Землевладельцы жили за счет оброка, который получали из «своих» деревень, и продавали те продукты, которые не могли потребить сами. Они организовывали торговлю и, очевидно, должны были гарантировать ее безопасность (о чем, вероятно, забыли иные «рыцари-разбойники» (Raubritter) более поздних времен). К замкам феодалов часто примыкали мельницы с их дробильными, кузнечными установками или пилами, плотины, мельничные запруды и проч., основание и содержание которых было делом непростым. Деревни, представлявшие собой политические и экономические центры, дополняли ансамбли из замков и мельниц и соединяли их в одно целое.
Феодалы колонизовали земли не только с санкции, но часто и по поручению короля, который видел в освоении земель одну из своих обязанностей. Светские и духовные землевладельцы становились главной опорой политической, экономической и вдобавок духовной стабильности в новоосваиваемых землях. Карл Великий в «Капитулярии о поместьях» («Capitulare de villis») 795 года определил, что каждый хозяин земли обязан следить за тем, чтобы на заброшенных полях не рос, как ранее, лес[48]. Говоря языком естественных наук: нужно было остановить вторичную сукцессию лесов на бывших сельскохозяйственных землях. Обращение с полезными площадями должно было стать экономически обоснованным.
Это требование было стержнем всего колонизационного проекта, и тщательность его выполнения подтверждается данными пыльцевого анализа. Там, где начиналась колонизация «целины», то есть появлялась цивилизация и поселения не подлежали переносу, переставал распространяться бук, поскольку, как правило, вторичная сукцессия лесов прекращалась. К началу распространения средневековой цивилизации ареал бука достиг своего максимума, дальнейшее расширение его стало невозможным.
В деревнях и на землях крестьянских общин (Flur) стали выделяться постоянные частные поместья. Первоначально в земли общин входили только пашни. Постепенно к ним добавились заложенные с большими вложениями луга (их приходилось мелиорировать при помощи систем канав и удобрять), а также фруктовые сады, виноградники и посадки хмеля. Их наличие имело смысл только поблизости от постоянных селений.
Все это составляло внутреннюю часть общинных земель, опоясанную внешним кольцом леса, как правило, находящегося в общем владении. Для крестьян этот лес был альмендой[49], то есть им мог пользоваться любой член общины. Однако одновременно с этим он входил в зону, контролируемую феодалом, к которой относились как «внутренние», так и «внешние» угодья. Поэтому феодал чувствовал себя хозяином и в отношении леса и претендовал на право определять, что будет с этим лесом происходить. Здесь кроется корень многочисленных конфликтов между лесопользователями, постоянно происходивших в течение нескольких последующих столетий, – не было четко установлено, является ли лес альмендой деревни или же он является форстом[50] (лесным владением) землевладельца. Он был и тем, и другим.
Лес за пределами общин воспринимался как неосвоенное, дикое пространство, грозное и глухое, «антимир» не только в абстрактном смысле. Дикие звери, такие как волки и медведи, обитавшие в лесах, были вполне реальной опасностью. Показательно, что знаем мы о них в первую очередь из сказок и преданий. Из документальных источников, однако, явствует, что в Средние века, а особенно в раннее Новое время, волки в Центральной Европе встречались лишь единично. О волчьей охоте велись книги, то есть сведения о ней или о том, когда она планировалась, передавались последующим поколениям. Очевидно, была она не рядовым событием, происходила редко, вероятно, даже не каждый год. Видимо, в Средние века «дикие звери» встречались в среднеевропейских лесах не так часто, как кажется при чтении сказок братьев Гримм. Может быть, «дикие звери» служили скорее обобщением всего того, чем грозило человеку неосвоенное дикое пространство. Ведь в сказках и преданиях речь идет порой и о других опасных «дикарях»: гномах и карликах, великанах и исполинах, ведьмах и колдунах; были в лесу «разбойники», бродила призрачная «дикая охота». Вполне возможно, что страх перед всеми этими существами относился к нецивилизованным людям, которые сопротивлялись колонизации, не желали входить в состав цивилизованного государства и сохраняли прежний, пришедший из глубин истории образ жизни. В сказаниях герои порой переходили из дикого мира в цивилизованный, например, Парсифаль [51], или наоборот, уходили на какое-то время в дикие миры, как Тристан [52].
Колонизация продолжалась в Центральной Европе несколько столетий. Начавшись в раннем Средневековье, она завершилась уже в Новом времени. То и дело случались столкновения между представителями двух миров – цивилизованного и варварского. О них рассказывают предания из горных регионов, где колонизация продвигалась медленнее, чем на равнинах. Горные леса еще долго служили надежным пристанищем «дикарям» и «язычникам». Особенно долго длилась колонизация в Финляндии, где представления «Калевалы»[53] о дикарях живы в народе и до сих пор.
