«[Петров] посмотрел внимательно на каждого из нас и спросил: „Заметили ли вы, что часов с десяти сегодня противник ослабил свой огонь? Это Манштейн дает артиллеристам время на тщательную подготовку к ведению еще более мощного огня завтра. Имеющиеся в штабе армии разведывательные данные дают основание считать, что завтра противник начнет наступление“».
Затем командующий Приморской армией информировал подчиненных, что принято решение «провести артиллерийскую контрподготовку по основным группировкам войск противника, сосредоточившихся в исходных районах для наступления на северном и ялтинском направлениях». Соответственно 7 июня в 2:50 ночи артиллеристы Севастополя начали обстрел предполагаемых исходных рубежей немецких и румынских войск за десять минут до начала их наступления, намеченного на 3:00. Снарядов хватило только на двадцать минут, но советская артиллерия нанесла противнику значительный урон. По словам военнопленного, этот обстрел не только задержал атаку на три часа, но и вынудил немцев перегруппировать свои соединения, чтобы компенсировать понесенные потери[1398].
После пяти дней интенсивных бомбардировок и артиллерийской подготовки наконец пришло время начать наземное наступление на Севастополь. Манштейн не хотел пропускать этот решающий момент, красочно описанный в его мемуарах. Вечером 6 июня вместе с начальником штаба генерал-майором Фридрихом Шульцем, начальником оперативного отдела полковником Теодором Буссе, начальником разведки майором Хансом Георгом Эйсманном и своим адъютантом лейтенантом «Пепо» Шпехтом Манштейн поднялся на специально оборудованный наблюдательный пункт. С этой позиции на скалистой вершине южного гребня поросшей лесом горы Эль-Бурун, неподалеку от передового штаба у татарского села Юхары-Каралез (ныне Залесное) он мог наблюдать «незабываемое зрелище» начала наступления. Когда утром 7 июня «заря начала окрашивать небо в золотистые тона и долины стали освобождаться от ночных теней», Манштейн смотрел, как кулак его артиллерии «всей своей силой ударил по противнику, возвещая начало наступления пехоты». Одновременно «эскадры самолетов обрушились на указанные им цели»[1399].
Манштейн утверждал, что это был «единственный в своем роде случай в современной войне, когда командующий армией видел перед собой все поле сражения». Возможно, он, сам того не сознавая, сравнивал себя с Мольтке-старшим во время сражения при Седане 1–2 сентября 1870 г., который со своего «холма полководца» управлял прусскими войсками, нанесшими сокрушительное поражение французской армии под командованием Наполеона III. Но теперь другим было не только стратегическое положение: за прошедшие семьдесят лет изменился характер войны и методы ее ведения. Как показали следующие несколько недель ожесточенных боев, Манштейн под Севастополем не мог надеяться на повторение искусного маневра Мольтке под Седаном, который привел к успеху. Как бы то ни было, наблюдательный пункт обеспечивал Манштейну беспрецедентную возможность наблюдать за сражением. Он вспоминал:
«На северо-западе взору открывалась лесистая местность, скрывавшая от нас тяжелые бои на левом фланге 54 ак [LIV армейского корпуса], и дальше высоты южнее долины Бельбека, за которые велись такие упорные бои. На западе виднелись Гайтанские высоты, за которыми вдалеке сверкала водная поверхность бухты Северной у ее соединения с Черным морем. В хорошую погоду была видна даже оконечность полуострова Херсонес, на котором мы впоследствии обнаружили остатки эллинской культуры. На юго-западе угрожающе поднимались высоты Сапун-горы и возвышались скалы прибрежных гор».
Примечательно, что Манштейн не только описывал мощь оборонительных укреплений Севастополя, прикрытых «сталью, бетоном и камнем». Он отмечал «отчаянное сопротивление» защитников города, сила которых «заключалась в благоприятной для него местности, в выносливости и невероятной стойкости русского солдата, усиленной железной системой принуждения советского режима». Неизвестно, смогут ли «дух немецкого солдата, его храбрость, инициатива, самоотверженность», как выразился немецкий военачальник, одержать верх над мужеством солдат Приморской армии и моряков Черноморского флота, защищавших родную землю[1400].
Журнал боевых действий штаба одиннадцатой армии фиксирует разочаровывающие результаты первого дня сражения, в течение которого защитники Севастополя, упорно сопротивляясь, отбили несколько атак:
«[У нас сложилось] впечатление, что для врага это не стало сюрпризом… Враг упорно сражался по всей линии фронта. Его поддерживал точный огонь тяжелой артиллерии береговых батарей, которые не могли подавить наши артиллерия и авиация… Враг сопротивляется сильнее, чем предполагалось. Намеченные на день цели нигде не были достигнуты. Позиции врага на трудной местности настолько выгодны, что, несмотря на активные действия артиллерии, реактивных минометов и авиации, их невозможно разрушить».
