[1341]. 29 декабря Хансен сообщил неутешительные новости с севастопольского фронта: в этот день его атаки не принесли существенного успеха. Более того, густой туман не позволил авиации осуществить необходимую поддержку с воздуха как над Севастополем, так и над Феодосией. Все это, признавался Манштейн в военном дневнике, складывалось в «очень плохую ситуацию»[1342]. Такая недосказанность в разгар кризиса, почти британская по тону, не могла замаскировать настоящее положение дел. Если Манштейн не сможет очень быстро перебросить войска от Севастополя в восточную часть Крыма, он столкнется с возможностью поражения. Существенно улучшить положение одиннадцатой армии могли бы своевременно прибывшие подкрепления.
Советское командование — несмотря на трудности и разочарования десанта в районе Керчи — смогло добиться успеха под Феодосией. Это открывало возможности нанести серьезный удар по армии Манштейна и даже разгромить ее. В этих непростых обстоятельствах на стороне войск оси в Крыму сыграли удача, а также точное исполнение приказов. Несколько раз Манштейна спасали серьезные ошибки советского командования. Ни 44-я, ни 51-я армия, похоже, не сумели проявить инициативу и воспользоваться слабостью противника. В Севастополе Октябрьский, несмотря на усиливающееся давление Манштейна, все сильнее раздражался при виде того, как упускается эта бесценная возможность снять блокаду города. Но и в Севастополе обстановка оставалась сложной.
28 декабря главнокомандующий Черноморским флотом писал не только о тяжелых потерях в Керчи, но и о неудачах в Севастополе. Октябрьский сетовал, что командующие секторами «переоценивают силы врага»: на отражение атаки двух немецких рот с 5–7 танками они бросили все имеющиеся в их распоряжении силы. И при этом генералы жаловались: «Очень тяжело». Недооценивать врага нельзя, но «надо верить в свои силы», заключил он. 29 декабря наступление немцев продолжилось, и Октябрьский отметил, что «несмотря на большие потери, которые несет враг, он продолжает лезть. Становится непонятной его слепота, бессмысленные большие потери людей». Войска Кавказского фронта пытались расширить захваченные плацдармы; «противник оказывает сильное сопротивление, но отступает». Несмотря на оптимистичное заявление, что «после этого, безусловно, должно измениться положение и у нас в Севастополе», советские войска утрачивали оперативную инициативу, а Манштейн накапливал силы, чтобы остановить продвижение противника на запад, а затем начать контрнаступление на Феодосию и вернуть себе город[1343]. Зная о желании Гитлера, чтобы Севастополь был захвачен как можно скорее, Манштейн решил продолжать операции и на этом направлении.
Несмотря на атаки LIV корпуса на Севастополь 30 декабря и на локальный успех 16-го пехотного полка, штаб одиннадцатой армии был вынужден смириться с действительностью. Манштейн и его подчиненные поняли, что единственный способ устранить растущую угрозу жизненно важным коммуникациям в Крыму — остановить наступление на Севастополь, чтобы высвободить необходимые силы для устранения новой угрозы. Требовалось срочно стабилизировать положение на востоке полуострова. Следует отдать должное дару убеждения Манштейна, который сумел доказать Гитлеру, что необходимо не только приостановить наступательные операции под Севастополем, но и отойти на позиции, которые можно защищать меньшими силами, чем открытые аванпосты посреди советской обороны. Несмотря на то что любое отступление противоречило приказу фюрера сражаться до победы, Гитлер согласился с доводами командующего. 31 декабря Манштейн отдал приказ, разрешающий истощенным и уставшим дивизиям LIV корпуса отступить к северу от реки Бельбек.
Таким образом, год закончился не триумфальным взятием немцами Севастополя, а укреплением позиций, окружавших город. При отступлении пришлось оставить большую часть территории, которая была отвоевана дорогой ценой, — например, позиции 22-й дивизии. Комментируя отход, Манштейн в мемуарах отметил:
«То, что Гитлер был недоволен этим решением (хотя и не мог изменить его), так как оно противоречило только что отданному им строгому приказу, запрещавшему добровольно оставлять что-либо, ничего не значило в сравнении с ответственностью, которую я испытывал перед войсками, понесшими такие большие потери. Но, именно думая о своих войсках и о том, как сохранить людей, мне пришлось принять это решение»[1344].
Второй немецкий штурм Севастополя (Манштейн упорно продолжал считать его «первым»), на который возлагали такие надежды, не был «утерянной победой», но привел если не к унизительному, то к обидному поражению. Вопреки заявлению Манштейна и других немецких генералов, представляется неправдоподобным, что еще одна пехотная дивизия, не говоря уже о полке, могла склонить чашу весов в пользу атакующих[1345]. Но храбрые защитники города во главе с Октябрьским не могли позволить себе почивать на лаврах. Они стойко отражали атаки противника и не отступили, но их потери были очень велики. Немецкие и румынские войска теперь лучше знали местность и могли извлечь уроки из недавних операций, использовать полученный опыт при следующем штурме. Тем временем советское командование возлагало большие надежды на то, что разворачивающаяся Керченско-Феодосийская десантная операция превратится в полномасштабную кампанию по изгнанию врага из Крыма. Планы Кавказского фронта были многообещающими, но результат оказался далек от ожидаемого.
