- Ты просто не говори про Шеву. Скажешь, что был секс с девушкой.
- С какой? С наркоманкой? Вот он будет рад! – нервно посмеивался Лёва. – Ты не понимаешь, с таким, как он, вообще невозможно разговаривать.
- Ты уверен? Может, ты к нему несправедлив.
Лёва как обычно отшутился, попросив Якова не городить херни, но по дороге домой заметил, что чем больше об этом думает, тем сильнее готов согласиться с Власовским. Может, его предложение и правда сработает. А почему нет? Отец всегда казался ему простым примитивным мужланом – из тех, что измеряют свою успешность, как личности, «сексуальными победами». Он никогда не скрывал, что изменяет матери, и даже гордился этим: мол, поглядите, я нарасхват. Может быть, Лёве тоже изобразить, что он… ну… нарасхват?
Когда он вернулся домой, его встретила только мама – Пелагею он видел во дворе, та играла с девчонками в прятки, а вот отец…
- Папа дома? – осторожно уточнил Лёва.
Такие вопросы в их семье задавались почти шепотом, словно папа – буйный. Может быть, был в этом резон.
- Утром ему позвонил Павел Борисович, позвал на охоту.
Павел Борисович был коллегой отца, если так вообще можно говорить о военных. Они с отцом вместе работали в кадетском училище в качестве начальников курсов, а в свободное время выбирались на охоту – почти каждые выходные. Полтора года назад, зимой, впервые взяли с собой Лёву (он не очень хотел, но отец начал своё излюбленное: «Любой нормальный мужик должен…»), выехали в сосновый лес, разбили палатки, костёр развели. Из хорошего Лёва запомнил только стрельбу по банкам – они с Павлом Борисовичем соревновались, кто больше собьёт. Лёва тогда думал, что лучше бы Павел Борисович был его отцом, вместо этого, который достался на самом деле. Он даже думал, может ли быть такое, что на самом деле он и есть его отец, что мама сбежала с ним в ночи, как в какой-нибудь романтической истории, но его злобный псевдопапаша догнал их и принудил мать жить с ним. Но вряд ли: ничего не сходилось. И выглядели они с отцом, как разновозрастные близнецы.
В общем, с тех пор Лёва на охоту никогда не ездил, потому что отец поставил на нём клеймо нюни и размазни. Он не смог застрелить зайца, а отец – смог. Не добившись от Лёвы никаких действий, папа выстрелил сам, превращая пушистого грызуна в кровавое месиво на снегу. Лёва потом плакал в палатке не меньше часа, и единственная причина, почему отец не избил его за эти слёзы – Павел Борисович. Ему, наверное, было неудобно перед другом.
При упоминании об охоте, эта сцена промелькнула перед глазами, как кадры из фильма, и Лёва вздохнул, уходя в свою комнату:
- Ясно.
Отец вернулся к шести вечера – грохнул входной дверью так, что у Лёвы в комнате с потолка упал кусок штукатурки. Парень безошибочно угадал: папа «неудачно» поохотился. Неудачно – значит никого не убил.
Лёва внутренне съёжился, когда отец с размаху открыл дверь его комнаты, но виду не подал. Он читал, устроившись в кровати, и при появлении отца флегматично поднял глаза над книгой.
Тяжело дыша, тот спросил:
- А где эта?
«Эта», то есть, Пелагея.
- Гуляет.
- Заведи домой, нечего шляться по ночам.
Лёва покосился за окно, где вечернее солнце и не думало клониться к закату – не так давно прошёл период белых ночей, и настоящая темнота наступала после одиннадцати.
Он кивнул, а сам решил, что не пойдёт за сестрой. Нечего ей здесь делать, когда папаша в таком настроении.
В родительской спальне отец вызверился на мать.
- Ты здесь вообще когда последний раз убиралась? – орал он за стенкой.
Мамин голос звучал глухо, едва различимо:
- Вчера.
- Вчера? А это что? Вот здесь, под кроватью?!
Мама заговорила громче, даже будто бы возмутилась:
- Как я, по-твоему, на седьмом месяце должна мыть полы под…
Она недоговорила, Лёва услышал хлёсткий удар и мамин вскрик. Он вздрогнул, сжимая книгу в руках, не замечая, как сминает страницы.
- Прекрати делать вид, что ты больная! – орал отец. – Это не болезнь! Это нормальное бабское дело – вынашивать детей! Чё ты из себя строишь?!
Глухой удар, мамин крик, опять удар, крик. Лёва пытался различить по звуку, куда он бьёт, и не понимал: удары по лицу обычно звонкие, а тут…
После третьего вскрика он не выдержал и побежал в спальню родителей. В детстве Лёва часто так делал: цеплялся за отцовские руки, умоляя прекратить, а тот откидывал его, как тряпичную куклу, и он летел в стену, больно ударяясь всем телом. Но теперь он не маленький, пусть попробует откинуть!
Мама лежала на полу у подножия кровати, прикрывая руками живот, отец стоял над ней, сжимая кулаки, но бил не ими, а ногами. Он её пинал.
Лёва испугался, когда увидел его широкую грозную спину, его сильное тело, нависающее над матерью. Что он может сделать такому телу? Как смешно и глупо будет выглядеть, если он сейчас кинется на отца с кулаками – просто жалкое зрелище.
