сложенные на груди, они вложили свечу и монету, чтобы осветить его путь и заплатить пошлину за переправу в тот мир. Все зеркала и часы в доме они развернули к стене. Окна и двери открыли и положили покойного на кухонный стол.
Две ночи родные Юрсу должны было бдеть у тела усопшего и следить, чтобы в дом не забрело какое-нибудь животное и не прошло под столом, на котором лежит покойник, – иначе его душа могла вселиться в зверя. И конечно, если не смотреть за телом как положено, господин Юрсу мог превратиться в стригоя морта и вечно преследовать свою семью.
Рано утром старухи зажгли свечи и, повернувшись к востоку, запели «Песнь рассвета», прося солнце восходить медленно. Жители деревни принесли госпоже Юрсу еду и вино, а вечером бабушка с дедушкой привели меня проститься с покойным. Я остановилась возле калитки, ведущей в сад, и застыла как истукан. Я никогда ещё не видела мертвецов. Даже бабулю с дедулей с папиной стороны. И, по правде говоря, мне было до жути страшно. Хоть я постоянно придумывала истории про призраков и смерть, взаправдашние мёртвые меня пугали.
– Хочешь вернуться домой? – спросил дедушка, видимо, заметив выражение моего лица.
Бабушка уверенно сжала моё плечо и завела внутрь, не дав ответить.
В доме горело много свечей. Уже было поздно, поэтому с покойным остались только родные и очень близкие друзья. На господина Юрсу я старалась не смотреть и встала рядом с девочкой из школы, его внучатой племянницей. Я хотела сказать ей что-нибудь доброе.
– Соболезную, – наконец пробормотала я. Уж лучше было промолчать.
Девочка просто смотрела перед собой, не замечая ничего вокруг.
Дедушка стоял в углу и кивал своему собеседнику, пока тот что-то говорил. Бабушка подошла к госпоже Юрсу, которая не отходила от тела покойного мужа и всё гладила его руку, целовала в щёки. В ушах у меня звучали её стенания, больше я ничего не слышала. Как в доме при наводнении поднимается вода, во мне нарастала тревога, и я думала о дяде, о маме и папе. Обо всём, чего я боялась и на что никак не могла повлиять.
Госпожа Юрсу прижималась к мужу, а бабушка пыталась отвести её в сторону.
– Нельзя, чтобы на него капали твои слёзы, не то душу его утопишь, – шептала она вдове.
Тут я заметила задвинутое за стул маленькое портативное радио – то самое, что господин Юрсу иногда брал с собой в мясную лавку, – и представила, как мама, стоит ему отвернуться, перегибается через прилавок и переключает станцию.
– Она думала, я её не вижу, – подмигнув, говорил мне мясник. – Не надо было, конечно, идти у неё на поводу, давать ей включать любимую музыку, но так хорошо на душе становилось, когда она пела! Чудесный голос.
Я повернулась и вышла из комнаты. Затем из дома.
Не оборачивайся, не оборачивайся, не оборачивайся.
Но тут стукнула дверь, я обернулась и увидела сквозь проём кухню, стол и – когда от него отошли люди – тело мясника. Кожа его стала восковой, ненастоящей. У меня закружилась голова.
– Некрасиво так делать, – отчитала меня бабушка, когда догнала на улице. Дедушка ковылял за ней. – Если решила уйти, надо было попрощаться с хозяйкой.
Пока мы шли по деревне и поднимались в темноте на холм, бабушка перечисляла всё, что нужно сделать до похорон.
Приготовить кутью и испечь сладкий хлеб.
Украсить ветку сушёными фруктами.
Сплести цветочные венки на могилу.
Хоронить господина Юрсу будут вечером третьего дня в соседней деревне, поскольку у нас нет своей церкви. Гроб с покойником понесут на плечах, и у каждого будет перекинуто полотенце через руку. Похоронное шествие несколько раз должно остановиться, чтобы можно было произвести все правильные действия над гробом. Если по пути встретится мост, нужно будет сначала застелить его полотном, по которому процессия пойдёт дальше. Внести покойника в храм нужно ногами вперёд, поставить гроб лицом к алтарю. После похорон надо не забыть вымыть руки на кладбище. И вернуться домой другой дорогой. Ну а потом, спустя сорок дней после смерти, будут уже другие ритуалы, обряды и правила.
Голова у меня шла кругом; с тёмного неба сыпался первый снег в этом году.
– Бабушка, мне кажется, я не справлюсь. Я не могу столько всего запомнить.
И я заплакала.
Дедушка остановился и наклонился ко мне, чтобы утешить, но бабушка отмахнулась от него и, взяв меня за руку, повела вперёд. Она высоко держала голову и смотрела перед собой.
– Значит, запиши в блокнот, – сказала она, сжимая мои пальцы. – Кто-то же должен помнить. Иначе как нам сохранить весь наш уклад, чтобы мир не рухнул?
Я перевела дыхание, сглотнула и вскинула подбородок.
Бабушка и проклятый сундук
У подножия гор, неподалёку от железнодорожной станции на краю света была деревня. В этой деревне жила семья сапожников, и было у них три красавицы-дочери. Старшая дочь была краше любой девицы в округе, средняя дочь оказалась ещё краше старшей, а младшая – краше обеих своих сестёр. По правде говоря, младшая вышла такой красавицей, что ещё даже в невестах не ходила, а к ней уже женихи сватались. Когда она шла по улице, все засматривались на её густые тёмные волосы и глаза в пол-лица.
