[37].
В КОНСТАНТИНОПОЛЕ: ССОРЫ И РАЗРЫВ
По дороге к Константинополю Готфрид Бульонский был вынужден оставить своего брата Балдуина Булонского с женой и людьми из его окружения на несколько дней в заложниках. Для других прием был еще суровей, и франки нашли все ворота города закрытыми, так как император разрешил входить только вождям, и то не более чем десяти вместе. Франкам велели поставить палатки на другом берегу Золотого Рога, и греки снабжали их так недобросовестно, что они принялись грабить и жечь дома в красивых предместьях и опустошать сельскую местность в окружности до нескольких лье[38]. Армия императора быстро вразумила их, и, униженные тем, что отступили и понесли столько потерь в борьбе с греками, о которых говорили, что «у них нет ни стойкости, ни храбрости для ведения войны, у мужчин твердости не больше, чем у женщин», Готфрид Бульонский и его спутники преклонили колени перед Алексеем.
Переговоры длились несколько недель; стороны постоянно не понимали или старались обмануть друг друга. Император, который пять месяцев покровительствовал беднякам и пытался спасти им жизнь, дал знать баронам, что обязуется являться со своими людьми, в сопровождении армии и флота, чтобы хорошо их снабжать, по суше и по морю, и чинить их флот, если он у них есть. Алексей также обещал не допускать никаких притеснений паломников по дороге к Гробу Господню. Но он потребовал, чтобы бароны принесли ему присягу, как поступали до них все иностранные военачальники, командиры наемных отрядов. Они должны были признать его верховным командующим над их людьми и, главное, обещать передавать ему все города и территории, завоеванные во время походов в Азии; они получали право селить там своих людей и даже строить там латинские церкви и управлять этими квазинезависимыми княжествами, только если примут обязательство верности и подчинения и изъявят готовность защищать новые границы от имени империи. Однако о судьбе Иерусалима разговора не было.
Готфрид Бульонский сначала отказался, ссылаясь на то, что уже присягал германскому императору. Это были явные отговорки: дело было двадцать лет назад, и тогда он был еще совсем молод, лет двадцати; если он хорошо послужил этому императору во время двух итальянских походов, в 1082 и 1084 г.,то впоследствии выступил против него на стороне церкви. Его отказ и неуклюжие попытки некоторых других уклониться от присяги позволяют думать, что в тот день, а может быть, еще и до выступления в поход западные князья решили оставить завоеванные земли себе и поселиться там, даже не намереваясь возвращаться в свои страны. Во всяком случае, их поступки ясно выдают непонимание и даже враждебность и нетерпимость, какие латиняне испытывали по отношению к грекам.
Боэмунд уступил и в конечном счете охотно согласился принять дары от императора — монеты, золотые и серебряные сосуды, красивые шелковые туники, но, когда он пожелал, чтобы его признали командующим императорскими силами в Анатолии, начальником над стратигами и комендантами крепостей, император ограничился расплывчатыми обещаниями. Что касается Танкреда Готвильского, человека крайне надменного и, несомненно, склонного всю дорогу захватывать побольше добычи, он отверг все дары и, чтобы сильней уязвить греков, потребовал большой шатер Алексея, «который с большим трудом могли переносить двадцать верблюдов и в который входили, как в город, через ворота, охраняемые башнями»; ему убедительно дали понять его дерзость, и ему пришлось переправить через пролив свои войска и перевезти багаж на вьючных лошадях, захваченных по соседству. Роберт II Нормандский и Стефан Блуаский тоже позволили себя подкупить, получив столько золотых монет, сколько попросили, и десятки лошадей для замены утраченных по дороге. Раймунд IV Тулузский, покинувший свое графство с большими денежными суммами, не нуждался в материальной помощи. Он наотрез отказался принимать обязательства, но, прибыв последним, когда остальные бароны были уже в Азии, согласился присягнуть; однако текст его присяги состоял из таких общих слов и был настолько двусмысленным, что любой мог толковать его по-своему.
Таким образом латиняне, вынужденные дать присягу или принесшие ее из-за нехватки продуктов для продолжения пути и едва скрывавшие недобрые мысли, переправились в Азию, где с тех пор неизменно шли и сражались отдельно от греков, думая лишь о том, как бы все заграбастать. Ссоры, конфликты из-за первенства, не приведя к настоящей и открытой войне, которой едва удалось избежать, быстро вызвали разрыв.
Сначала латиняне стали лагерем под Никомедией, последней крепостью, еще находившейся в руках греков, и по крутым горным склонам, где пехотинцы, прорубая дорогу топорами и кирками, без конца были вынуждены ждать бедняков, не поспевавших за ними, они проторили себе путь до стен Никеи. Первые контингенты поставили там свои палатки 6 марта 1097 г., основные силы подтянулись не ранее чем через месяц. Турок там было мало, и на вооруженные подкрепления они рассчитывать не могли, но, пребывая под защитой прочных стен и получая по озеру, находящемуся под самым городом, продовольствие, оружие, дерево и камень для ремонта укреплений, они без труда отбивали атаки франков, которые без осадных машин теряли много людей: «Душевную боль, исторгавшую слезы сострадания, вызывало зрелище, когда турки, если им удавалось ранить одного из наших, осмелившегося приблизиться к подножию стен, бросали сверху на несчастного, еще живого, железные крюки, подтягивали тело к себе, причем никто не мог отобрать у них эту добычу, а потом раздевали труп и бросали его нам обратно совсем нагим»[39].