С типичной для немецких военных прямотой автор записей в журнале затем подчеркнул недостатки в действиях союзника. «Неудача в секторе румынской 1-й горной дивизии объясняется плохим качеством войск и их неспособностью немедленно использовать мощную артиллерийскую подготовку». Критики не избежала и немецкая 28-я легкая дивизия. Отсутствие успеха обусловлено несколькими причинами, в числе которых «слишком поспешная подготовка, недостаточно тщательная рекогносцировка и усталость войск». Более того, даже после первого дня наступления многие дивизии одиннадцатой армии испытывали недостаток боеприпасов. Такое неудачное начало указывало на огромные трудности, с которым сталкивались наступающие подразделения немецких и румынских войск. Севастополь снова показал себя очень крепким орешком, расколоть который будет непросто.
Кроме трудностей на поле боя, Манштейну пришлось испытать давление фюрера. Гитлер пока не вмешивался в тактический ход сражения, но заявил, что штурм Севастополя должен быть завершен достаточно быстро, чтобы освободить авиацию для других задач, как и планировалось ранее. Если штурм не удастся, «наступление следует остановить и перейти к осаде крепости». Такие указания поступили в штаб одиннадцатой армии к вечеру 7 июня. Таким образом, Манштейну следовало как можно быстрее продемонстрировать успех наступления — массированная поддержка VIII авиационного корпуса под командованием Рихтгофена скоро закончится[1401]. Через несколько дней Гитлер потребовал, чтобы штаб ежедневно докладывал ему о ходе наступления, отображая тактические детали на крупномасштабной карте 1:250 000.
Примечательна сдержанная реакция Октябрьского на первый день немецкого наступления. «В 10 ч. совершенно ясно, что противник по всему фронту перешел в общее наступление, началась жестокая битва за Севастополь. В третий раз. Решающий!» Весь день «шли жестокие бои на всем фронте от Балаклавы до Любимовки…»[1402]
На следующий день наступающие немецкие войска встретили такой же отпор. Однако к вечеру сопротивление защитников города на северном участке фронта стало ослабевать. Соответственно LIV корпусу удалось продвинуться вперед, особенно на участке 22-й дивизии, целью которой была станция Мекензиевы горы. Похоже, повторялся сценарий предыдущего штурма в декабре 1941 г. — брешь в советской обороне пробивало это элитное пехотное соединение. Тем временем Манштейн остро ощущал недостаток резервов, необходимых для развития успеха. В начале наступления штаб одиннадцатой армии ошибочно записал разведывательный батальон 22-й пехотной дивизии в качестве резерва, хотя перед ним уже поставили задачу охраны берега в окрестностях Евпатории. Теперь это подразделение перебрасывалось под Севастополь для участия в штурме, забиравшем все ресурсы.
Манштейн отчаянно нуждался в подкреплениях. Его просьба перебросить с Керченского полуострова 46-ю дивизию была отклонена Верховным командованием сухопутных войск, но ему разрешили задействовать румынскую 4-ю горную дивизию. Кроме того, на южный участок (XXX корпус) был переброшен немецкий танковый батальон (III батальон 204-го танкового полка) с 38 танками чешского производства, который охранял Керченский полуостров. Это были первые части из непрерывного потока подкреплений, брошенных в севастопольскую топку.
Несмотря на неудачи на севере, Октябрьский был удовлетворен исходом боевых действий 8 июня. «Несмотря на жестокие налеты, жизнь идет», — записал он в дневнике. В целом «весь день прошел в исключительно жестоких боях». Позиции советских войск подверглись мощному давлению: «Противник жмет, рвет и мечет». Тем не менее «бойцы дерутся, везде удерживают все, за исключением 79, 172 СД [стрелковых дивизий]». Вечером того же дня Октябрьский приказал своим войскам в северном секторе отойти на третий рубеж обороны[1403].
Георгий Задорожников вспоминал типичный день в Севастополе того периода: «Приходит жаркий и душный июнь. Город весь в руинах, людей нигде не видно, но немцы продолжают обстрелы и бомбежки». В последние недели сражения за город жизнь гражданского населения становилась все тяжелее. «Электричества давно нет. Исчезла вода… за водой ходят к морю. Пытаются ее кипятить, фильтровать, чтобы использовать для питья. Из этого ничего не выходит. У воды остается мерзкий тошнотворный привкус»[1404].
9 июня бои по-прежнему шли на внешнем рубеже обороны Севастополя. Ударами авиации и артиллерии немцы продолжали разрушать позиции советских войск и пытались если не уничтожить, то нейтрализовать береговую артиллерию противника, доставлявшую им много неприятностей. Еще до начала наземной атаки был достигнут значительный успех. 9 июня Октябрьский отмечал, что прямым попаданием снаряда гигантской 600-мм мортиры «Тор» выведена из строя одна башня береговой батареи № 30. Эффективность тяжелой береговой артиллерии в отражении немецких атак была столь велика, что советские ремонтные команды спешно пытались ввести в строй вторую башню батареи