стригоя морта, вернулся напомнить мне, что спрятаться невозможно.
Когда бабушка с дедушкой пришли домой, они подумали, что я заболела, – так тихо я себя вела. Они рано отправили меня в постель, но я не расстроилась, потому что хотела спать. А ещё я хотела забыть то, что видела. Но образ дяди Андрея на полу церкви не давал мне покоя.
Я не спала. Лунный свет, проникавший в комнату сквозь щели в ставнях, обрисовывал в темноте каркас бабушкиного ткацкого станка. Сверчки непрерывно стрекотали за окном. Где-то наверху гулко ухнула сова. Она опустилась на крышу и, цокая когтями, ходила туда-сюда, будто искала, как пробраться внутрь.
Я представила, как дядя ползёт по каменной лестнице на холм.
Представила его в камере с серыми бетонными стенами, прикованным к полу за изувеченную руку. Он кричал, потому что его мучила жажда. Умирая, он молил кого-нибудь прийти ему на помощь.
Потом я представила самое страшное.
Что, если дядя Андрей не стригой морт?
Что, если он жив?
Я не хотела возвращаться в церковь больше никогда в жизни, но, вылезая из постели и обуваясь, я точно знала, куда иду. Я постаралась как можно тише открыть кухонные шкафчики и найти что-нибудь съестное, пропажи чего никто не заметит. Почти всё, что давали земля, птица и домашний скот, увозили из деревни в грузовиках и продавали за рубежом. Но, по правде говоря, Секуритате не могли контролировать все действия местных так, как в городе. Домашний скот появлялся на свет, его выращивали и забивали без всякого учёта. В садах и огородах летом росли фрукты и овощи. Из них успевали сделать варенье и соленья, прежде чем человек в костюме заявил бы, что это собственность государства.
У бабушки с дедушкой была еда – если знать, где искать.
Встав на стул, я открыла ржавый засов на двери сверху и выскользнула на улицу. Затем быстро прошла на задний двор и забралась в курятник. Потревоженные куры возмущённо квохтали, пока я искала под ними яйца. Три штуки.
Положив их в подол футболки, я на цыпочках прокралась мимо крыльца и вышла на каменную дорожку. У спуска с холма, однако, я замерла, почувствовав на себе чей-то взгляд. Бабушка всегда говорила не оглядываться на дом, если уже ушла: оглянешься – и случится беда, пока тебя нет.
В лесу трещали ветви деревьев. Шелестели кусты.
Я повернулась к тропинке, которая вела через лес в гору. Когда мы с бабушкой ходили сюда за грибами и травами, то хлопали в ладоши и нарочно шумели, чтобы отпугнуть медведей.
Были и другие причины не бродить по лесу после наступления темноты.
Однажды дедушка вышел на крыльцо, когда уже смерклось, и позвал меня. Сложив ладони рупором, он гулко завыл. Я подумала, он меня разыгрывает, поскольку я городская и легко ведусь на такое. Но тут послышался ответный волчий вой. Он доносился снизу из леса. Как раз оттуда, где я сейчас стояла.
Услышав за спиной уханье неясыти, я не удержалась и обернулась.
Сова сидела на поросшей мхом соломенной крыше и таращилась на меня. Она была светло-серая в коричневую крапинку и цеплялась когтями за конёк крыши прямо над чердачным окошком, похожим на глаз. На чердаке бабушка с дедушкой вялили мясо. Куски свисали с потолочных балок и пропитывались дымом, поднимающимся из печи.
– Окно нужно, чтобы проветривать чердак, – объясняла бабушка.
Но я-то знала, зачем дому на самом деле нужны глаза.
Перепрыгивая через две ступени за раз, я спускалась по каменной лестнице. Если споткнусь – полечу вниз кувырком и сверну шею. Но я добралась донизу живой. Каким-то чудом яйца не разбились. Я в страхе оглянулась на холм – не смотрит ли за мной кто-нибудь? Но лес был тих и пуст, а наш дом скрылся из виду.
Убедившись, что вокруг никого, я направилась в деревню, но не по главной дороге, ведущей к домам и колодцу, а через поле, залитое лунным светом. Вот и окраина деревни и заброшенная церковь.
Чем ближе я подбиралась к церкви, тем сильнее стучала кровь у меня в ушах, а тело гудело от напряжения с макушки до пяток. Вокруг столько деревень, а дядя пришёл сюда – из-за меня. Я была в этом уверена. Он любил меня и знал, что я ему помогу. Однако меня не покидала тревога, пока я бережно несла в футболке три яйца. Скромное подношение и глупый повод вернуться после того, как он накричал на меня и велел уйти несколько часов назад.
И вдруг возле выбитых дверей я увидела плетёную корзинку, покрытую жёлтой тканью. Точно такую же я видела на крыльце учительницы Салы.
Я остановилась и огляделась. Трава вокруг не примята. Кусты не шевелились. Присев на корточки, я приподняла ткань: в корзинке лежали бинты и заткнутая пробкой бутылка с какой-то жидкостью. Судя по всему, это был подарок для моего дяди. Кто-то оставлял ему припасы. Повернувшись кругом, я присмотрелась к близстоящим домам, но в тех, что я видела, свет не горел. И всё же меня не покидало ощущение, что за мной наблюдают. Я подняла корзинку, переложила в неё яйца и, пригнувшись, пролезла в проём между сломанными дверями.
