К концу месяца в школе стало совсем плохо. Многие семьи уехали из деревни и забрали с собой детей, и пустые парты в классе постоянно об этом напоминали. Госпожа Сала вела себя как-то странно. Она походила на нахохлившуюся птичку, которая сидит на жёрдочке и вздрагивает от каждого звука. Учительница писала на доске какое-нибудь слово, затем стирала и писала заново – и опять это же слово. В её отрешённом состоянии был один-единственный плюс – она перестала давать нам домашние задания. Нам с Габи было интересно, почему Сала осталась в деревне и продолжает вести уроки. Видимо, она, как и все, просто пыталась вести себя как обычно.
Однажды после уроков мы с Габи собрались пойти в заброшенную церковь, чтобы обменяться своими записями. Мы часто устраивали там встречи, когда надо было обсудить что-то важное, и прятали все секретные списки и рисунки под отколотые куски плитки и среди поломанных стульев. Но только мы сбежали со школьного крыльца, как Санда от своего дома начала звать Габи.
– Вот зуб даю: она меня заставит совать градусники в коровьи задницы, – простонала Габи. – Попозже встретимся, ладно?
Я помахала подруге и стала смотреть, как другие ребята расходятся по домам. Снег не шёл уже несколько дней, но землю всё равно укутывало белое покрывало, а серое небо низко висело над головой. Возле таверны несколько мужчин в военной форме сидели за игрой в карты. Когда к ним подбегали собаки, выпрашивая еду, солдаты отгоняли их пинками. Если я пойду домой, мне придётся пройти мимо них. От одной только мысли об этом меня прошиб пот.
Я развернулась, чтобы побежать к церкви, – и налетела прямо на офицера из Секуритате.
– Эй, осторожнее, малявка! – сказал он и положил руку мне на плечо.
Я подняла голову и оторопела. Это был тот самый мужчина, который кричал на господина Юрсу из-за поросёнка. Бабушка говорила, что это он виноват в смерти мясника. Я хотела разозлиться, сказать ему, чтобы он убрал руку с моего плеча, но мне стало до жути страшно.
– Куда это ты так торопишься? – спросил офицер, оглядываясь вокруг.
В этом конце улицы было некуда бежать, кроме заброшенной церкви и дома Старой Константы. Я открыла рот, собираясь сказать что-то невероятно хитроумное, но не смогла выдавить ни слова.
Офицер прищурился, разглядывая меня.
– Ты чья будешь? Из какой семьи?
В своём воображении я много-много раз прокручивала подобные допросы и продумывала возможные варианты развития событий, а потому ответ должен был быть у меня наготове. Но мой мозг будто отключился. На меня словно наложили проклятие.
Блокнот в кармане пальто утыкался мне в бок, и в голове мелькнула мысль: не выпирает ли он сквозь ткань? Я шевелила губами, но не издавала ни звука. И вся тряслась.
Офицер склонил голову набок.
Я была совершенно уверена, что сейчас он спросит: «Твои родители Лиза и Лючиан? Твоего дядю зовут Андрей? Где он сейчас? Ты его спрятала? А не спрятала ли ты что-то по его просьбе?» Я была уверена, что он залезет в мой рюкзак, вытащит оттуда все мои записи и истории, разбросает вокруг и примется кричать: «Что это такое ты тут пишешь, а? Думала, мы не узнаем?»
Но, прежде чем мои страхи стали бы реальностью, по спине у меня побежали мурашки от знакомого ощущения.
Кто-то за мной наблюдал.
Я повернула голову и в окне Старой Константы, за стеклом, увидела силуэт сгорбленной женщины. В этот миг мне почудилось, что на улице резко похолодало. Я стояла неподвижно, сердце бухало в груди, но тут тень исчезла, занавески кто-то задёрнул.
Бабушка говорила, что Константа не может встать с постели. Старушка такая хворая и немощная, что мыться, есть и ходить в туалет ей помогают то соседи, то сиделки, то дальние родственники, когда приезжают в деревню. Ещё бабушка говорила, что всякий раз, как Константу пытались отвезти в предгорье, чтобы она дожила там свои дни в больнице, старуха бесновалась – царапалась и кусалась как дикий зверь.
Порыв ветра взметнул с земли снег, и вокруг меня, цепляясь за полы пальто, завертелись снежные вихри.
Входная дверь дома Константы скрипнула, открываясь.
– Эй, девочка, ты оглохла, что ли? – Офицер потряс меня за плечо.
Я круто развернулась и побежала к жёлтому дому Константы, промчалась по двору, топча ногами жухлую замёрзшую траву, взлетела на крыльцо и захлопнула за собой дверь. Тяжело дыша, я прижалась к ней спиной, затем осторожно продвинулась по стене к окну и выглянула из-за занавесок. Офицер озадаченно смотрел мне вслед, но потом просто покачал головой и направился к таверне. Однако он мог передумать, а значит, мне надо было пробраться к холму задними дворами. Но у меня всё ещё бешено колотилось сердце, поэтому я сползла на пол, пытаясь отдышаться.
Только теперь я поняла, где оказалась. В доме было очень темно, все шторы задёрнуты.
– Эй!.. – прошептала я едва слышно. Говорить в полный голос я по-прежнему не могла.
