[893]. Местные военные и флотские власти, похоже, были не в состоянии контролировать, не говоря уже об эффективном противодействии, события, переросшие в масштабное восстание. На следующий день вице-адмирал Чухнин телеграфировал Николаю II в Санкт-Петербург, что «матросы овладели дивизией и положением дела», а «мастеровые порта присоединяются к социальной партии». Предупреждая о серьезности ситуации в Севастополе, адмирал просил: «для подавления силой указанного движения необходима присылка больших военных сил с артиллерией или подчинение всем требованиям»[894]. События приняли политический оборот: в тот же день, 25 ноября, различные революционные группы Севастополя избрали Совет матросских, солдатских и рабочих депутатов под председательством И. П. Вороницына. Требования Совета не ограничивались городом: депутаты призвали ни много ни мало как к созыву конституционной ассамблеи, учреждению республики, введению восьмичасового рабочего дня, сокращению срока и улучшению условий срочной службы в армии и на флоте. Восстание в городе набирало обороты: Севастопольский совет, в который вошел Шмидт, учредил Матросскую комиссию, поручив ей «организацию охраны порядка в городе и обеспечение продовольствием и топливом»[895]. Теперь непосредственной целью революционеров стало установление полного контроля за городом, крепостью и портом.
У власти практически не было других возможностей, кроме подавления восстания силой оружия. Когда такое решение было принято, последовали быстрые и решительные действия. Командование сомневалось в надежности севастопольского гарнизона российской армии: согласно некоторым сведениям, два пехотных полка, 49-й Брестский и 50-й Белостокский[896], были на грани мятежа. Поэтому эти подразделения были выведены из города; офицеры хотели оградить рядовых от местных агитаторов (моряков и жителей города), которые проносили революционные манифесты в казармы. Тем временем большая часть инженерных войск крепости перешла на сторону бунтующих моряков. 26 ноября большой отряд вооруженных саперов во главе с унтер-офицером Барышевым переправился в казармы 20-го флотского экипажа. Моряки встретили армейских товарищей громкими криками «Ура!»[897]. В тот же день в Севастополе объявили военное положение; в Крыму уже собирались верные правительству войска, чтобы подавить революционную деятельность.
Центр восстания переместился на «Очаков», легкий крейсер водоизмещением 6645 тонн, вооруженный двенадцатью 152-мм (6-дюймовыми) орудиями. Этот современный корабль был построен в Севастополе и спущен на воду в 1902 г., но к началу революционных событий 1905 г. еще не был введен в строй. В ноябре 1905 г. «Очаков» стоял на якоре в Севастопольской бухте и не был полностью годен к эксплуатации. Когда часть офицеров сошли на берег, команда захватила судно. Восставшие избрали капитаном тридцатиоднолетнего старшего баталера Сергея Петровича Частника и подняли на мачте «Очакова» красный революционный флаг. На следующий день, 27 ноября, члены Матросской комиссии посетили Шмидта в его квартире на Соборной улице и предложили возглавить революционное движение. Вместе со своим шестнадцатилетним сыном Евгением Шмидт поднялся на борт «Очакова» и стал руководителем второго восстания на Черноморском флоте. 15 (27) ноября на мачте крейсера был поднят сигнал: «Командую флотом. Шмидт». Корабли военно-морского флота, базировавшиеся в Севастополе, поделились примерно поровну: половина экипажей поддерживала восставших, половина хранила верность царю.
Красные флаги взвились на мачтах эсминцев «Заветный», «Зоркий» и «Свирепый», миноносцев № 265, 268 и 270, а также других кораблей на якорной стоянке в Южной бухте. К ним присоединились броненосец «Пантелеймон», крейсер «Гридень», минный транспорт «Буг», канонерская лодка «Уралец», учебные суда «Днестр» и «Прут». Всего в восстании участвовало около 2200 моряков на судах, а также 6000 человек из береговых подразделений[898]. Согласно газетной статье, основанной на версии обвинения во время суда, Шмидт винил во всех бедах правительство, заявив, что Россия залита кровью, унижена и обесчещена. По его мнению, страну спасет только немедленный созыв конституционного собрания. А до тех пор он призывал своих подчиненных усилить агитацию на берегу и потребовал, чтобы остальные суда в Севастополе присоединились к восставшим. Однако убедить удалось далеко не всех моряков Черноморского флота: на «Синопе» революционерам сочувствовали не более четверти экипажа, а на «Трех святителях» — пятая часть[899]. Когда Шмидт призвал капитана «Меркурия» присоединиться к нему, так как «с ним бог, царь и весь русский народ», последовал быстрый и недвусмысленный ответ: «Мы служим царю и Отечеству, а ты, разбойник, заставляешь себе служить!»[900]
Утром 28 ноября Шмидт произнес необыкновенно дерзкую речь. Он заявил, что с юности занимается революционной деятельностью. «Опираясь на войска, флот и крепость», он решил потребовать от царя немедленного созыва Учредительного собрания. В случае отказа, говорил он, «я отрежу Крым, пошлю своих саперов построить батареи на Перекопском перешейке». Более того, в ожидании того, что рабочие по всей России объявят забастовку в его поддержку, он выдвинул следующие требования: Крым становится республикой, а он сам — «президентом и командующим Черноморским флотом». Затем он перешел к угрозам: «Мне мешают только казаки, поэтому я объявил, что за каждый удар казачьей нагайки я буду вешать по очереди одного из вас, моих заложников, которых у меня до ста человек». В конце своей речи Шмидт предупредил заложников: «Поэтому, если вы дорожите своей жизнью, пишите родным и знакомым, чтобы они хлопотали о выполнении моих условий — удалении войск и снятии осадного положения». «Севастопольская газета» напоминала читателям: действия Шмидта таковы, что «он как бы душил власть за горло». Однако «он должен был знать, что если эта власть существует и представляет собой реальную силу, то она не может иначе поступить, как задушить его самого»[901].
