Лёва надулся: с чего она взяла, что у него был незащищенный половой акт? Может, он реально колется!
Забрав кровь в пробирку, девушка приклеила ему ватку на сгиб локтя и вызвала Катю. Они столкнулись в дверном проёме, и та испуганно спросила:
- Тебе уже сказали, что у тебя?
- Скажут через неделю.
- Через неделю?! – возмутилась она. – Да я сдохну за это время!
- От этого так быстро не сдыхают.
- Так я не от этого, я от страха, - выдохнула Катя и, услышав, как её торопит медсестра, заскочила в кабинет.
Лёва не знал, уйти ему или подождать Катю. Мозг твердил, что можно идти – она не маленькая, зачем её пасти? Сама дальше разберется. «Как трахаться же разобралась», — злобно добавлял Лёва.
Но что-то его держало, не давая сдвинуться с места. И тогда он, подчинившись этому ощущению, опустился на металлические скамейки.
Катя, выйдя из кабинета, обрадовалась. Тоже, наверное, думала, что он уйдет.
- Тебе сказали пересдать через три месяца? – спросила она, подойдя к Лёве.
- Сказали.
Он поднялся и оказался с Катей почти лицом к лицу: она была чуть ниже и смотрела ему на уровень подбородка, но всё равно – высокая для девчонки. Оба неловко помолчали, не двигаясь с места, пока Лёва, наконец, не спросил:
- Ну, встретимся здесь через три месяца?
- Да, наверное, - грустно ответила Катя.
- Пока, - он махнул ей рукой.
- Пока, - она махнула в ответ.
Но, конечно, едва он спустился с крыльца, как она догнала его в своей манере: шумно и со спины. Развернула Лёву за руку, к себе, и не попросила, а потребовала даже:
- Давай дружить!
Лёва опешил от такой прямоты.
- Мне страшно, я не хочу быть с этим одна! – сказала Катя. – Давай будем рядом. Пока это… не решится окончательно.
Лёва вовсе не чувствовал, что ему так уж нужна Катина компания. И сначала даже хотел сказать об этом, как есть: иди, мол, своей дорогой, а я своей. Но, если по-честному, он такой уверенный и независимый только потому, что Власовский решает его проблемы. А откажись Яков помогать, то остался бы сейчас, как Катя, напуганный и незнающий, куда податься. Наверное, ей сейчас хуже, чем ему.
- Ладно, - устало согласился Лёва. – Будем… на связи.
Он не решился сказать: «Будем дружить». Совсем уж по-детски.
Катя засияла.
- Дашь свой номер? – разулыбалась она.
Лёва покачал головой.
- Не надо мне звонить. Если что-то нужно, просто заходи.
- А какой у тебя адрес?
- Ты там была, когда вы… – Лёва отвел взгляд, – место себе искали.
Катино лицо изобразило тяжелый мыслительный процесс и снова разгладилось:
- А, я помню! Хорошо. Если что-то нужно, тоже заходи.
Лёва чуть не рассмеялся над её предложением.
- Да уж, Кама будет рад.
Она грустно ответила:
- Он хороший. Просто запутался.
- Как и все мы, - с несвойственной ему философской интонацией ответил Лёва.
- Да, - кивнула Катя, задумавшись. – Как и все мы… Ну, пока!
Она чмокнула Лёву в щёку, обдав сладковатым запахом духов, и, перепрыгивая через плитки на тротуаре, побежала в сторону Московского проспекта. Лёва, глядя ей в след, растеряно коснулся щеки со следами губной помады и несколько самодовольно подметил: «Ого, меня поцеловала девчонка. Как нормального».
Лёва и ____ [23]
Неделя прошла плохо, муторно и устало. Лёве не спалось. Катя была права: за такое время можно действительно умереть от страха, или, как минимум, сойти от него с ума. Лёва, кажется, сходил.
Каждую ночь ему снился Шева. В этих снах Шева всегда точно знал, что у Лёвы не просто ВИЧ, а прямо-таки СПИД и жить ему осталось недолго. Юра жалел его: «Это ничего, скоро ты умрёшь, и мы будем вместе, прямо как в твоих мечтах».
В первые недели после потери Лёву действительно утешала такая вероятность – ему казалось, что в след за Юрой умирать не страшно. Но во сне он боялся, очень боялся, и больше всего – Шеву. Ему хотелось попросить парня уйти, не разговаривать с ним и уж тем более не звать за собой, но ему было стыдно за эту трусость – это же Юра. Его Юра. Он его любит.
Обычно во снах он помнил, что Юра умер, и это придавало происходящему особый ужас, даже если ничего ужасного не происходило. Вот они идут по Невскому в летний солнечный день, Юра смеется и рассказывает совершенно дурацкую историю, как стащил шоколадку из магазина (такое действительно случалось – мелкое воровство вызывало в Юре лёгкий азарт). Лёва идёт рядом, слушает, а в мыслях крутится: «Он умер, он умер…».
Ему несколько раз снился этот сюжет: Невский, солнечный день, улыбчивый Юра. И обычно этот сон не имел никакого развития, но на третий (или четвертый?) раз Юра, рассказав историю, вдруг спросил: «Тебе страшно рядом со мной?». От этого вопроса у Лёвы пробежали мурашки по коже, но он заспорил: конечно нет. Юра приблизился к нему вплотную (как часто Лёва мечтал о такой близости, но во сне она его не порадовала, ему захотелось бежать) и вкрадчиво спросил не своим голосом: «А ты думаешь мне там не страшно?».
