В Германской империи император Конрад III, свояк Мануила I Комнина[73], мог рассчитывать на своих швабских вассалов, верных его династии, но графы и рыцари северных областей, прежде всего Саксонии, ясно дали ему понять, что охотней сразятся с язычниками на восточных границах. Они собрались во Франкфурте в марте 1147 г., их замысел был одобрен папой, который через месяц в тексте почти такой же буллы, как булла 1145 г., заявил: те, кто возьмет крест для борьбы с вендами, тоже будут рыцарями Христа, а их близкие и имущество будут взяты под охрану церкви. К ним присоединилось много датчан и поляков. Все эти рыцари и воины в походе на Ближний Восток участия не приняли.
Если верить рассказам того времени, а тем паче истории, которую написали позже и преподают поныне, «второй крестовый поход», несомненно, остался бы благим намерением, если бы не рвение и упорство Бернарда Клервоского, который в марте 1146 г. в Везеле, а в конце того же года в Шпейере сумел убедить соответственно короля и императора. Это, как всегда, сильное упрощение, но нельзя отрицать, что проповеди белого духовенства были куда более редкими и хуже согласованными, чем проповеди монахов. В империи, особенно в долине Рейна, появились, как и в 1095-1096 г., самозваные проповедники, возбуждавшие толпы выступить против всех, кого они объявляли врагами Христа. Они обвиняли еврейских ростовщиков и добрых купцов в том, что те эксплуатируют людей, принимающих крест, и даже в том, что не дают денег на поход в Святую землю. В хронике описан некий Рудольф, называвший себя священником или монахом, а на деле, скорей всего, самозванец, который призывал убивать «нечистых» людей. Фактически снова, несмотря на все старания архиепископов Кёльнского и Майнцского смирить страсти и защитить тех, кого они могли защитить, толпы черни начали грабежи и убийства в городах.
Немцы пошли дорогой, проторенной Готфридом Бульонским. У французов вопрос выбора дороги вызвал бурные споры, а впоследствии — упреки и раздор. Некоторые хотели отправиться морем, уверяя, что так встретят меньше препятствий, подвергнутся меньшим опасностям и — что, возможно, было важно для некоторых, — при этом за ними заведомо не смогут последовать толпы бедняков. Никто из них не предложил обратиться к северным итальянцам, которые могли бы построить и оснастить достаточное количество больших судов.
Иметь дело хотели только с сицилийцами. В этом выборе, если отвлечься от соображений политики и поиска союзов, не было никакого смысла. Предстояло идти далеко на юг, пересечь Альпы с отрядом, отягощенным тяжелым обозом, следовать дальше до Апулии и выдержать опасности долгого морского перехода до киликийских берегов. Это стоило дороже и, если вдуматься, влекло больше риска. Но те, кто отстаивал этот план, громогласно утверждали: его преимущество состоит в том, что не придется иметь никаких дел с греками. Не надо будет идти ни по какой из их дорог. Не потребуется идти в Константинополь, чтобы унижаться перед греческим императором, и армия не попадет в зависимость от проводников, которые в Анатолии изменят и выдадут бойцов противнику. Рожер II, коронованный в качестве короля Сицилии на Рождество 1130 г. антипапой Анаклетом, в 1139 г. добился признания от Иннокентия II и за несколько лет закрепил за собой репутацию поборника христианства в Средиземноморье. Его знатные воины ежегодно устраивали набеги на базы мусульманских пиратов на побережье Африки — Махдию, Джербу и Джиджелли (близ Бужи). В 1145 г. его адмирал Георгий Антиохийский взял Триполи[74] и оставил там гарнизон, следивший за выплатой дани. Итальянские норманны, достигшие вершины могущества и новой славы, достойные наследники главарей ватаг времен Роберта Гвискарда, переправились через Адриатическое море, захватили остров Корфу и сеяли ужас на всех побережьях Греческой империи.
На самом деле некоторые из приближенных короля, хорошо зная соотношение сил, понимали, что в схватках за возвращение и сохранение Антиохийского и Эдесского графств армии придется столкнуться с греками, стратиги которых будут готовы к бою. Несколько лет назад, в 1142 г., Иоанн II Комнин добивался от Раймунда де Пуатье и Жослена II, графа Эдессы, передачи ему Антиохии, и только смерть императора в апреле 1143 г. положила конец его посягательствам на город. На каждом собрании, какое проводил французский король, присланный армянами епископ Тарса и многие советники Людовика VII во главе с Жоффруа де ла Рош-Ванно, епископом Лангрским, возвышали голос, напоминая, что Иоанн Комнин изгнал франков из крепости Мамистра, из многих замков и с обширных территорий на морском побережье, а также удалил католических епископов, заменив их еретиками. Вместо того чтобы побуждать христиан изгнать язычников подальше, он вступил в союз с последними ради истребления франков. Бог, справедливый мститель, пожелал, чтобы Иоанн Комнин сам ранил себя отравленной стрелой и тем самым завершил свою недостойную жизнь. Но его преемник Мануил I Комнин оказался не лучше и везде, где может, поддерживает своего патриарха и священников против священников римских. Самые решительные считали, что поход на Восток должен быть в той же мере войной с греками, как и с язычниками. Это должен быть тот самый бой с ересью, какой в совсем недавнем прошлом, всего за несколько лет до призыва папы идти на Восток, проповедовали Бернард Клервоский и цистерцианцы, яростно обличая манихеев, которыми они называли также богомилов, павликиан или катаров. Не сбавляя темпа, Бернард в 1140 г. на соборе в Сансе добился обвинения в ереси Абеляра и Арнольда Брешианского, а через пять лет, весной 1145 г., отправился читать проповеди против еретиков в Лангедок.
