Но оставался главный вопрос: согласится ли оказавшаяся в изоляции Россия принять условия австрийского ультиматума. Для его обсуждения Александр II созвал совещание. Оно состоялось вечером 3 (15) января 1856 г. в Зимнем дворце, и результаты его были неоднозначными. Министр иностранных дел граф Нессельроде, давно занимавший этот пост, убеждал принять условия Австрии, утверждая, как точно сформулировал Кёртисс, что «они не чрезмерно суровые и что перспектив на лучшие нет, потому что чем дольше длится война, тем хуже будут условия мира, а ресурсы русских истощаются, а надежды на будущее нет»[800]. Советский историк Евгений Викторович Тарле так изложил позицию Нессельроде: «чем дольше будет длиться война, тем больше будет возрастать число врагов, выступающих против России». Князь Михаил Воронцов считал, что условия мира тяжелы для России, но, если продолжать войну, добиться более благоприятного соглашения нет никакой возможности. Результатом будут не только дополнительные потери и расходы; из-за истощения финансовых ресурсов можно потерять Финляндию и Польшу. Эти жесткие заявления отражали реальность, и другие члены Государственного совета, отвечавшие за военную, дипломатическую и экономическую сферы, могли лишь подтвердить их. Бывший чрезвычайный и полномочный посол России в Вене барон Петр Казимирович Мейендорф, например, утверждал, что «война неизбежно ведет нас к банкротству», и если Россия продолжит войну, то «дойдет до такой слабости, до какой дошла Австрия после Наполеоновских войн или Швеция после истощивших ее войн Карла XII»[801]. При голосовании все высказались за принятие австрийского ультиматума. На следующий день по поручению императора Нессельроде телеграфировал князю Горчакову в Вену, приказывая ему принять ультиматум безо всяких условий. 1 февраля 1856 г. был подписан протокол о согласии России, а также достигнута договоренность о том, что в марте в Париже пройдут переговоры по заключению мирного соглашения, которое закончит войну. Место переговоров свидетельствовало о восстановлении международного престижа Франции, которого жаждал Наполеон III.
Парижская мирная конференция отличалась не только скоростью работы, но и сердечными отношениями, тон которым задавало гостеприимство французских хозяев — и в немалой степени по отношению к русской делегации. Поскольку главную роль в переговорах играл Наполеон III, было совершенно очевидно, что будущее континентальной Европы теперь в руках Франции и России. Пруссия была еще недостаточно сильна, а Австрия, несмотря на все свое дипломатическое искусство, не входила в число самых могущественных военных держав. Британия, обладавшая самым сильным флотом, не могла обойтись без надежных союзников на суше. Ее армия ничем не отличилась в Крыму, а ее дипломатов, которых в Париже возглавлял лорд Кларендон, не поддерживала, как Каслри в Вене в 1814–1815 гг., влиятельная в международных кругах фигура вроде герцога Веллингтона.
18 (30) марта 1856 г. в Париже был подписан мирный договор между Великобританией, Австрией, Францией, Пруссией, Россией, Сардинией и Османской империей. Его первая статья провозглашала «мир и дружество», вторая требовала освобождения «завоеванных и занятых» территорий. Статья III обязывала Россию вернуть Карс туркам, а статья IV — возвратить императору всероссийскому «города и порты: Севастополь, Балаклаву, Камыш, Евпаторию, Керчь-Еникале, Кинбурн, а равно и все прочие места, занимаемые союзными войсками». Обращаясь к причинам войны, статья VII постановляла, что «Блистательная Порта признается участвующею в выгодах общего права и союза держав европейских», и призывала остальных «уважать независимость и целость империи Оттоманской». Учитывая довоенную обеспокоенность Франции и России, статья IX обращалась к султану и подтверждала «великодушные намерения его касательно христианского народонаселения его империи». Кроме того, та же статья гарантировала, что другие государства не имеют права «вмешиваться, совокупно или отдельно, в отношения е. в. султана к его подданным и во внутреннее управление империи его»[802].
Пять статей договора касались Севастополя, поскольку регулировали правила судоходства для военных и торговых кораблей в Черном море и турецких проливах. Статья X, посвященная проливам, пересматривала конвенцию 1841 г., заменяя ее новым документом, который являлся приложением к договору и «будет иметь такую же силу и действие, как если б он составлял неотдельную оного часть». В мирное время Дарданеллы и Босфор закрывались для иностранных военных судов. Эта статья не позволяла России направлять свои военные корабли через турецкие проливы в Средиземное море, но корабли других государств также не имели права входить в Черное море. Четыре следующие статьи (XI–XIV) во многих отношениях были следствием этого соглашения о проливах.
