая в трагедии[153]. Это стало почти обычным его поведением. Однажды он послал ночью срочный вызов виднейшим мужам сената, как будто для некоего важного совещания, а затем станцевал перед ними[154].
6. В году, когда умер Тиберий, и Гай унаследовал правление, он сначала проявил большое уважение к сенаторам, когда всадники, а также некоторые из плебса присутствовали на их встрече. Он обещал разделить с ними свою власть и поступать во всем так, чтобы им понравиться, называя себя их сыном и подопечным[155]. Он был тогда в возрасте двадцати пяти лет без пяти месяцев и четырех дней. После этого он освободил тех, находился в заключении, среди них Квинта Помпония, которого в течение семи полных лет после его консулата содержали в тюрьме и плохо обращались[156].
Он покончил с доносами об оскорблении величия, которые, как он видел, были самой главной причиной существующего тяжелого положения заключенных, и он собрал и сжег (или притворился, что сделал так), документы, которые имели отношение к таким случаям, оставшиеся от Тиберия, объявив: «Я сделал это, чтобы, независимо от того, насколько сильно я мог бы пожелать однажды припомнить зло всякому, злоумышлявшему против моей матери и моих братьев, я, однако, был бы неспособен наказать его»[157].
За это его хвалили, поскольку ожидалось, что он прежде всего остального будет правдив; ибо из-за его юности не считали вероятным, чтобы он мог быть двуличным в мыслях или на словах. И он еще более усилил их надежды, приказав, чтобы празднование Сатурналий было продолжено до пяти дней[158], так же как принимая от каждого из тех, кто получал хлебное пособие, только по ассу вместо денария, который имели обычай давать ему в Сигилларии[159].
Было решено, что он должен сразу стать консулом, заменив Прокула и Нигрина[160], занимавших тогда эту должность, и что после того он должен быть консулом каждый год. Он, однако, не принял таких предложений, но вместо этого подождал, пока действующие должностные лица не закончили шестимесячный срок, на который были назначены, а затем сам стал консулом, взяв Клавдия, своего дядю, в коллеги. Последний, который перед тем принадлежал ко всадникам и после смерти Тиберия был отправлен как посланник к Гаю от имени этого сословия, теперь впервые, хотя он был в возрасте сорока шести лет, стал консулом и сенатором — обоими одновременно. Во всем этом поведение Гая казалось тогда удовлетворительным, и в согласии с ним была речь, которую он произнес в сенате при вступлении в должность консула. В ней он осудил Тиберия за всякое и каждое преступление, в которых тот обычно обвинялся, и дал много обещаний относительно своего собственного поведения, так что в итоге сенат, опасаясь, что он мог бы передумать, издал постановление, что эта речь должна читаться ежегодно.
7. Вскоре после этого, одетый в триумфальное облачение, он посвятил святыню Августа[161]. Мальчики из благороднейших семей, чьи оба родители были живы, вместе с девами того же положения пели гимн, сенаторам с их женами, а также народу был дан пир в честь этого, и состоялись зрелища всякого рода. Были не только показаны все виды музыкальных развлечений, но также имели место двухдневные скачки, с двадцатью заездами в первый день и сорока — во второй, потому что тот оказался днем рождения императора, будучи последним числом августа. И он показал то же самое количество во многих других случаях, так часто, насколько это ему нравилось; ранее того, следует пояснить, не были обычны больше, чем десять заездов. Он также приказал затравить по этому случаю четыреста медведей вместе с равным числом диких животных из Ливии. Мальчики благородного происхождения исполнили конную игру «Троя», и шесть лошадей влекли триумфальную колесницу, на которой он ехал, нечто, чего никогда не было прежде.
На соревнованиях он не давал сигналы возничим сам, но смотрел зрелище с переднего ряда со своими сестрами и своим товарищем — жрецом священнодействий Августа. Он всегда очень сердился, если кто-либо избегал театра или уходил в середине представления, и для того, чтобы ни у кого не было оправданий, что тот не имел возможности присутствовать, он отложил все судебные процессы и приостановил всякий траур. И так случалось, что женщинам, потерявшим своих мужей, разрешали жениться ранее обычного времени, если они не были беременны.
