[137]. Они назначили десять «знатных мужей» из числа тех, кто еще причислял себя к паломникам, и десять венецианцев для того, чтобы руководить дележом, и отдавали приказы вешать тех, кто прятал украденное. «И никогда с самого сотворения мира не было видано и завоевано столь громадное количество добра, столь благородного или столь богатого — ни во времена Александра, ни во времена Карла Великого, ни до, ни после»[138]. Автор одного рассказа, правда, полностью сочиненного позже, оценивает трофеи приблизительно в четыреста тысяч марок серебра и сто тысяч коней. Во всяком случае, этого было вполне достаточно, чтобы возместить венецианцам долг и дать более ста тысяч марок сеньорам и рыцарям в соответствии с рангом, так что рыцарь получил вдвое больше конного сержанта, а последний — вдвое больше пешего сержанта.
БАЛДУИН I КОНСТАНТИНОПОЛЬСКИЙ
Менее чем через месяц латиняне назначили императора, избрав его, военачальника армии завоевателей, пришедшей столь издалека, не в шуме и гаме боев и грабежей, еще звучавших в ушах бойцов, а голосами целого небольшого собрания из шести франков и шести венецианцев. Мы видим, что те бароны, графы и вельможи, которые первыми собрали своих людей, дорого заплатили венецианцам своими денье и владениями еще в Венеции, а потом под Константинополем сражались во главе отрядов, не были допущены к этой процедуре, их голос никак не учитывался. Избрание императора состоялось без них. Кроме венецианцев все выборщики были церковниками — два епископа из Французского королевства (Труаский и Суассонский), один из Германии (Гальберштадтский), два из Святой земли (Вифлеомский и Акрский) и цистерцианец Петр из Лучедио и Монферрате[139].
Робер де Клари, простой рыцарь, говорит, что назначили по десять выборщиков — десять венецианцев и десять франков. Несомненно, он занимал иное положение, куда более скромное, чем Виллардуэн, он сообщает только то, что слышал в лагерных палатках, и, как хорошо заметно, не приводит никаких имен. Однако он не преминул описать обстоятельства, очень сложные, в каких происходили выборы, которые постоянно переносились и которым мешали ссоры между претендентами. «Потом случилось гак, что все графы и все знатные люди собрались однажды во дворце Львиная Пасть [Вуколеон], который занимал маркграф [Монферратский], и сказали друг другу, что им надо бы кого-то поставить императором, и из них самих избрать десятерых [...]. Бароны же вовсе не были согласны с тем, что маркграф предложил своих людей, но согласились с тем, чтобы он выдвинул только некоторых из своих в число этих десяти. Когда дож Венеции, муж весьма доблестный и мудрый, увидел это, он обратился ко всем присутствовавшим и сказал: “Сеньоры, теперь выслушайте меня, — сказал дож. — Я предлагаю, чтобы, прежде чем выбрать императора, дворцы были переданы под общую охрану всего войска” [...] Маркграф все время хотел предложить тех, кто, как он думал, выберет его самого императором [...]. И этот раздор длился с добрых 15 дней, поскольку они не могли договориться между собой; и не проходило дня, чтобы они не сходились для этого дела, пока наконец не согласились в том, чтобы выборщики были из духовенства войска, епископы и аббаты, которые там были»[140].
У Бонифация Монферратского, назначенного главнокомандующим, сторонников было мало. Венецианцам был не по душе человек, женившийся на Марии, вдове Исаака Ангела и дочери венгерского короля — их врага. А главное, к тому времени, как был захвачен Константинополь, «знатные мужи», которые во время штурмов всегда старались оставить Бонифация охранять лагерь, слишком хорошо знали, что он связан с Комнинами и с франками Иерусалима, из среды которых взяли жен все три его брата[141]. Это он, сеньор Монферрата и, следовательно, вассал германского императора, посланный в Венецию Филиппом Швабским, очень старался уговорить крестоносцев направиться прежде всего в Константинополь. И он же в 1203 г. с сильным эскортом сопровождал молодого Алексея IV в местности, далекие от города, в поисках поддержки со стороны аристократов и наместников нескольких провинций. Бонифаций Монферратский некоторым образом был представителем тех, кого отвергли и с кем сражались франкские бароны, — греков, а также тех, кто все еще ждал помощи на Святой земле. Поэтому избрали Балдуина, графа Фландрии и Эно, вассала не германского императора, а французского короля; он стал Балдуином I Константинопольским. Этот выбор легко объяснить, приняв во внимание, что в предприятии, которое мы называем «крестовым походом», участвовали в основном знатные бароны Франции. Виллардуэн перечисляет сначала двух графов — знатных баронов Франции, потом двадцать три человека, в том числе графа Блуаского, «во владениях графа Шампанского», девятнадцать человек «во Франции», девять во Фландрии, двадцать шесть с Гуго де Сен-Полем. Завоевание Константинополя и создание Латинской империи по существу подрывали саму идею империи: ведь франки, вассалы западного короля, не только изгнали греков, живших здесь много веков, но и в некотором роде отказались служить амбициям германских императоров, тоже издавна надеявшихся объединить Восток и Запад в одних руках. Эта Восточная империя по-прежнему называлась империей, но теперь ею управляли семейства, тесно связанные с Французским королевством. Виллардуэн принял титул «маршала Шампани и Романии».