После приостановки немецкого наступления на Севастополь судьба города зависела от исхода боев на востоке Крыма. Октябрьский полностью сосредоточился на поддержке флотом войск Кавказского фронта, а Петрову и его коллегам в Севастополе на следующие пять месяцев предназначалась роль сторонних наблюдателей. Бои вокруг города продолжались: общее затишье время от времени прерывалось атаками советских войск на позиции немцев, с поддержкой с воздуха. Обычно эти атаки совпадали с операциями на других участках и предназначались для того, чтобы противник не мог перебросить силы с севастопольского фронта. Вокруг города шла окопная война, во многих отношениях напоминавшая осаду 1854–1855 гг.
С точки зрения советского командования освобождение Крымского полуострова и снятие блокады Севастополя зависело от быстрого развития успеха, достигнутого под Керчью и Феодосией. Манштейн в мемуарах критикует противника, не сумевшего развить успех, и преподает читателю урок по планированию военной кампании. По его мнению, советская 51-я армия преследовала немецкую 46-ю дивизию «очень нерешительно». Советская 41-я армия «к нашему удивлению» направила основные силы не на запад, а «на восток, навстречу 51-й армии». Таким образом, «противник явно видел перед собой только тактическую цель — уничтожение наших сил на Керченском полуострове — и совершенно упустил из виду оперативную цель — пересечение основной жизненной артерии 11-й армии»[1346]. Но изучение советских документов показывает, что ситуация была не такой простой, а также дает несколько примеров несогласованности действий. В первые дни 1942 г. шла активная переписка между нетерпеливой Ставкой и неповоротливым штабом Кавказского фронта, старавшимся преодолеть сомнения и задержки, связанные с плохой погодой и недостатками логистики. Это яркий пример огромной пропасти между теоретическими требованиями военной стратегии и оперативным искусством, а также между планированием и проведением тактических операций.
1 января 1942 г. командующий Кавказским фронтом генерал-лейтенант Козлов отправил в Москву план освобождения Крымского полуострова. Он предлагал «добиться полного окружения и уничтожения группировки противника… наступлением моторизованной группы в направлении Перекопа, с одновременным наступлением на Симферополь и вдоль побережья Черного моря». Козлов предполагал, что наступление начнется в период между 8 и 12 января. В конце следующего дня (2 января) из Ставки пришло распоряжение, не только одобрявшее план Козлова, но и требовавшее «всемерно ускорить сроки окончания сосредоточения войск и начала перехода в общее наступление». Для этой цели высшее командование «предлагало» (в сущности, требовало) «использовать все возможные средства для переброски войск в Крым как по линии Черноморского военного, так и гражданского флотов». Директива Ставки заканчивалась оптимистически: «В случае установления отхода противника из Крыма немедленно перейти в общее наступление всеми имеющимися в Крыму силами и средствами, независимо от окончания сосредоточения, с целью выхода на Перекоп и Чонгар — отрезать пути отхода противнику»[1347].
Манштейн, несмотря на серьезное давление противника, не имел никакого желания оставлять Севастополь или Крым. В советской Ставке прекрасно понимали, что каждый день промедления Козлова увеличивает шансы немцев отразить угрозу со стороны Кавказского флота. В начале января одиннадцатая армия сумела накопить достаточно сил для организации линии обороны от перешейка Керченского полуострова до Феодосии. Следующий шаг — сосредоточить силы для возврата этого города. Для этой цели к Феодосии из Севастополя были направлены 132-я и 170-я дивизии.
Все внимание немцев сосредоточилось на восточной части Крыма, и тут советские войска преподнесли еще один сюрприз — 5 января 1942 г. началась высадка десанта у Евпатории, на западном побережье полуострова. Манштейну снова пришлось с трудом собирать силы для отражения новой угрозы. Для этого в район Евпатории пришлось отправить не только разведывательный батальон 22-й пехотной дивизии, 70-й инженерный (моторизованный) батальон и несколько артиллерийских батарей, но развернуть 105-й пехотный полк 72-й дивизии, который на автотранспорте уже перебрасывался к Феодосии. Возможно, такая крупная группировка была чрезмерной реакцией на высадку десанта численностью до батальона (приблизительно 700 человек) из 2-й бригады морской пехоты, переброшенного морем из Севастополя, к которому присоединились местные партизаны и вооруженные жители города. Но Манштейн не мог рисковать и позволить противнику высадить на берег дополнительные силы, которые станут угрожать его коммуникациям. Таким образом, атака, предназначенная для отвлечения немецкого командования и ослабления группировки под Феодосией, превратилась в жесточайшее сражение за Евпаторию.