Заметила это и Ринди Джеймс, агент по продаже недвижимости, устроившая нам наш первый участок в Седоне, затем помогавшая его продать и приобрести мое теперешнее пристанище. С Ринди мы подружились, а они с Кометой друг в друге души не чаяли. Вскоре после нашего приезда Ринди заглянула поздравить нас с возвращением. Увидев ее у входа, Кометой, не в силах сдержаться, принялась носиться из комнаты в комнату.
– Какой у нее счастливый, здоровый вид, – улыбнулась Ринди. – Она вполне освоилась с новой жизнью.
Поздоровавшись с подругой, по которой долго скучала, борзая сделала несколько победных кругов вокруг дома, а затем улеглась на ковре возле моих обутых в тапочки ног.
– А та девчушка по-прежнему иногда гуляет с ней?
– Эмили? Да. Несколько раз в неделю увиливает от своих домашних заданий, за что получает на карманные расходы. Все так же иногда забывает закрыть дверь, перед тем как пристегнуть поводок, но Комета только пробежится по улице и через пару минут возвращается.
– Вы не беспокоитесь, что она убежит совсем?
– Сначала беспокоился, особенно наслушавшись рассказов о потерявшихся борзых. Но у Кометы было много возможностей удрать. Она всегда возвращалась. Думаю, мне с собакой повезло. – Глаза борзой во время нашего разговора оставались закрытыми, но уши, словно пара антенн, поворачивались то к одному, то к другому собеседнику.
– Больше, чем повезло, – заметила Ринди. – Собака вас обожает. И как-то странно с вами обходится, будто понимает, что с вами надо обращаться очень осторожно.
– Может, понимает, что мне требуется помощь?
Мои мысли были вовсе не такими легковесными. Большинство живущих полноценной жизнью людей приняли бы, ни на секунду не усомнившись, непонятную природу нашей таинственной связи. Я нет. Неопределенность всегда вызывала у меня дискомфорт, поскольку бросала вызов моему воспитанию и образованию. Для всего имеется число. Каждое явление может быть точно описано. Очевидно, все эти люди, включая меня, погрязли в антропоморфизме, проецируя наши отношения, опыт и чувства на примитивное поведение псовых. Шли недели, я не сдавался, но по мере того как погода становилась холоднее, невозможно было не заметить, насколько заботливее относилась ко мне борзая.
Холод – понятие относительное, особенно если человек вырос на Великих равнинах. Но и в Седоне ночью температура может резко упасть, чтобы на следующий день на вечно сияющем здешнем солнце быстро подняться. В тот год зима пришла до Дня благодарения. Скачки температуры и атмосферного давления безжалостно трепали мои больные суставы. За окном холодало, и мои ноги все больше деревенели. Я увеличил дозу лекарств, которые все сильнее отравляли мозг. Наши утренние дела постепенно переместились к полудню. А взгляд Кометы в эти дни моего противоборства с недугом свидетельствовал о том, что ленивое потягивание в постели – самое лучшее времяпрепровождение. Ночью мой бок согревало ее тепло. Борзая больше не хотела спать на полу на подстилке – предпочитала место на настоящем матрасе, рядом со мной.
В один из особенно тяжелых дней, когда я все еще оставался в постели, к нам пришла Дженни, женщина, которую я нанял, чтобы она раз в неделю убиралась в доме. У Дженни был добрый, дружелюбный взгляд на жизнь, но она не терпела возражений, если речь шла о наведении порядка в моей берлоге. Обозрев с порога сцену, она попросила Комету спрыгнуть с кровати, чтобы помочь мне перейти на диван. Борзая отказалась и, отвернувшись, глядела в стену.
– Я только пытаюсь выполнить свою работу, – ворчала Дженни. – Так что давай, нечего тут представляться высокородной дамой. Я тебе не какая-нибудь деревенщина. Кроме того, я знаю, что тебе пора в туалет. Кончай валять дурака. – Дженни смеялась и пыталась выровнять уши собаки, из которых левое было направлено назад, а правое вперед. Затем, переведя взгляд на меня, поджала губы. – Когда такое происходит, а меня нет рядом, вы должны позвать соседей. – Кроме меня она работала у Ринди и была в курсе моих болячек.
– Мы прекрасно справляемся, – ответил я. – И вообще я уже собирался вставать.
Почувствовав мое смущение, Дженни снова взялась за Комету и шутливо журила:
– Что же до тебя, мисс ваше королевское высочество, думаю, мне придется звонить вашей королеве. Ну-ка быстро марш на пол! Я не шучу!
– Что-то я себя неважно чувствую, – пожаловался я через минуту из гостиной.
Вой пылесоса стих, и Дженни повернулась к дивану, на котором я лежал.
– Что вы сказали? – Я не успел ответить, как она нахмурилась и продолжила: – Плохо выглядите. Нездоровится?
– То ли боль, то ли лекарства расстроили желудок.
– Нельзя насытиться одним кусочком сандвича. Я бы вам что-нибудь приготовила, но у вас пусто в холодильнике.
– Вы не обязаны мне готовить. Я прекрасно справлюсь. Если не получится выйти в магазин, у меня много консервированного супа.
– Надеюсь, собаку вы кормите лучше, чем себя, – буркнула Дженни, возвращаясь к работе.