Статья XI объявляла Черное море «нейтральным», гарантируя «открытый для торгового мореплавания всех народов вход в порты и воды оного». В то же время заход в него «формально и навсегда воспрещается военным судам, как прибрежных, так и всех прочих держав». Связанная с ней статья XII объявляла, что «свободная от всяких препятствий торговля в портах и на водах Черного моря будет подчинена одним лишь карантинным, таможенным, полицейским постановлениям». Статья XIII непосредственно касалась Севастополя, поскольку согласно статье X, Черное море становилось нейтральным и России и Османской империи запрещалось «содержание или учреждение военно-морских на берегах оного арсеналов». Таким образом, ни флот, ни необходимая для него инфраструктура и склады больше не могли находиться в Севастополе или любом другом российском порту Черного моря, что разом перечеркивало все великие замыслы российских императоров от Екатерины II до Николая I. В статье XIV содержалась небольшая уступка, позволявшая России и Турции «содержать в Черном море для нужных по прибрежию распоряжений» легкие суда[803]. По соглашению, заключенному в тот же день, двум государствам разрешалось иметь по десять легких пароходов для выполнения патрульных функций.
Многие условия мирного договора касаются Дунайских княжеств. Статьи XV–XIX регулируют судоходство по реке Дунай, в том числе учреждают комиссию, которая будет способствовать развитию навигации и торговли. Статья XX предусматривает «исправление» границы России в Бессарабии в обмен на города и порты, перечисленные в статье IV, в том числе Севастополь. В середине мая 1856 г. Чарльз Гордон покинул Крым и присоединился к международной комиссии по демаркации границы, целью которой, по его словам, было «отодвинуть русских от Дуная, а также озер и протоков в его устье»[804]. Все вместе статьи X–XIV эффективно препятствовали России восстановить флот на Черном море и распространить свое влияние на Босфор и Средиземное море. Таким образом, договор серьезно ограничивал долговременные стратегические стремления России, что соответствовало изначальным целям Британии и Франции. Поощрение торговли никак не компенсировало России потерю Черноморского флота и его базы в Севастополе. Неудивительно, что Россия считала договор, и особенно статьи, касающиеся Черного моря, несправедливым, навязанным победителями, и в последующие годы искала возможности для его отмены.
Российские, а впоследствии и советские историки Крымской войны были обязаны подчеркивать разочарование и раскол в обществе, которые вызвал этот мирный договор. Например, Тарле приводит реакцию на решение Александра II принять австрийский ультиматум: «Историческое заседание в Зимнем дворце стало тотчас же известно в широких кругах общества». Далее он отмечает, что «славянофилы были раздражены до крайности. Они обвиняли уже не только Нессельроде, но и всю придворную аристократию в трусости и предательстве». Главной мишенью критики стал Воронцов с его тесными связями в Британии (его сестра была графиней Пембрук); высказывались предположения, что «продолжение войны угрожало их карману и в России, и в Англии, родственной им по деньгам, духу и крови». Более того, «при дворе раздавались и иные голоса». Например, Тарле пишет, что «очень влиятельная при новом дворе фрейлина Тютчева» сделала такую запись в своем дневнике: «Уже вчера в городе разнесся слух, что мы соглашаемся на мир на унизительных основах австрийских предложений… Мужчины плакали от стыда»[805]. Реакция на подписание договора в России была приглушенной и мрачной. Знаменитый военный историк и реформатор армии, генерал-майор (позднее генерал-фельдмаршал) Д. А. Милютин так выразил общее настроение: «…известие о заключении мира, хотя и было обычным порядком возвещено городу пушечными выстрелами с Петропавловской крепости и сопровождалось благодарственными молебствиями, не могло, конечно, считаться событием радостным». Размышляя о результатах, достигнутых в Париже, он писал: «Бедствиям войны положен был конец, — но мир куплен дорогой ценой. Русское национальное чувство было оскорблено. Молодому императору пришлось расплачиваться за неудачи войны, не им начатой»[806].
Итак, Крымская война закончилась. Нелепый спор относительно доступа к нескольким местам религиозного поклонения на Святой земле, превратившийся в жестокую борьбу за власть и влияние в Европе, дорого обошелся всем участникам, но больше всего пострадала Россия. После ослабления России, главной противницы перемен в период с 1815 по 1850 г. и доминирующей силы на европейской арене, стали возможны объединение Италии и Германии с последующим переходом Австрии в разряд второстепенных государств.
После подписания Парижского мирного договора и эвакуации армий союзников из Крыма в начале лета 1856 г. российскому правительству пришлось решать следующую проблему: что делать с Севастополем, когда причины его существования, Черноморского флота, больше не существует. Согласно статьям XI и XIII договора, Черное море становилось нейтральным, а содержание на его берегах военно-морских арсеналов запрещалось. Поэтому не было никакого смысла — по крайней мере, в краткосрочной перспективе — пытаться восстановить флот, не говоря уже о портовой инфраструктуре для него. Но флот у России сохранился (в частности, на Балтике), и он очень нуждался в кораблях; в то же время существенная часть военно-морских сил лежала под водой на илистом дне Севастопольского рейда. Всего было затоплено около ста судов — в два раза больше оценки контр-адмирала Лайонса в сентябре 1855 г. Согласно списку, составленному американским военным историком Чаком Вейтом, среди затонувших судов было сорок два военных корабля: шестнадцать парусных линейных кораблей, шесть фрегатов, пять корветов, не менее шести других судов (шхун, яхт и бригов) и девять пароходов. Все остальное — разнообразные транспортные, торговые и другие суда