Но одним утром турки с удивлением и горечью увидели, что телеги, запряженные быками, подвезли к озеру большие корабли. Поняв, что их окружили, они не замедлили вступить в переговоры, предпочтя сдаться грекам, которых давно знали, чем франкским рыцарям, о которых они не знали ничего и которых, как они видели, сопровождала огромная масса пешего люда, бедного, изголодавшегося, готового грабить и, несомненно, убивать. Действительно, Алексей Комнин запретил разорять город; он взял казну эмира себе, но разрешил ему свободно покинуть город и вместе с женой и детьми направиться под защиту ближайшего турецкого гарнизона.
Император одержал верх и, взяв Никею, для управления которой сразу же были назначены его чиновники, показал решимость вернуть себе все недавно потерянные города. Но франкские бароны считали себя обманутыми и желали снять с себя обязательства, забыв, что без помощи греков они никогда бы не смогли добраться до Никеи и что без продуктов, доставлявшихся нагруженными судами в порты Черного моря, их люди умерли бы с голоду. Были забыты и крупные суммы денег, розданные вождям, и мешки бронзовых монет, переданные простым людям.
С тех пор каждый был сам за себя. Греки крейсировали вдоль берегов Анатолии, один за другим занимали порты, высаживали там отдельные воинские части и, хорошо осведомленные о приближении франков, продвигались все дальше в глубь материка. Иоанн Дука и адмирал Каспак осенью 1097 г. напали на города Ионии. Смирна и Эфес были заняты без тяжелых боев, и вскоре там поселилось множество крестьян, ремесленников и купцов, сделав эти города, обладание которыми было столь важным в символическом смысле, плацдармами христианской реконкисты, распространившейся намного дальше. Сильная императорская армия взяла Филадельфию и в марте 1098 г. одна, без помощи латинян, давно исчезнувших из вида, выиграла две тяжелых битвы с турками и отодвинула границы империи на юг, до окрестностей Лаодикеи.
Тем временем латиняне шли все дальше, а турки освобождали пространство перед ними. Они не видели ничего, кроме высоких бесплодных плато, бесконечных горизонтов, опустевших деревень и пустых амбаров. Каждый день они искали воду очень далеко от лагеря и приносили ее в бурдюках, загрязненной от выпотов еще свежей кожи. «Как из-за суровости этих мест и узости проходов, так и вследствие бесчисленности последних и сильнейшего зноя как-то в субботу воды стало недоставать еще более, чем обычно, — до такой степени, что пятьсот человек обоего пола скончалось от мучительной жажды»[40]. Лошади падали; многие рыцари становились пехотинцами или «садились на быков или коров либо на собак-овчарок, в этой стране необычайно огромных». Турки их тревожили, нападая на отстающих: «Бедные и богатые гибли ежедневно, как от голода, так и от рук врагов; однако немало было и таких, кто из-за нехватки хлеба уходил из отряда, чтобы искать хлеб в окрестных замках, но не возвращался, покидая нас навсегда»[41].
Дней через двадцать после выхода из Никеи они разделились в надежде легче прокормиться; на один из отрядов немедленно напали три тысячи турок, огласив воздух варварскими кличами, и этот отряд, укрывшись в подобии укрепленного лагеря, был спасен только благодаря своевременному подходу другого отряда, который вызвали гонцы. Оказавшись в тисках, враги, вскоре окруженные, попытались бежать, но, не найдя выхода, были полностью уничтожены, оставив на поле боя золото, серебро, лошадей, ослов, быков и овец. Было это при Дорилее 1 июля 1097 г.
Миновав город Иконий, жители которого его покинули, а потом отразив вылазку турок под Ираклией и не потеряв при этом ни одного человека, бароны снова разделились, выбрав пути, разведшие их далеко, словно они не собирались больше встречаться. Младшие, Танкред Готвильский и Балдуин Булонский, пошли кратчайшим путем — к южному побережью Анатолии. Остальные, намного более многочисленные, выбрали дорогу на северо-восток, к Кесарии, тем самым значительно отдаляя момент, когда смогут достичь Иерусалима. Но вожди искали союзов с христианами Анатолии; одних дорога привела в Таре, других — в Каппадокию, местность, где значительную часть населения составляли армяне, готовые принять тех, кто освободит их от турок. Готфрид Бульонский и его люди взяли Кесарию, назначив градоначальником армянина, благодаря быстрому переходу освободили крепость Коксон и после этого долгого обходного маневра наконец предприняли штурм Таврских гор, на узких тропках которых, поднимающихся до высоты в две тысячи метров, потеряли много как людей, так и лошадей: «Колотя себя по телу натруженными руками, изнуренные болью и скорбью, они задавались вопросом, что делать с самими собой и со с