Пристыженный, я задремал под шум пылесоса, а через несколько часов проснулся от урчания и жестоких спазмов в животе. Помутневшее коралловое небо свидетельствовало о наступлении вечера. Дженни давно ушла, но оставила на полу рядом с моей головой большую пластмассовую миску. В нее-то и потекла у меня изо рта слюна, и по комнате распространился затхлый запах съеденного утром несвежего тунца. Внезапно изнутри поднялась тошнота, и я поковылял в ванную, изо всех сил пытаясь сохранить в чистоте ковер. В ванной меня вырвало, как мне показалось, из самых глубин существа, оттуда, где прячется душа. Волна за волной, словно взлеты и падения на «американских горках», повторялись спазмы. Время от времени я поднимал голову и видел Комету. Она выпятила крутую грудь, поджала передние мускулистые лапы к задним и, сидя в этой позе, будто парила над полом. Пока продолжалась моя пытка, она оставалась рядом.
Наконец буря пронеслась и океан успокоился. Я покинул место кораблекрушения и выбрался на островок дивана. Моей щеки коснулось что-то холодное, и я открыл глаза. Комета, тихонько поскуливая, тыкалась в меня носом и настолько явно выражала нежность и тревогу, что я, засыпая от изнурения, прослезился.
Ночью температура резко упала, и нагреватель трудился изо всех сил, чтобы сохранить в доме тепло. К утру мои мускулы свело так, что они превратились в холодные вздутия. Тело вытолкнуло из себя все, в том числе остатки болеутоляющих. Я оказался в трудном положении. Но меня еще больше беспокоило, что Комета со вчерашнего дня не гуляла. Однако она не выражала ни малейшего желания покинуть свой пост на полу около меня и не протестовала. Я же мучил верное, ни в чем не повинное существо, которое и так хлебнула в жизни горя. В семь утра я позвонил Ринди.
Она приехала через час. С ее появлением словно повеяло холодом, но этот холод ворвался в мой дом не с улицы. Лицо Ринди выражало тревогу и отвращение, и я чувствовал, что она из последних сил сдерживается, чтобы не накричать на меня.
– Что с вами?
Комета бросилась поздороваться с ней, и Ринди тут же сняла с крючка поводок. Она молча вывела собаку на улицу и захлопнула за собой дверь. А я в ответ на ее невысказанное осуждение крикнул в пустоту:
– Со мной все в порядке! Спасибо!
Борзая вернулась с явным облегчением и направилась к еде и миске с водой. Она успокаивалась после энергичного бега, но ее бока продолжали вздыматься и опадать. Ринди сняла пальто, сбросила туфли и объявила:
– Ну и вонь здесь у вас!
Я едва не заметил, что аура ее негодования была не менее тлетворна.
– Я позвонил Дженни, она придет и все уберет.
Ринди села на стул.
– Так вы считаете, что у вас пищевое отравление? Это может быть опасно. Надо бы вызвать врача.
– Нет. Рвота прекратилась два часа назад. Мне совестно вас беспокоить, но не могли бы вы принести мои лекарства? Они на прикроватном столике.
Ринди принесла бутылку с водой и стакан.
– Поймите меня правильно: я не отказываюсь помогать. Рада посодействовать, чем могу. Но я не в состоянии постоянно находиться рядом с вами. Вам нужно договориться с соседями, чтобы они проверяли, как дела у вас и Кометы. – Чтобы не позволить мне вклиниться в ее монолог, она поспешно добавила: – Я знаю несколько человек, выгуливающих собак. Хорошо, что вы наняли Дженни, но вам необходима поддержка посерьезнее.
– Понимаю.
Брешь в возникшем между нами барьере была пробита, и конструктивный разговор стал теперь возможен. Ринди продолжала упорно настаивать и называла имена людей, которые могли бы мне помочь. Но вдруг запнулась на середине фразы и подняла голову.
– Что это?
– Вы о чем?
– Слышите? Какой-то звук.
Я слышал: негромкий звук, словно что-то терлось друг о друга, будто кто-то потирал руки. Затем с треском, словно выпалили из ружья, распахнулась дверь. Я выпрямился и повернулся на грохот. Из спальни хвостом вперед появилась Комета. Приподнятый мускулистыми ногами зад смотрел в потолок, а голова касалась пола. Собака, вцепившись своими слабыми, поврежденными зубами в какой-то предмет, тащила его за собой, а он не хотел поддаваться. Наконец мощным рывком она выдернула его из двери и продолжала тянуть по ковру к дивану. Это оказалась тяжелая полотняная подушка собачьей постели.
– Решительная псина, – заявила Ринди.
Я ослаб, у меня кружилась голова, но при виде этой картины меня разобрал возникший где-то в животе похожий на блеяние хохот. Комета мгновение смотрела на меня, а затем без лишней суеты распласталась на подстилке.
Собачья кровать все еще находилась в гостиной, когда позже к нам пришла Дженни.
– Надеюсь, не вы ее сюда притащили? – спросила она тоном полицейского, требующего у водителя права и документы на машину. Я рассказал, что произошло, и она фыркнула. – Вы меня за дурочку принимаете? Чтобы я поверила, что наша королева сама притащила сюда постель и водрузила у всех на пути?
Я стал убеждать Дженни, что так оно и было.