Через много лет (хоть она и не могла тогда об этом знать) младшая дочь повзрослеет, и у неё тоже появится дочь, вдвое краше неё. И однажды её дочь родит меня, только я красотой пойду в старшую сестру из той троицы, и то наполовину. У меня, само собой, вообще никаких дочерей не появится, разве что мои истории, о которых – как и о дочерях – не надо судить по внешнему виду.
В юности моя бабушка о дочерях не думала. Да и о сыновьях тоже. И в принципе о мальчишках. Ей вообще ни до чего не было дела, кроме её вышиванья и ткацкого станка, – этим она каждый день и занималась. Так что когда бабушка стала девицей на выданье, то давала от ворот поворот всякому, кто к ней сватался. Вышла замуж старшая сестра, затем средняя, и бабушкины родители забеспокоились. А уж к её двадцатилетию они совсем извелись.
– Никогда она не выйдет замуж, – горевали они. – Останется старой девой.
Примерно в это же время в деревне поселилась первая цыганская семья. Увы, жители деревни не очень радушно принимали тех, кто чем-то от них отличался, и вскоре по округе поползли слухи, что одна молодая незамужняя цыганка занимается колдовством. Бабушка ни в какие заклятия не верила, но все так боялись эту цыганку, что решила моя бабушка сама с ней познакомиться.
Девушка открыла ей дверь.
– Правда, что ты предсказываешь будущее? – спросила бабушка.
Та кивнула; из-под её красной косынки виднелись тёмные волосы. Выглядела она совсем не так, как её описывали в деревне. Она не была ни уродливой, ни высокой. Горба у неё тоже не было, от неё не смердело, а глаза не походили на змеиные. Обычная, ничем не примечательная внешность: худощавая, нос кнопкой и длинная поношенная юбка.
Бабушка протянула ей монеты.
– Если предскажешь моё будущее, я заплачу.
Девушка помедлила, но всё же взяла деньги и пригласила бабушку в дом. Возле печи стоял украшенный искусной резьбой столик; бабушка села за него и бросила свою сумку на пол.
Цыганка тут же подняла её и положила на стол.
– Никогда так не делай, иначе будешь нищей.
Бабушка усмехнулась, прикрыв рот ладонью.
Пока гадалка раскладывала перед ней карты, моя бабушка пила маленькими глоточками кофе – хоть и жиденький, но и такой редко здесь встретишь, – и у неё возникло необычное ощущение. Вся обстановка в комнате вдруг показалась ей очень знакомой, и она огляделась. Вот лежит ощипанная курица, с подвешенных под потолком марлевых кульков с творогом из козьего молока капли сыворотки мерно стекают в подставленную кадку. Возле стены стоит стул, а с его спинки свешивается жилетка, украшенная наполовину законченной вышивкой.
Какой затейливый узор, какие яркие цвета!
Где эта цыганка достала такие добротные нитки?
А как ей удалось вышить такой тонкий орнамент?
Бабушка принялась расспрашивать, какими иголками цыганка пользуется, что ещё вышивает и есть ли другие законченные работы, которые можно посмотреть. Цыганка оживилась, улыбнулась и тоже разговорилась. Карты остались лежать на столике.
Девушки так заболтались, что и не заметили, как пролетело два часа. Дома мою бабушку наверняка заждались к ужину.
– Славно мы пообщались, – сказала она, ставя на стол пустую чашку, – но мне пора домой.
– Я не предсказала тебе будущее, – спохватилась цыганка.
– Да не беда. Я же знаю, что это не взаправду.
Девушка нахмурилась. Губы скривила.
– А я-то думала, мы друг друга понимаем.
– Ой, только не говори, что ты веришь в предсказания. – Бабушка рассмеялась. – Подруге-то можно правду сказать. Всем надо чем-то на жизнь зарабатывать, я понимаю.
Цыганка резко пододвинула монеты – плату за гаданье – обратно к бабушке.
– Забирай свои деньги и уходи отсюда.
– Да ну, не глупи. Ладно уж, предскажи моё будущее.
Цыганка долго сверлила её взглядом – от прежней непринуждённости не осталось и следа, – затем наконец посмотрела, прищурившись, на карты. Взяв бабушкину пустую чашку, она принялась болтать на донышке кофейную гущу, а потом перевернула её на столик. Когда цыганка подняла чашку и заглянула внутрь, глаза её сузились ещё больше, и она взглянула на бабушку.
– Дай-ка угадаю, – сказала та. – Скоро я повстречаю прекрасного человека и выйду замуж?
– Да. Но тут ещё кое-что.
Бабушка закатила глаза и скрестила руки на груди. Однако внутри у неё как будто что-то сжалось.
– Чувствуешь? Связь между нами чувствуешь? Ты не просто так пришла ко мне. Однажды – когда именно, не знаю, – но однажды с тобой случится большая беда. Следи за знаками. Позови меня, когда поймёшь. И доверься мне, когда я приду. От этого будет зависеть не только твоя жизнь.
Бабушка хотела было рассмеяться, но у неё будто ком встал в горле, а грудь сдавило так, что не вздохнуть. Она быстро встала, взяла сумку и ушла не попрощавшись.