Резко проснувшись, Лёва подумал, что ему никогда не снилось кошмаров хуже, чем этот – про Невский, солнечный день и шоколадку.
Один сон был совсем гадкий. То есть, сначала он был ничего, даже приятный. В этом сне они с Юрой занимались сексом, только не так, как было в реальности, а… тем самым. Про который спрашивал Власовский. Вытворяли такое, чего и близко не делали в ту ночь. Лёва не помнил, что Юра умер, а Юра вёл себя… не как настоящий Юра. Шептал грязные фразочки из порнухи, которую они пару лет назад смотрели вместе (нашли у его родителей кассету с документальным фильмом про Тибет, а там был… ну, короче, не тот фильм оказался).
В какой-то момент на волне страсти с Юрой начало происходить неладное: он закрыл глаза, как будто уснул, по-мертвецки побледнел, становясь синюшного цвета, а горячая кожа под ладонями вдруг обожгла Льва холодом. Во время секса меньше всего хочется, чтобы твой партнёр неожиданно превратился в труп, но и без того дерьмовая ситуация усугубилась: Лёва обнаружил, что всё происходит в гробу. Гроб открыт и находится в каменном склепе, хотя начиналось всё в Юриной комнате. Лёва поднялся (почему-то одетый), поглядел по сторонам и понял, что выхода из склепа нет. Пустое пространство с голыми стенами, труп и он – и это эротический сон называется?
Проснулся он скорее раздраженный, чем напуганный. Нет, правда, что за дурацкий сюжетный поворот? Впервые за неделю приснилось что-то нормальное, а обернулось тем, что он трахнул труп, отлично просто, вот уж спасибо.
В школе, делая над собой усилие, чтобы не заснуть на географии, он поинтересовался у Власовского:
- Если мне снится секс с Шевой, а Шева умер, это значит, что я некрофил?
Яков устало вздохнул:
- Ты что, идиот?
Лёва цокнул:
- Я просто пошутил.
- Странная шутка.
- Пытаюсь разрядить атмосферу. Скучновато тут у вас.
- У нас тут контрольная.
- А. Понятно.
Под конец урока Яков, закончив с рисованием контурной карты (для Лёвы), вдруг сказал:
- Хорошо, что ты начал об этом шутить. Пусть и по-дурацки.
Лёва пожал плечами: нормально он пошутил, разве нет?
И всё-таки он не чувствовал себя окончательно оправившимся. Он устал от своих снов. Если бы он мог что-нибудь сказать Шеве сейчас, зная, что тот его услышит, он бы сказал: «Пожалуйста, прекрати мне сниться, я никуда с тобой не пойду». Сказал бы, давясь стыдом за эти слова, но что поделать? Похоже, ему действительно хочется жить дальше, даже если дальше – это жизнь без него. Он не хочет идти с ним в солнечный день по Невскому, не хочет в гроб, не хочет в склеп, не хочет положительный анализ на ВИЧ. Он готов отпустить Юру, но когда Юра-то его отпустит?
И дурацкие стишки. Они продолжают складываться в его голове, особенно по ночам. В такие моменты он, просыпаясь, пытается их записать, но это сложно: строчки ускользают из сознания, одна за другой, обрывки фраз перестают складываться в осмысленный текст и всё пропадает.
Только однажды он смог поймать их, как птицу за хвост, и быстро-быстро записал на заранее подготовленный лист бумаги, без запятых и точек:
Тебя нету
Я уставший
Меня душит несвобода
Почему так много крови
Неоправданных потерь
Я люблю тебя
Но поздно
Каждый раз ты умираешь
У небес какой-то праздник
День
Распахнутых
Дверей
Перечитав, Лёва подумал: «Что за бред, какой ещё крови?», откинулся на подушку и снова провалился в сон.
Утром проснулся от ощущения, что кто-то над ним стоит. Открыл глаза, а это Пелагея: замерла над кроватью и, бесшумно открывая рот, читает по слогам с того самого листка, который Лёва легкомысленно бросил рядом с собой.
Подскочив, он резко вырвал из её рук стихотворение.
- Ты ахренела?! – прикрикнул Лёва.
Пелагея замигала большими глазами, глядя снизу-вверх. Он знал этот приём: специально так делает, чтобы вызвать искусственные слёзы.
- Вот не надо, - зло сказал Лёва. – Сама виновата, нельзя трогать мои вещи.
- Это же просто бумажка, - с наигранной плаксивостью пропищала сестра.
- Моя бумажка, - подчеркнул Лёва.
Сунув её между тетрадей, как и предыдущее стихотворение, он глянул на часы («Чёрт, уже восемь») и начал запоздало собираться в школу: смахнул в большой отдел рюкзака все учебники, что лежали на столе (наверняка что-нибудь совпадет с расписанием). Пелагея, наблюдая за его действиями, сказала: - Красиво.
- Что красиво? – не понял Лёва.
- Стихотворение красивое, - пояснила сестра. – Ты что, поэт?
Лёва отреагировал, как на оскорбление:
- Нет, конечно, че за бред ты спрашиваешь?
Подумал: если бы она спросила: «Ты что, гей?», он бы ответил то же самое.
- Но стихи пишут поэты.
- Не обязательно.
- Обязательно.
- Мама готовит еду, но она же не повар.