– Поскольку дома ты уже делала похожие задания, с этими ты быстро справишься. – Учительница улыбнулась – проницательно и многозначительно. Я быстро улыбнулась во весь рот.
На следующий день я села на лужайку за домом и разложила вокруг все учебники и книжки по размеру и весу, а потом сплела венки из одуванчиков для козочек.
В голове у меня вертелась мысль об изучении насекомых, но меня мучили сомнения. Мне никогда не нравилось ловить жуков для научных целей. Я ловила их просто забавы ради, а потом отпускала на волю. И я терпеть не могла прокалывать их крошечные тельца булавкой, отчего раздавался неприятный тихий хруст. А когда они пытались выбраться из банки и метались внутри, стукаясь от стенки, мне становилось противно. Утром я поймала нескольких жучков, но за них я бы получила всего несколько баллов, поэтому в конце концов я их всех отпустила.
Когда я задумалась, сильно ли мне достанется, если я вообще не выполню задание, на мой блокнот опустилась бело-зелёная бабочка с прожилками на тоненьких крылышках. Я бросила взгляд на листки с заданиями, лежавшие на траве слева от меня, затем, стараясь двигаться как можно медленнее, взяла те, что с клеточками для ответов, и нашла нужную страницу. Конечно же, эта бабочка была там – она называлась белянка. Я часто видела разных бабочек с голубыми крылышками, а ещё парочку упитанных и пушистых, но вот таких ни разу не встречала. Она похожа на листик и её трудно поймать, поэтому за такую находку дадут двадцать баллов. Прямо золотая жила!
Тут бабочка вспорхнула с блокнота и села на воротца загона для коз, легонько покачиваясь на проволоке. Я не глядя потянулась за сачком, встала и сделала шажок вперёд. Но вдруг подул ветер, и белянка взлетела.
Я тут же бросилась за ней через заросли травы в лес. Вскоре блеяние коз в загоне стихло. Я бежала за бабочкой по склону холма, стараясь не споткнуться и не упасть. Уворачивалась от ветвей, перепрыгивала через камни, пробиралась через груды листьев и кустарник. Неожиданно лес закончился, и я оказалась в долине. Надо же, как далеко я убежала! Тем временем бабочка села на длинную травинку, колышущуюся от ветра, и я попыталась накрыть её сачком, но не попала. Я снова стала бестолково гоняться за бабочкой. С фермерских полей за деревней доносились приглушённые голоса. Бабушка с дедушкой, наверное, там. Если они меня увидят, мне попадёт, ведь я должна сидеть дома, пока не выполню задания. Но одна эта бабочка может спасти от печальной участи других насекомых, а у меня есть все шансы справиться с заданием.
Белянка снова приземлилась, и на этот раз я не промахнулась. Сачок припечатался к стене какого-то старого здания, и бабочка неистово затрепыхалась в сетке, ударяясь о потемневшие трухлявые доски. Как же я была довольна! Сжав сетку сачка в кулак, чтобы бабочка не вылетела на волю, я отошла в сторону, любуясь добычей, и только тогда поняла, где оказалась.
Я подняла голову. Вытаращила глаза.
Старая церковь!
Мне не разрешали гулять одной так далеко, даже когда не нужно было делать домашнее задание, но самое главное – все в деревне знали, что здесь обитают призраки. Когда я помогала бабушке с дедушкой в поле, деревенские ребята пытались напугать меня рассказами о том, что ночью отсюда доносятся крики и стоны. Я тоже их напугала рассказами о звонках призраков к нам в квартиру, но дети настаивали, что их привидения страшнее и что никто в здравом уме не пойдёт в старую церковь в одиночку.
Я подошла ближе. Встала на цыпочки и заглянула в окно, но оно было очень грязное, и я ничего не увидела. Затем я посмотрела вниз.
И заметила на земле следы.
Отпечатки больших сапог.
Я пошла по следам, и они привели меня прямо к высоким двустворчатым дверям. Одна створка была открыта, болталась на единственной петле. Над ручкой – резная волчья голова. Я огляделась: никто не видит, что я собираюсь пролезть внутрь? Если Йоан и другие ребята узнают, что я вошла в церковь, они будут плести про меня всякую чушь, а бабушка с дедушкой наверняка рассердятся. Но на церковь смотрели окна одного-единственного дома – дома прикованной к постели Старой Константы. Так что я опустилась на четвереньки и протиснулась в щель, волоча за собой по полу сачок.
Как только я выпрямилась, стало ясно, что я здесь не одна.
В нос мне ударил отвратительный запах. Грязные следы вели только внутрь, а наружу – нет. Я дошла по ним до середины зала. Вдоль стены слева лежала груда поломанных и разбухших от влажности стульев. Полуденное солнце проникало в церковь сквозь дырки в прохудившейся крыше, а между крошившимися черепицами пробивались ползучие растения. Свет падал на расписные стены так, что казалось, будто иконы горят. На дальней стене, у которой заканчивались следы, виднелись остатки фрески, которая теперь облупилась и поблёкла: люди в длинных цветных одеяниях с мерцающими нимбами над головами.
Под этой фреской на полу лежал человек.
Услышав шаги, он повернул голову и поднял на меня глаза.
Несмотря на то что он был весь в синяках, с длинной бородой, сильно отросшими давно не мытыми волосами и грязным лицом, я его узнала. А он меня – нет.