Поэтому Лёва кинулся к маме, закрывая её собой, и, конечно, тут же получил ногой в живот. Боль была такая, что Лёва охнул, подумав, что у него что-то лопнуло, что-то жизненно важное, но пока он соображал, что это могло быть (чёртовы картинки из учебника «Анатомии» не к месту завертелись перед глазами), отец поднял его за грудки, ударил по лицу и отбросил в сторону. Лёва, как и в детстве, ударился об стену: ничего не изменилось, он всё ещё трепыхался перед ним, как кукла.
У Лёвы не сразу получилось сфокусировать взгляд на происходящем в комнате. Размытыми очертаниями он видел силуэты родителей: отец, наклонившись, держал маму за лицо и что-то орал, что-то совсем непонятное, как из-под толщи воды, вроде бы: «Отвечай, сука, будешь ещё раз так делать или нет?», и Лёва пытался понять, о чём он говорит, но смысл слов ускользал, как во сне.
Когда Лёва снова смог чётко видеть, он заметил кровь: кровь на мамином домашнем халате, кровь на полу, кровь между маминых ног. Сначала он чуть не крикнул об этом, но, сдержавшись, быстро выскользнул из спальни, схватил домашний телефон и закрылся с ним в своей комнате. Если бы Лёва дал понять отцу, что собирается куда-то звонить, он бы ему помешал. Он бы не позволил позвать на помощь.
Дрожащими пальцами Лёва два раза крутанул телефонный диск, набирая 03. Быстро назвал диспетчеру адрес, объяснив, что у его беременной мамы кровотечение, и бросил трубку, прежде чем отец услышит, как он с кем-то разговаривает. Позже он жалел, что не сообщил об избиении. Очень жалел.
Потому что отец, услышав звонок в дверь, тут же переменился в лице. Он вышел в коридор, глянул в дверной глазок, разгладил на себе одежду и жестом швейцара открыл дверь, вежливо предлагая сотрудникам скорой помощи пройти в квартиру.
Хмурая тётенька, наверное, фельдшер или врач, уточнила, что вызов был по поводу беременной женщины, и отец, зыркнув на Лёву, застывшего на пороге своей комнаты, тут же закивал:
- Да-да, моя жена на седьмом месяце. Она неудачно упала.
«Вот ты сволочь», - только и смог подумать Лёва, но сказать этого вслух не хватило ни сил, ни духу.
Он с изумлением следил за резким изменением в отцовском поведении – раньше ему не удавалось такого застать, и он наивно полагал, что его папаша сродни психу, который не в силах себя контролировать. А тут оказывается, что всё он может контролировать! Может даже спектакль разыграть перед публикой. Что же это получается, никакой он не псих, а просто ублюдок?
Когда маму спустили вниз на носилках, Лёва наблюдал из окна, как отец бегает вокруг машины скорой помощи, изображая заботу о «любимой жене» и на ходу придумывая нелепые объяснения появления синяков на её теле. Пелагея, заметив, что маму увозят, бросила игру с девочками и побежала к машине, захлёбываясь от слёз, а отец поднял её на руки, прижал к себе, начал успокаивать так, как никогда в жизни не успокаивал, продолжая разыгрывать роль любящего семьянина.
Наблюдая за этой постановкой, Лёва даже не злился. Уже не было сил ни на какую злость. В нём медленно поднималась холодная ярость – самая опасная, самая расчётливая в своих проявлениях.
Парень вернулся в коридор, открыл кладовку и, вытащив из охотничьей сумки патроны, зарядил ружьё – то, что висело на дальнем крючке. Ближайшее было отцовским, а второе – запасным, тогда, полтора года назад, он заставлял Лёву пристрелить из него зайца. Это Лёва говорил «зайца», а отец говорил «дичь». Что ж, сейчас пристрелит.
Повесив двустволку обратно на крючок, он сел в кресло в гостиной («отцовское» кресло – его любимое) и стал ждать. Удивился, как он спокоен, будто проделал самую обыкновенную работу.
Поднявшись в квартиру, отец с порога поднял крик: орал что-то про скорую, про «идиотский поступок», про «семейную ситуацию, в которой мы бы сами разобрались, а ты лезешь в дела взрослых, ублюдок». Когда он скрылся в спальне, Лёва поднялся и прошёл к кладовке, только тогда почувствовав, как он на самом деле боится.
«Может, не надо», - почти умолял он сам себя.
И сам же оказывался неумолимым: «Придётся. Соберись, тряпка».
Раскрыв дверцы кладовки, он сдёрнул ружьё с крючка и на ватных ногах прошёл в спальню вслед за отцом. Тот его не видел, стоял спиной, расстёгивая рубашку, и Лёва прицелился ему прямо в затылок.
Он представлял, как нажмёт на курок и ружьё дёрнется в его руке, больно отдавая в плечо. Бабах. Как просто решаются некоторые проблемы: одно нажатие и мир становится чище.
Отец повернулся, будто бы почувствовав себя на мушке, и встретился глаза в глаза с направленными срезами двустволки.
Лёва подметил, как у отца остекленел взгляд. Он чуть ли не засипел:
- Ты что делаешь, подонок?..
Он хотел двинуться к Лёве, но тот холодно произнёс:
- Ещё шаг и я выстрелю. Оно заряжено.
- Кошмар… В родного отца… Ты никогда от этого не отмолишься.
- Даже не собираюсь, - ответил Лёва ясно и отчётливо.
- Думаешь, это легко – убить человека?
Лев коротко рассмеялся:
- Проверим?