Некоторые ребята в деревне говорили, что Старая Константа на самом деле стригоайка – ведьма. Они верили, что если не выполнять свои обещания, стучать учителю, что кто-то списал у тебя проверочную работу, или не делиться самой вкусной едой за обедом, то Константа выкрадет тебя из постели, притащит к себе домой и сварит из тебя чорбу. Ещё они говорили, что старуха может наложить заклятие, чтоб никто не слышал твоих воплей, пока ты будешь вариться заживо.
Тут что-то шевельнулось у дальней стены. В углу кто-то притаился. На скрюченных разлагающихся пальцах росли когти. Между пересохшими тонкими губами блестели заострённые клыки.
Я крепко зажмурилась, отчаянно желая убежать прочь.
Вдруг раздался еле слышный хриплый смех.
– Подойди ближе, детка, сейчас я зажгу свечу.
Я открыла глаза. Такими уловками обычно пользуются ведьмы – например, Матерь Леса могла такое сказать, чтобы заманить жертву в ловушку. Но всё же я поднялась с пола и вгляделась в темноту. Ухватившись за лямки рюкзака для уверенности, я продвинулась на шаг вперёд.
Чиркнула спичка, и вспыхнувший огонёк будто проплыл по воздуху. Я заслонила лицо ладонью от разгоревшегося света свечи. Старая Константа лежала в постели под стёганым одеялом с закрытыми глазами. Кожа у неё была такая тонкая, что сквозь неё просвечивали вены. Волосы, вернее их остатки, были совершенно белые и походили на комья пуха, вылезшего из её вышитой подушки. Я пригляделась: точно, бабушкино рукоделие.
Константа не двигалась и не дышала с тех пор, как я увидела её при свете. Судя по её виду, она либо спала, либо умерла, либо была ненастоящая – вроде какой-нибудь сахарной куклы, чтобы подманить меня поближе и напасть. Разум кричал мне открыть дверь и бежать подальше отсюда, но тут ноги будто приросли к полу: я кое-что увидела в комнате. Теперь мне точно нужно было поговорить со старухой.
– У тебя язык отсох? – раздался вдруг голос.
Я быстро повернулась: глаза Константы были по-прежнему закрыты, одеяло натянуто до подбородка.
– Нет, – прошептала я.
– Говори, девочка.
– Нет! – сказала я громче.
– Я-то думала, ты смелая, коли вошла одна в ведьмин дом, – просипела Константа. – Но голосок у тебя что у перепуганной мышки.
Я сглотнула. Двигаются ли у неё губы? Из-за теней, нависших над кроватью, не видно. Константа повернула голову и уставилась на меня белёсыми мутными глазами. Я покрепче сжала лямки рюкзака.
– Я смелая, – сказала я. Снова этот хриплый смех. Я подошла ещё на шаг ближе. – А вы никакая не ведьма.
Рот старухи скривился в подобии улыбки.
– Кто же я тогда?
– Вы та, кто носил корзину моему дяде, когда он был болен.
Морщинистая кожа у неё на лбу собралась в складки.
– Я? Немощная умирающая старуха? Я даже с постели не встаю. На стуле рядом с кроватью стоит металлическая кастрюля. Знаешь, для чего? Хочешь, скажу?
Я сделала ещё шаг.
– Эта самая корзина стоит на вашем столе и накрыта такой же тканью. Вы хотели, чтобы я пришла сюда. Хотели, чтобы я её увидела.
На этот раз старуха так рассмеялась, что закашлялась.
– Ишь любопытная! Тебе под ноги волчий капкан положи – всяко угодишь прямо в него и без ног останешься. Вся в мать, если не хуже.
Я улыбнулась.
– Так, значит, это правда – история про вас и маму? Вы вместе ходили в горы?
– Все истории так или иначе правдивы, – сказала Константа.
– А вы в самом деле встречали волков в лесу?
Глаза у неё раскрылись шире.
– О да. И не просто волков. Твоя мама много раз поднималась в гору. Белый Волк всегда шёл за нею. Всегда сторожил. – Я ничего не ответила, и старуха, ухмыльнувшись, продолжила: – Ты его тоже видела, я знаю. Это великая честь. Он – хранитель этих гор. Все в мире о нём позабыли. Люди принесли своих волков в жертву римлянам, и Белый Волк их покинул. Но здесь память о нём жива. Он с нами.
На улице начался снегопад. Выглянув из-за занавесок, я увидела, что солдаты так и сидят около таверны за карточной игрой. Офицер Секуритате присоединился к ним, но поглядывал на дом Константы.
Разумнее всего было пойти домой, но мне хотелось услышать историю. Я сняла рюкзак с плеч.
– Константа, а вы знаете историю, которую нельзя рассказывать?
– Всякую историю можно рассказывать.
– Только не эту. Эта очень опасная.
– Глупости какие.
И без всякого предупреждения Константа заговорила, а я внимала её словам. У меня покалывало пальцы – хотелось взять ручку и писать. Вряд ли я запомню все подробности.
Когда старуха замолкла и воцарилась тишина, я ждала, что случится нечто необычайное. У меня даже волосы встали дыбом. История, которую нельзя рассказывать, была рассказана. Я ощущала её присутствие в комнате, будто она висела между нами как нить. Но стены дома не рухнули. Пол не провалился у меня под ногами.
– Клянусь, я никому её не расскажу, – наконец проговорила я.
– А почему нет-то? – удивилась Константа. – Что, плохая разве история? Не нравятся старые деревенские сказки?