Поднялся переполох: люди кричали, пытались встать с пола, старик плакал всё громче, снова раздались выстрелы…
И сквозь весь этот шум я слышала лишь, как Габи рядом со мной задыхалась, хватая ртом воздух.
– Помогите! Помогите ей! – завопила я.
Санда повернулась к Габи и, схватив за плечи, посмотрела ей в глаза.
– Моё лекарство… – выдавила моя подруга. Она хрипела и билась в судорогах.
– Помогите скорей! – снова выкрикнула я. – Она же ребёнок!
Гомон вокруг затих. Санда рухнула на колени и поползла вперёд.
– Пожалуйста, умоляю вас. Лекарство! Ей нужно принять лекарство!
Офицер даже бровью не повёл.
– Манифест. Где он?
– Есть несколько мест, где его могли спрятать. Я точно не знаю… Клянусь, мы расскажем обо всём, что знаем, но как нам поверить, что вы нас не убьёте, когда на ваших глазах умирает девочка! Мне нужно помочь ей дойти до дома. Прошу вас. Умоляю.
Санда начала всхлипывать. У Габи закатились глаза. Офицер посмотрел на её ногу со скобой, затем перевёл взгляд на меня.
– Ты! Проводишь свою подругу до дома. И сразу же возвращайся.
Он кивнул одному из солдат, и тот рывком поднял нас с Габи на ноги. Я стояла и беспомощно хлопала глазами, а Габи повисла на мне, обхватив за шею. Но почему-то страх из глаз Санды никуда не делся, когда я повела подругу к выходу из школы. Мои бабушка и дедушка тоже выглядели напуганными.
– Она же тоже ребёнок, не сможет помочь… – начала было Санда.
Офицер Секуритате схватил Габи за плечо и так затряс, что она чуть не упала.
– Вы хотите, чтобы она приняла лекарство, или нет? – закричал он.
Санда опустилась на пол. Дедушка взял бабушку за руку.
– Ты не обязана идти. Выбор за тобой, – сказал мне дедушка, и на этот раз я поняла, что в его словах есть скрытый смысл. Я недоумённо смотрела на него, но тут Габи снова закашлялась, и я повела её к двери.
Снаружи было темно и холодно, небо заволокло облаками, но от укрытой снегом земли будто исходило свечение, и можно было разглядеть дома вокруг и прорытые в сугробах туннели во дворе. Мы с Габи ковыляли впереди, а наш провожатый-офицер шёл за нами по пятам. Я только теперь его узнала – это он лишил меня дара речи в тот день, когда меня спасла Старая Константа. Он не предложил помочь, хоть и прекрасно видел, что Габи бессильно повисла на мне, а я с трудом её тащу, и это разозлило меня больше всего.
Когда мы дошли до дома Санды и Габи, подруге, похоже, полегчало – она почти перестала задыхаться. Офицер встал в коридоре, светя в глубину дома фонариком.
– Пошевеливайтесь. Холодно, – сказал он.
Габи покачала головой.
– Мы там ничего не увидим, – прохрипела она. – И мне страшно.
Офицер скривился, закатил глаза и, отдав мне фонарь, ушёл в кухню порыскать в остатках нашей еды. Я помогла Габи добраться до её комнаты через устроенный солдатами погром. Как только дверь за нами закрылась, Габи быстро высвободилась из моих рук, бросилась к сваленной в кучу одежде на полу и принялась выхватывать из неё вещи.
– Варежки, – приговаривала она. – Две пары. И надень эти рейтузы под штаны. Ещё шапка тебе нужна. Вот эта налезет на твои большущие уши.
Я лишь разевала рот, глядя на подругу.
– А как же твоё лекарство?
Габи обернулась и одарила меня таким взглядом, будто у меня из носа выросли початки кукурузы.
– Не принимаю я никаких лекарств.
Я округлила глаза.
– Так ты притворялась!
– Ты должна достать манифест. – Габи бросила мне шапку. – Должна спасти дядю и папу. Секуритате найдут эти документы. Неужели не понимаешь? Поэтому они и раскурочивают наши дома.
Я изумлённо трясла головой. Одно дело рассказывать истории, строить планы и играть главную роль в своих фантазиях. И совсем другое – не струсить в реальной жизни.
– Мятежники нас найдут, – сказала я. – Они обо всём догадаются и придут нам на помощь.
– Какие мятежники? Те, кого Секуритате держат в заложниках? Или те, которые в столице в нескольких часах езды отсюда и которые никогда не бывали в деревне? Никто не явится нас спасать, Иляна. Нас спасёшь ты. Ты – спасительница. Разве ты не слышала, что сказал тот Секуритате в школе? Он говорил всерьёз. – Вдруг во взгляде Габи промелькнула грусть. – Возможно, твой папа уже мёртв. Такое правда может быть. А может, и нет. Я знаю, ты до сих пор на него сердишься, но, если он умрёт, поверь мне, тебе всю жизнь будет его не хватать. Ты должна попытаться их спасти. Иди же.
Я кивнула один раз, затем снова и закивала часто-часто. Потом надела на себя всю тёплую одежду слой за слоем – как бабушка научила. Из коридора послышался голос офицера – он звал нас. Наверное, уже было поздно – скорее ближе к утру, чем к полуночи. Выйдя из комнаты, мы пошли взять свои пальто.
– Тебе полегчало? – равнодушно поинтересовался офицер у Габи и протянул мне руку. – Верни фонарик.
– А можно я буду нести его обратно? – спросила я.
– Давай сюда.