Революционные события заставили правительство перейти к решительным действиям; для подавления мятежа в Севастополь в спешном порядке были направлены войска из Крыма и соседних губерний. Закон и порядок поручили восстановить командиру расквартированного в Севастополе 7-го армейского корпуса генерал-лейтенанту А. Н. Меллер-Закомельскому и главнокомандующему Черноморским флотом вице-адмиралу Г. П. Чухнину. Обоим были даны диктаторские полномочия. Они быстро развернули пехотные и артиллерийские подразделения для борьбы с восставшими. Чухнин рассчитывал на экипажи броненосцев «Ростислав» и «Три святителя», а также других судов, в большинстве своем сохранявшие верность правительству. Подавление мятежа на флоте было решительным и безжалостным. 28 ноября в 15:30, после того как ультиматум о капитуляции восставшие отвергли, Меллер-Закомельский и Чухнин отдали приказ открыть огонь. Пушки береговой обороны крепости и кораблей флота были направлены на «Очаков» и эсминец «Свирепый». Одновременно батареи полевой артиллерии, расположенные на Малаховом кургане и Историческом бульваре, начали обстрел казарм флотской дивизии[902]. В тот день посетители панорамы, вероятно, не могли не задумываться о горькой иронии ситуации: через пятьдесят лет после обороны Севастополя русские моряки и солдаты обстреливали корабли флота и береговые сооружения, убивая своих товарищей по оружию.
В воспоминаниях об отце, озаглавленных «Красный адмирал», Евгений Шмидт описывает, как прямой наводкой расстреливали флагман восставших:
«…целый Мон-Блан обрушился на „Очаков“… Второй страшный удар обрушился с севера. Это крепостная артиллерия слала нам свой привет… Залп следовал за залпом с промежутками в 5–10 секунд. „Ростислав“ бил методически и без промаха (мудрено промахнуться на дистанции в 200 саженей!) всем левым бортом, орудиями различных калибров; крепость садила в нас 11-ти и 10-дюймовками… во время „боя“ „Очаков“ получил 52 пробоины только от одних крупных калибров… с Графской пристани палубу „Очакова“ поливали из пулеметов…»[903]
Восставших тут же охватила паника. После первого же залпа «Ростислава» моряки на «Очакове» покинули свои посты. Юному Шмидту казалось, что это «табун взбесившихся зверей», который тщетно пытается усмирить отец. «Я увидел, — вспоминал он, — среди бегущей и ревущей массы моего отца с распростертыми руками. Он хватал матросов, преграждал им путь, останавливал, стараясь прекратить панику и водворить порядок. Но его слова „С нами Бог, с нами русский народ!“ не производили больше никакого впечатления». Другие моряки прыгали в воду, чтобы спастись от снарядов, обрушившихся на «Очаков», но были беспощадно расстреляны из пулеметов. Тех, «кому чудом удавалось доплыть до берега, того приканчивали солдаты карательного отряда», выстроившиеся длинной цепью вдоль берега. Жители города, наблюдавшие эту картину с Приморского бульвара, спасли нескольких моряков, переодев их в гражданскую одежду и переправив в город[904].
Евгений Шмидт подтверждает, что во время расстрела восставший экипаж «Очакова» не сделал ни одного выстрела. По его оценке, все продолжалось примерно час с четвертью. Результаты были катастрофическими: везде «царствовали хаос и разрушение», на палубе были «одни кровавые пятна; от надстроек и приспособлений в верхних частях корабля остались бесформенные груды обломков». Развязку приблизил пожар, начавшийся на крейсере. Шмидт крикнул сыну: «Давай руку. Умирать, так умирать вместе». Единственный шанс на спасение — прыгнуть в воду и в темноте попытаться незамеченными доплыть до миноносца, поддерживавшего восставших. Петр Шмидт