Кроме того, чтобы позволить людям приходить без излишних церемоний и избавить их от необходимости приветствовать его (ибо прежде этого всякий, кто встречал императора на улице, всегда его приветствовал), он запретил им приветствовать себя таким образом в будущем. Любой желающий мог прийти на игры босиком; на самом деле, с очень древних времен было общепринято для тех, кто соревновался летом, делать так, и такому образу действий часто следовал Август на летних празднествах, но его оставил Тиберий.
Это было то время, когда сенаторы стали сидеть на подушках вместо голых досок, и им позволили носить в театрах шляпы фессалийского образца, чтобы избегать неудобств от солнечных лучей. А в то время, когда солнце особенно палило, вместо театра использовали помещение для раздач[162], которое снабдили рядами скамей. Таковы были дела Гая во время его консулата, который он имел в течение двух месяцев и двенадцати дней; ибо он отдал остаток шестимесячного срока лицам, предварительно определенным для этого[163].
8. После этого он заболел, но вместо того, чтобы умереть самому, причинил смерть Тиберию, надевшему мужскую тогу, получившему звание предводителя юношества[164] он молился и ожидал, чтобы Гай умер[165]; и он также многих других казнил по тому же обвинению. Так случилось, что тот же правитель, который дал Антиоху, сыну Антиоха, область Коммагены, находившуюся во владении его отца, а также район побережья Киликии, и освободил Агриппу, внука Герода[166], заключенного в тюрьму Тиберием, отдав ему в управление область его деда, не только лишил своего собственного брата, или, по закону, своего сына, его отчего наследства, но в действительности приказал его убить, и это, не посылая никакого сообщения о нем сенату.
Калигула. Римский бюст I века н. э.
На восьмом месяце правления Калигула заболел. В Риме был распространен слух, что причиной болезни Калигулы стало приворотное зелье, будто бы приготовленное его будущей женой Кесонией из нароста на лбу новорожденного жеребенка. Болезнь привела к помрачнению рассудка Калигулы, и оставшаяся часть его правления была отмечена явно нездоровыми поступками императора.
Позже он предпринимал подобные действия во многих других случаях. Таким образом Тиберий погиб по подозрению в том, что ждал своей возможности извлечь пользу из болезни императора. С другой стороны, Публий Афраний Потит, плебей, погиб, потому что в порыве безрассудного раболепия пообещал не только добровольно, но также и под присягой, что отдаст свою жизнь, если только Гай выздоровеет[167]; и таким же образом некий Атаний Секунд, всадник, ибо объявил, что в том же случае будет сражаться как гладиатор[168].
Ведь эти люди вместо денег, которые они надеялись получить от него за обеты отдать свои жизни в обмен на его, были вынуждены сдержать свои обещания, чтобы не быть обвиненными в лжесвидетельстве. Таковой была тогда причина смерти этих людей. Кроме того, тесть Гая, Марк Силан, хотя и не давал никаких обетов и не приносил никакой присяги, покончил с собой ввиду крайних оскорблений, потому что его добродетель и его родство сделали его обузой для императора, пока он жил[169].
Тиберий, говорят, держал его в такой чести, что всегда отказывался слушать дела о жалобах на его решения и передавал все такие случаи к нему назад; но Гай собрал все способы унизить его, хоть и был высокого мнения о нем, вплоть до того, что назвал «златорунным бараном». Некогда Силан в силу своего возраста и положения[170] получал от всех консулов честь первым подавать свой голос; дабы предотвратить такой порядок в дальнейшем Гай отменил обычай, согласно которому некоторые из консуляров голосовали первыми или вторыми по усмотрению тех, кто ставил вопрос, и установил правило, что такие люди, как и остальные, должны подавать свои голоса в порядке, в котором они заняли должность. Он, кроме того, оставил дочь Силана