– Ну пожалуйста, – подала голос Габи. – Там так темно. Когда мы сюда шли, было очень страшно.
Офицер потёр ладонью лоб и, моргнув, жестом велел нам выходить на улицу. Ступив во двор, я переглянулась с Габи в последний раз. Она сжала мою руку.
И тут я погасила фонарь.
Изо всех сил загребая руками, я поползла по вырытому в снегу туннелю. Офицер что-то выкрикнул, когда Габи рванула в противоположную сторону. Пару секунд он, видимо, раздумывал, кого из нас ловить, а потом бросился за ней в погоню. Наверное, решил, что она медленно бегает. Но Габи бегала быстро – быстрее всех мальчишек и девчонок в нашем классе, и даже снег и увечная нога ей не мешали. Добравшись до конца туннеля, я выдернула из сугроба самое острое и длинное копьё и помчалась к нашему дому на холме.
В предрассветной тьме
Боясь, что меня увидит кто-нибудь из деревни, я перепрыгивала через две ступеньки за раз, освещая фонарём скованный ледяной коркой склон холма. Я то и дело поскальзывалась и несколько раз упала, больно ударившись коленкой. Но не сбавляла темпа и мысленно приказывала ногам идти быстрее и не скользить по обледенелой земле. Запыхавшись, я добралась доверху и стала пробиваться через сугробы к нашему дому. Открыла калитку, взбежала по лестнице, поднялась на крыльцо и наконец вошла в дом. Пытаясь отдышаться, я застыла на пороге, оглядывая картину вокруг.
В кухне всё было вверх дном.
Бабушкину посуду разбили вдребезги. Сковороды и кастрюли валялись тут и там на полу. Скамьи и стулья разломаны. Заглянув в комнату бабушки с дедушкой, я увидела такой же погром.
Я прикрыла входную дверь, но засов был сломан, и она не закрывалась. Опустившись на колени, я отложила копьё и принялась разбирать завалы. И вот под грудами растерзанных вещей на холодных половицах обнаружилась моя лежанка. Я отодвинула в сторону мою любимую, привезённую из дома подушечку, вышитую бабушкой, – тёмно-зелёную с чёрной окантовкой и большой круглощёкой птицей. Разворошив постель, я добралась до отошедшей половицы. Пока я вынимала её, у меня дрожали руки – вдруг документ уже нашли или бабушка с дедушкой перепрятали его в другое место? Я посветила внутрь фонариком.
Манифест будто мерцал во тьме.
Я осторожно вытащила бумаги и сложила их в несколько раз. Затем убрала манифест в карман пальто и потянулась за половицей, чтобы положить её на место…
Но тут сверху, с крыши, послышался хриплый предостерегающий клич. Он эхом разнёсся вокруг.
Я погасила фонарь, замерла и прислушалась, затаив дыхание. Вместо половицы мои пальцы стиснули копьё. Я переползла на четвереньках к окну и успела схорониться: офицер, который гнался за Габи, заглянул в дом. Он заметил разворошённую постель и зияющую дыру в полу.
Моё сердце бешено колотилось. Раз он здесь, значит, с Габи случилась беда. Перед глазами встала картина: моя подруга лежит на снегу без движения, совсем одна, и спасти её некому.
Когда офицер отошёл от окна, я зажмурилась и, бесшумно пробежав через комнату, села на корточки у стены за дверью. Пульс стучал часто-часто. Дверь медленно открылась. Я сидела за створкой и ждала – выключенный фонарь в одной руке, копьё в другой. Офицер переступил порог. Он был один. Во дворе больше никого не оказалось. Я сжала копьё покрепче. Когда офицер присел на корточки рядом с дырой в полу, я выпрямилась, шагнула вперёд и, обогнув открытую дверь, начала пятиться к выходу.
Я добралась до крыльца, когда он вдруг обернулся.
Мы оба застыли на месте. Офицер изумлённо моргнул. И тут я кинулась бежать по лестнице, но оступилась на последней ступеньке и распласталась на земле. Встав на четвереньки, я принялась искать в снегу моё копьё, но нашёлся только фонарь. Между тем офицер уже вышел на крыльцо и нацелил на меня пистолет.
– Всё кончено. Давай бумаги, или я стреляю.
У меня кровоточила губа. Я никак не могла отдышаться. Дрожащей рукой я направила на офицера фонарик, всё ещё выключенный.
Иляна отдаёт манифест. Её всё равно убивают выстрелом в голову. Ей не удаётся спасти своих близких.
– Уху-уху-ху-ху-ху!
Самец неясыти. Самка сидела на крыше дома. Стиснув зубы, я включила фонарь и засветила офицеру прямо в глаза. В ту же секунду в шею сбоку его ударило булыжником. Офицер вскрикнул и, заслонив рукой лицо, начал стрелять вслепую. Но в меня не попал: я уже бежала, спотыкаясь, через двор к тропинке.
– Стоять! – закричал он, но я не остановилась. Он вскинул пистолет.
Следующий камень не попал в цель, но третий угодил ему прямо в лоб.
За деревьями я увидела убегающую Габи. Офицер еле переставлял ноги и пошатывался как пьяный, но стрелять не прекращал. Пуля ударила в ствол дерева рядом со мной, раскрошив кору. Я вскрикнула, но не обернулась.
Вверх по исхоженной тропе в лес. Выше, выше и выше. Дом скрылся из виду. За спиной уже не были слышны шаги и тяжёлое дыхание преследующего меня офицера. Но я всё равно торопилась, боясь остановиться. Я уже была так далеко, как никогда прежде не заходила. В снегу было почти не раз