БРЕМЯ ЛЕГЕНДАРНОЙ ИСТОРИИ
Сеньоры константинопольского латинского королевства не могли говорить ни о борьбе с врагами христианской веры, ни об историческом наследии, но хотели, как римляне, считаться наследниками Энея и троянцев. Они читали или слушали «Илиаду» или же «Энеиду» Вергилия, которые клирики и труверы постоянно перерабатывали, предлагая всевозможные версии, первая из которых, «Роман об Энее», поэма в сто тысяч стихов на латыни, сочинение анонимного автора, увидела свет в 1160-е гг. Лет через десять за тот же сюжет взялся Генрих фон Фельдеке, уроженец Лимбурга, близкий ко двору Маргариты Клевской, рукопись которого, похищенная графом Тюрингским, была возвращена только через девять лет, и за это время, несомненно, можно было сделать много списков. В тот же период Бенедикт де Сент-Мор в Турени написал по-французски первый «Роман о Трое», эпическую поэму в три тысячи Стихов, посвятив Алиеноре Аквитанской. Это была воинствующая литература, призыв к мести: автор описывает каждое сражение до мельчайших подробностей, воспевая доблесть троянцев и клеймя трусость греков. Немецкую переработку этого романа сделал Герборт фон Фрицлар, как раз тогда, когда Фридрих Барбаросса, двигаясь на Восток, столкнулся с недобросовестностью греков, а некоторые его советники стали открыто говорить, что надо штурмовать Константинополь.
Эти поэмы, очень длинные, слишком обстоятельные, отягощенные множеством назиданий и рассуждений, конечно, были хорошо знакомы только отдельным клирикам и грамотным людям. Но при сеньориальных дворах, перед аудиторией из рыцарей, сеньоров, приближенных и вассалов, их читали или пели труверы, приукрашивая во вкусе времени. Крестоносцы не раз слышали их в те времена, когда графы и вельможи стали брать с собой уже не капелланов, как делали Готфрид Бульонский и Раймунд IV Тулузский, а исполнителей песен о деяниях. В Труа или в Провене графиня Мария Шампанская окружала себя такими же людьми; в свите графа Блуаского числились Ги де Куси и Конон Бетюнский, который был сыном Роберта Бетюнского, погибшего в 1190 г. под Акрой, и описывал, как последний увидел «чудесный город Трою, в котором на ныне пустынных берегах от прекрасных строений остались только жалкие развалины». Воспоминания об этой войне и о коварстве греков были еще очень живы у всех принявших крест. «Троя принадлежала нашим предкам, а те из них, кто уцелел, пришли оттуда и поселились в той стране, откуда пришли мы; и так как Троя принадлежала нашим предкам, то мы поэтому и прибыли сюда, чтобы завоевать землю»[142]. Можно было, — конечно, не в Риме и даже не в германской империи, где немцы были уязвлены тем, что кто-то восторжествовал там, где не посмели напасть они, но в больших фьефах северной части Французского королевства, — воспевать подвиг маленькой армии, победившей в том месте, где несколько раз потерпели поражение мусульмане, болгары и русские, армии которых насчитывали по нескольку тысяч человек[143].
УНИЖЕНИЕ КОНСТАНТИНОПОЛЯ
В Константинополе победители вели себя как наглая солдатня, ничуть не искавшая доброжелательного приема. Если наши франкские хронисты особо не задерживаются на рассказах о злоупотреблениях, какие совершались при разорении Константинополя, то грек Никита Хониат, очевидец и жертва, долго описывает негодование жителей, которых воины зачастую гнусно унижали, без конца поднимая на смех: «Они облачались в окрашенные платья, обычную одежду греков, чтобы показать, как она смешна; они надевали полотняные головные уборы на головы своим лошадям, привязывая тесемками, которые, по нашему обычаю, должны висеть сзади; некоторые носили в руках бумагу, письменные принадлежности и чернильницы, высмеивая нас как якобы скверных писцов или простых переписчиков»[144].
И далее: «Нелепостью было бы добиваться от них сговорчивости и безумием — разговаривать с ними рассудительно. Эти варвары ни с кем не обращались человечно. Некоторые смотрели на красивых женщин с таким выражением, словно собирались сей же час ими насладиться. Мы окружали этих женщин, словно оградой, и предупреждали, чтобы они мазали лица грязью. Вот что, стало быть, сулили нам этот позолоченный нашейник, эти поднятые брови, этот