Сельское население занимало новые земли, отодвигая от себя лес, – свой антипод, противомир. За состоянием пашен, конечно, следили по всем правилам, и поднимающуюся там поросль старательно убирали. Но людям постоянно требовалось больше леса, чем его подрастало на общинных землях. Поэтому сельскохозяйственные площади постепенно расширялись за счет лесных. Дрова в первую очередь рубили в самых ближайших лесах. Если эти участки не шли затем под пашни, то деревья продолжали расти. Через несколько лет, когда отросшие ветки достигали толщины в человеческую руку, их снова срубали, и оставшиеся пни за счет мощной корневой системы вновь давали обильную поросль. Такое пользование превращало лес в низкие многоствольные заросли – низкоствольный лес (Niederwald). Некоторые виды, такие как граб, лещина, береза, липа и даже тис переносили периодические рубки лучше других, так что там, где люди регулярно рубили дрова, эти виды преобладали. Другие реагировали хуже, например, буки, о чем уже говорилось выше. Пыльцевые диаграммы отчетливо показывают, что они не только перестали распространяться, но и количество их уменьшилось.
В раннем Средневековье еще не существовало окультуренных пастбищ для скота и вообще лугов. Скотину, как и прежде, выгоняли для выпаса в лес. Между участками леса, где пасли скот, то есть пастбищными лесами (Hutewald, Hudewald, Hutwald), и низкоствольными лесами не было четких границ, как не было и четких границ между сферами лесопользования. Во всех этих лесах, как и в прежние времена, собирали зимний веточный корм. Люди ходили далеко в лес, если им что-то требовалось, загоняли скот так далеко, как считали нужным, но наиболее интенсивно всегда использовали ближайшие окрестности селения – это просто экономило силы.
Поскольку пасущиеся животные скусывали листья, побеги и плоды одних видов растений, пренебрегая другими, то постепенно распространились виды, которые животные не любили. В пастбищных лесах преобладали можжевельник, колючник, падуб, сосна, вереск и дрок. Если интенсивный выпас продолжался долгое время, то лес уже и лесом быть переставал, превращаясь в открытый выгон, пустырь или пустошь (Heide).
Оставшиеся деревья росли трудно. Животные объедали побеги, которые снова отрастали, и животные их снова и снова объедали. Со временем на пастбищах формировались усеянные шрамами от скусов, обильно ветвящиеся деревья с активно растущими во все стороны молодыми побегами. Часть таких деревьев постепенно отмирала, не выдерживая подобной нагрузки. А если растение было достаточно сильным, чтобы в течение долгого срока противостоять копытным, то через определенный период оно выгоняло вверх основной побег, который поднимался настолько высоко, что корова или овца уже не дотягивались до его верхушки. Листья с боковых побегов животные по-прежнему объедали. Основной побег формировал ствол, форма роста которого отражала судьбу пастбищного дерева – коренастый, неровный, покрытый шрамами. Если дереву удавалось сформировать полноценную крону, то коровы и овцы отъедали нижние ветви. Со стороны кажется, что крона такого дерева подстрижена снизу с помощью садовых ножниц и линейки. Все листья и побеги, до которых могло дотянуться животное, постоянно скусывались, и получалась так называемая «кромка скусывания».
Особо ценные деревья люди с давних пор старались щадить. К таким в первую очередь принадлежал кормилец-дуб: осенью под него загоняли свиней, чтобы они поедали желуди, которые опадали сами или которые люди сбивали длинными палками. Свиньи, с одной стороны, тормозили естественное возобновление дуба, ведь большая часть плодов поедалась, но, с другой стороны, все желуди свиньи собрать, конечно, не могли, и не найденные отлично прорастали в перерытой, разрыхленной, удобренной почве. На выгонах, где в течение долгого времени выпасался скот, росли большие пастбищные дубы-одиночки с широкой раскидистой кроной (Hudeeichen). He трогали дубы и во многих лесах, где рубили граб, лещину и березу, и они, как великаны, возвышались тогда над окружающими низкоствольными зарослями. Так формировались «среднествольные леса» (Mittelwälder), в которых одиночные дубы вырубали лишь изредка, когда возникала нужда в строительном материале.
У других видов деревьев постоянно, в качестве зимнего корма для скота, использовали и ветви, и листву. Особо высоко ценились вязы, липы и ясени. У них регулярно обрезали ветви, несущие наибольшее количество листьев. Вновь отрастающие побеги постепенно формировали шарообразную крону, напоминающую крону безвершинной ивы (Kopfweide)[54]