Внутри меня обступила такая плотная тьма, что я как будто оказалась в невесомости.
Я выпрямилась, дрожа, и прошептала:
– Дядя Андрей?
Тишина. Шаг вперёд в темноту.
– Я никому не сказала, что ты здесь. Но я принесла тебе еду и бинты. И попить тоже.
Тишина. Ещё шаг вперёд.
– Дядя Андрей, это я, Иляна.
На этот раз послышался глухой хриплый кашель, отчего я застыла на месте.
– Ложь. Всё ложь. Прочь. Уйди. Оставь меня!
Облака на небе разошлись, и сквозь дыры в обвалившейся крыше пробился лунный свет и залил дальнюю часть церкви. Я увидела очертания дядиного тела: он лежал возле алтаря, где я его оставила.
Я выпрямилась и собрала всё своё мужество.
– Я помню поэму, которую ты дал мне прочитать. Это из-за неё Секуритате тебя поймали. Папа забрал у меня поэму, но, если история рассказана, она остаётся с тобой навечно.
И я начала читать шёпотом:
Мы дремали в ночи, вы явились во тьме:
Наши ружья бумажные вашим не ровня.
С пером в руке,
С именем на языке
Вы убили нас словом.
Закрывая глаза, я слышу их крики…
– Хватит, – сказал дядя, и я замолкла. Но, шагнув в синий луч лунного света, в котором кружили пылинки, заговорила снова:
– Я впустила в квартиру электрика, но он оказался не электриком. И даже не вором-домушником. Он запустил жучков в стены и телефоны. Они слушали мои истории. – Помолчав, я добавила: – Я хотела спасти твою поэму. Я знала, что кто-нибудь попытается её забрать. Поэтому я записала её в Большую Книгу, но папа её сжёг.
– Иляна? – дрогнувшим голосом спросил дядя Андрей.
Я подошла ближе и остановилась перед ним. Дядя не стал меня хватать, как раньше. Он еле дышал.
– Ты мёртвый, дядя Андрей?
– Нет.
– Ты умрёшь?
– Может быть.
Я поставила рядом с дядей корзинку и помогла ему сесть. Затем подала ему одно за другим яйца, и он высосал их содержимое. Когда я вынула пробку из бутылки, меня удивил резкий запах, но дядя Андрей криво ухмыльнулся. С моей помощью он поднял бутылку и стал пить, пока не закашлялся. Остатки он вылил себе на лицо и раны, и, когда жидкость попала на его воспалённую кожу, тяжело задышал сквозь стиснутые зубы. Я неуклюже обмотала его сломанную руку бинтом.
Я пыталась задавать ему вопросы, но мы будто ходили по кругу, как в сказках из детских книг.
– Дядя Андрей, как ты сюда добрался?
– Пришёл.
– Но как?
– Ногами.
Я была уверена, что дядя вообще не знает, где находится. По правде говоря, мы оба сомневались в реальности происходящего: он не верил, что я настоящая, а я – что он настоящий. Я хотела отвести дядю к нам домой. Я снова и снова клялась, что бабушка с дедушкой никому о нём не расскажут. Но всякий раз, как я заговаривала о том, чтобы позвать на помощь, он крепко стискивал в кулаке бумаги, начинал ругаться и заставлял меня обещать, что я ничего не скажу.
Я соглашалась, потому что он был взрослый, и не просто взрослый, а тот, чьё слово было для меня важнее всего. Раньше у меня не было возможности показать дяде, чего я стою. Раньше ему была не нужна моя помощь. Я пообещала, что вернусь завтра ночью. Пустую корзинку я оставила у входа. Вспомнив сову и чердачный глаз, я пригнула голову, чтобы спрятать лицо, когда подошла к нашему дому.
Следующий день выдался очень трудным. Бабушка беспокоилась за меня и была уверена, что я заболела, поэтому заставила меня сидеть дома и делать уроки. Мне казалось, что в моём теле – бомба, как в американских боевиках. И в любую секунду – от неверного вопроса или подозрительного взгляда бабушки – я взорвусь и расскажу всё, что обещала не рассказывать.
– Иляна, отвлекись ненадолго, проверь, не снесли ли курочки яйца.
– Не снесли, – выпалила я и поджала пальцы ног. – Я утром уже смотрела. Надо им получше стараться, да? Бесполезные куры.
Ночью я снова прокралась к церкви, неся с собой два яйца. Корзинка возле двери была полной: кусок твёрдого сыра, новая бутылка со спиртным.
Дядя Андрей больше не мог сидеть. Он съел одно яйцо, но, когда я попыталась дать ему выпить, его стошнило.
– Ты завернёшь меня в медвежью шкуру? – прохрипел дядя. Даже не дотрагиваясь до его кожи, я чувствовала исходящий от неё жар. – Я не смирюсь, лжесвященник.
Я вылила алкоголь на раны, но дядя даже не вздрогнул. На мои вопросы он отвечал с трудом. И только когда я снова попыталась объяснить ему, что нужно позвать кого-нибудь на помощь, он ожил.
До боли сжав моё запястье, – изо всех сил, что у него остались, – он процедил сквозь зубы:
– Ты обещала.
Когда я вернулась ночью домой, то поискала взглядом сову и посмотрела прямо в третий глаз на крыше, отчасти надеясь, что меня заметят.
На следующий день было воскресенье, и бабушка с дедушкой остались дома. Я притаилась, читала школьные книги и писала доклад.