Все видели в греках людей, чуждых римской церкви, столь же преступных, как и другие иноверцы, и ничто не мешало их обвинять: «Мы узнали, что они совершают преступление, достойное смертной казни, а именно: вступая в брак с кем-либо из наших, они крестят заново того, кто был окрещен по римскому обряду. Знали мы и о других их ересях, связанных со служением мессы, и об их мнении о том, от кого исходит Святой Дух»[75].
Король, который, конечно же, предупредил императора Мануила Комнина о своем намерении идти на Восток сражаться с неверными, отправил посольство также к королю Сицилии, который, не заставив себя упрашивать, пообещал ему корабли и провизию для переправы через Адриатическое море и, более того, заверил, что и его сын будет сопровождать Людовика в дороге по Балканам. Но в Этампе, где Людовик VII созвал тех, кто должен был следовать за ним и присутствовать на советах, обвинители греков в коварстве не смогли его убедить, и было решено идти исключительно по суше, через Германию и Венгрию. Однако с первых же дней, после переправы через Рейн, продукты стали настолько дорогими из-за многочисленности покупателей, что многие паломники отделились от общей массы, чтобы направиться на Юг и пересечь Альпы.
Армии короля и германского императора выступили в путь только в 1147 г., через два года после призыва папы. Войска этих монархов были, возможно, менее многочисленными, чем те, какие в 1096 г. собрали бароны, но их выставленные напоказ оружие, украшения и богатства производили более сильное впечатление. Вместе с Конрадом отправились его племянник Фридрих (будущий Барбаросса) и единоутробный брат епископ Оттон Фрейзингенский, папский легат, герцоги Австрийский и Швабский, маркграф Баденский, несколько епископов и один из итальянских крупных вассалов, маркграф Вильгельм Монферратский. У французов свиту короля, которого сопровождали также брат Роберт де Дрё и молодая жена Алиенора Аквитанская, составляли граф Генрих Шампанский, Альфонс-Иордан Тулузский — сын Раймунда IV, граф Тьерри Фландрский, Гуго де Лузиньян и Амедей Савойский. Это была не просто большая армия — это был королевский двор на марше: за монархами следовали приближенные, жены, дети и племянники, вассалы, советники и дворня. Один из тех писавших намного поз-
же историков, которые не побоялись несколько отстраниться от событий и выразить неодобрение, приводит список знатных дам и показывает, сколь большое значение они придавали своему багажу и туалетам, причем многие из них, и Алиенора первая, взяли с собой своих трубадуров. Об этом сообщили папе, он попытался отреагировать, и по нескольким его запретам и предостережениям видно, как мало в подготовке к этому походу проявлялось энтузиазма и религиозного порыва, характерных для времен Готфрида Бульонского и Раймунда IV Тулузского: рыцарям запретили брать в поход собак и соколов, а главное — был составлен очень подробный список оружия и одежды, которые должен взять каждый. В самом деле, время баронов Первого крестового похода, которых обязательно сопровождали духовные лица, духовники, проповедовавшие по вечерам в лагере и оставившие рассказы, где служение Богу и освобождение Иерусалима трактовались как выполнение торжественных обетов, — ушло в прошлое. От авантюры 1147 г., обреченной на провал, остался рассказ одного-единственного очевидца, Одона (или Эда) Дейльского[76], близкого к Сугерию, аббату Сен-Дени, и в течение всего похода выполнявшего обязанности королевского духовника. Он взялся за перо в июне 1148 г., перед штурмом Дамаска. Его адресованный Сугерию текст «О странствовании Людовика VII на Восток» [De profectione Ludovici VII in Orientem], который в XIX в. почему-то назвали «Историей крестового похода Людовика VII», — не более чем составная часть «Жизнеописания Людовика VII», подготовленного монахами Сен-Дени. Одон нечасто задерживается на описаниях страданий и боев, но, не слишком желая этого сам, показывает, как неохотно этот странствующий королевский двор уступал требованиям, которым должен был соответствовать настоящий военный отряд. На восточном берегу Рейна бедняки во время драки устроили в лагере пожар, что, — пишет наш хронист, — «было гибельным для некоторых из наших, а именно для богатых купцов и менял». И далее: чтобы попасть в Азию, «мы переплыли море, а близко за нами следовали суда с продуктами питания и менялами, которые на берегу разложили свои сокровища; их столы блестели от золота и были украшены серебряными сосудами, которые они купили у наших». В Константинополе он удивляется хорошему снабжению рынков, но ничего не пишет о ценах на зерно и вино: «Мы покупали рубашку менее чем за два денье, а тридцать рубашек за три су»