Сачок со стуком выпал из моей руки на кафельный пол. Бабочка вылетела на волю.
– Дядя Андрей.
Скоро в деревню явится Секуритате.
Скоро следы приведут их сюда, ко мне.
Трёхглазый дом
Я подошла ближе и позвала снова:
– Дядя Андрей! Дядя Андрей, почему ты здесь?
Я подобралась к нему вплотную и хотела наклониться проверить, настоящий ли он, но не успела: дядя вскинул грязную руку и схватил меня за футболку.
– Убирайся! Уходи и не возвращайся!
Я попыталась было возразить, но он так затряс меня, что я выкрикнула «Ладно!» и резко попятилась. В свободной руке дядя крепко сжимал свёрнутые в трубку исписанные листы бумаги. Они были испачканы грязью, порваны по краям, а чернила на них расплылись.
Увидев, что я их заметила, он прошипел:
– Убирайся! Кому сказал: прочь! Уходи! И не рассказывай никому, что я здесь!
Дядя не узнавал меня, и несложно было догадаться почему. Лицо у него распухло и было в синяках, а глаза походили на щёлочки.
– Я… я хочу помочь, – запинаясь, выговорила я.
– Ребёнок мне ничем не поможет. Слышишь, девочка? Я сказал: уходи!
Отшатнувшись от него, я упала рядом со сломанным стулом. Всё ещё сжимая в руке сачок, я поползла на четвереньках к дверям. Дядя Андрей рычал мне вслед и обзывался нехорошими словами, так что кровь бросилась мне в лицо от стыда и страха. Он никогда не произносил таких слов в моём присутствии, даже пьяный.
На залитой ярким солнцем улице, в этот жаркий летний день, среди благоухающих цветов всё показалось мне сном. Дядя не может быть настоящим. Живые так не выглядят. Он не смог бы подняться в горы. Да он и на ногах-то не стоит. Колени у него распухли. На ноге только один ботинок. Пальцы на левой руке почернели, раздулись как сардельки и неестественно выгнуты. Одежда вся порвана. И повсюду кровь. И он тощий, и бледный, и от него воняет. Вся церковь пропиталась этой вонью.
Всему этому есть лишь одно объяснение.
Мой дядя умер.
Секуритате пытали и убили его, как и боялся папа. И из-за того, что дядя умер в одиночестве не своей смертью, он превратился в стригоя морта – жуткого вампира, который будет преследовать мою семью и питаться нашей кровью.
В книжках я читала о таких чудовищах, но никогда в них не верила. До сих пор не верила, пока не увидела своими глазами дядю Андрея.
Размазывая по грязным щекам слёзы, я помчалась домой. Во дворе, рядом с загоном для коз, я села на траву по-турецки и стала раскачиваться вперёд-назад, пытаясь успокоиться. Вдруг я осознала, что всё ещё сжимаю в руке сачок, и, опустив взгляд, разжала кулак.
Половинка бабочкиного крылышка, оторванная и смятая, осталась в сетке. Белянка вырвалась на волю, но далеко ей не улететь. Правда в том, что если тебя поймали, то тебе конец. Дядя знал, что ему грозит за публикацию поэмы. Знал, что в нашей стране всё тайное всегда становится явным.
Однажды, когда я была помладше, он выполнял работу для одной газеты в другом городе и, вернувшись, показал мне фотографии.
– Смотри. – Он постучал по ним загрубевшим пальцем.
На снимках были обычные улицы, магазины, дома, но дядя указал мне на покатые черепичные крыши. Там, на чердаках, виднелись маленькие окошки, иногда два, иногда три, а иногда пять. Они походили на маленькие чёрные глазки с черепичными веками.
– Они следят. Всегда кто-то следит.
Нам всем казалось, что шпионит вокруг каждый третий, но на самом деле это был каждый тридцатый. Всего один человек из тридцати доносил Секуритате.
Всего один человек из тридцати следил, как ты ешь, спишь, отмечал, во сколько ты вернулся домой с работы, кому ты звонил, что сказал, что читал в поезде утром.
Дядя Андрей часто рассказывал анекдоты, которых я не понимала.
– Спросил я как-то русского, американца и румына, как веселей всего можно развлечься на вечеринке. Русский уверенно говорит: «Лучше всего взять револьвер и выстрелить себе в голову, но в барабане должна быть только одна пуля». Тут его перебивает американец: «Ну и глупость! Лучше всего подать всем гостям дорогое шампанское, но в один бокал налить яду – вот это настоящее веселье!» А румын улыбнулся, качая головой: «Да нет, вы не понимаете. Чтобы повеселиться на вечеринке, нужно попросить всех рассказывать антикоммунистические анекдоты, но при этом среди гостей должен быть только один шпион».
Мама фыркала и посмеивалась, а папа шикал на дядю и маму и спрашивал, в своём ли они уме, потому что если кто-то услышит их слова – пусть даже сказанные в шутку, – им конец.
За такие анекдоты сажают в тюрьму, как моего дядю.
Из-за таких анекдотов можно умереть, как мой дядя.
Дядя Андрей знал, что идёт на риск. И мама тоже, наверное, знала. Но они всё равно опубликовали его поэму, и теперь дядя, превратившийся в