Застёгивая ремень на джинсах, он сказал, не глядя на неё:
- Я… гей.
Сказал и тут же утонул в ворохе сомнений: «Нет, нет, нет! Это неправда! Зачем ты ей это говоришь? Она же хорошая, ты полюбишь её, ты привыкнешь, останься с ней…».
Катя, сев в кровати, положила подбородок на его плечо и… улыбнулась. Даже посмеялась – так, слегка. Лёва понадеялся: «Может, она не поверила? Может, я ещё смогу обставить всё, как шутку?».
- Это худший момент для такого признания, – сообщила она ему. – Хорошо, что я давно это поняла, иначе бы я тебя ударила.
Лёва повернул голову к её лицу:
- Если ты поняла, зачем… зачем всё это?
- Наверное, мы оба просто пытались найти утешение, – вздохнула она. – Потому что оба его любили. Но я уже давно думаю, что надо прекратить, пока не поздно.
- В смысле – «пока не поздно»?
- Пока мы ещё можем прекратить это без обид, детей, кредитов и деления квартиры. Гей, который бежит от себя, может очень далеко убежать, да?
Лёва не стал признаваться, как много представлял их совместную жизнь: свадьба, дети, всё как у всех, и почему-то в этих фантазиях он был таким счастливым, таким обычным, без всякой этой гейской херни в мыслях, словно стоит тебе отпраздновать свадьбу с женщиной – и ты совсем другой человек.
- Давай останемся друзьями, - попросила Катя.
Лёва кивнул:
- Давай. Я спал со всеми своими друзьями, это уже традиция.
- И с Юрой, - не спросила, а сказала она.
Он не стал отрицать.
- И с Юрой.
- Это я тоже поняла.
Катя взяла лифчик со спинки кровати и Лёва испытал облегчение, когда она, наконец, спрятала грудь. А то было как-то неловко.
- И что ты думаешь? – спросил он. – Кому из нас он врал?
- В таких ситуациях врут обычно женщинам, - ответила Катя. – Такова наша доля.
Лёву обожгло стыдом. Зажмурившись, он прошептал:
- Прости.
Она ничего не ответила.
Когда Катя оделась, а Лёва заправил кровать, ему вдруг показалось, что всё стало как раньше. Будто бы не было этих трех месяцев, состоящих из лжи, неловкости и борьбы с собой.
Катя, прямо как в старые времена, по-свойски положила локоть на его плечо и, чавкая жвачкой, спросила:
- Ну чё, когда пойдём сдавать анализы?
.
Власовский, хоть и заходился в праведном гневе при виде Лёвы, в помощи с повторными анализами не отказал. Снова напряг свою бабушку. Добавил, правда: «Это для Кати, а не для тебя».
Сдавать анализы пошли пятого декабря, а результаты получили одиннадцатого – за день до Лёвиного пятнадцатилетия. По дороге к лаборатории, он прикидывал в уме, каким окажется подарок ко дню рождения – приятным или… или, мягко говоря, не очень.
Сказав на регистратуре кодовую фразу, он тут же получил свой бланк и, пока трясся над словом «Результат», боясь опустить глаза ниже, проглядел, что Кате бланк вообще не выдали. Ей сказали подождать.
Услышав об этом, он быстро глянул вниз, выхватил взглядом слово «Отрицательный» и повернулся к Кате.
- В чём дело?
- Не знаю, - она заметно побледнела.
- Может, просто найти не могут.
Лёва сам не верил в то, что говорил. Они сели на скамейку в холле и Катя попросила взять её за руку. Лёва взял, чувствуя, как дрожат её пальцы.
Через несколько минут её вызвали в кабинет врача. Сказали, «за выдачей результатов». Лёва сразу понял, что это значит. Конечно, он пытался придумать причины, по которым результаты выдают в кабинете врача, но ничего, кроме слова «положительный» на ум не приходило.
Кати не было минут десять, а казалось, что целую вечность. Это было невыносимо: смотреть, как чья-то жизнь раскалывается на до и после. Он даже думал, что лучше бы это случилось с ним. Если бы можно было поменяться, он бы поменялся с Катей не задумываясь.
Она вернулась, всё ещё бледная, села рядом с ним. Сказала дрожащим губами:
- У меня ВИЧ.
Она потянулась к нему, будто падая, и он схватил её, прижимая к себе, поцеловал в запутавшиеся волосы. Она начала плакать – тихо, почти беззвучно, Лёва угадал её плач по вздрагивающим плечам. Он не знал, что сказать, поэтому не говорил ничего. И злился. И прорывалось в этой злости совсем постыдное злорадство: «Ну что, Кама, неплохо отрикошетило?».
Катя, оторвавшись от Лёвиного плеча, сказала, всхлипнув:
- Я хочу сбрить волосы. Поможешь?
Меньше всего Лёва ожидал услышать такую просьбу.
- Конечно, - растерянно ответил он. И уже тверже: - Помогу.
- Я рада, что ты здоров, - судорожно выдохнула она.
- Я… Мне очень жаль, но это ведь…
Она перебила его:
- Не надо. Не говори ничего. Все слова – пустые. Просто сбрей мне волосы, ладно?
- Хорошо.
Катя посмотрела на стену с фотографиями: там, на прибитых гвоздях, висели семейные снимки с дней рождений и праздников – «Сядьте поближе, вот так, Лёва, обними сестру, Марк, подвинься к жене, да, а теперь все улыбнулись!».
- У тебя хорошая семья, - сказала Катя.
Лёва увидел широкоплечую фигуру отца, нависающую над матерью, его ногу, бьющую беременную жену по животу, и, давя эти воспоминания, произнёс:
- Наверное.
Не опускаться же до спора рядом с Катей, которая живёт в квартире, пропахшей ацетоном. У неё в жизни, наверное, вообще не бывало новых годов и день рождений – даже с искусственными улыбками не бывало.
- Ладно, идём, - поторопил Лёва. – А то отец скоро вернётся.
Он поставил табуретку напротив зеркала в своей комнате, расстелил по кругу старые газеты – с одной из них на него глянул мрачный заголовок: «Город-СПИД: смертельная болезнь завоевывает провинцию». Опасливо оглянувшись на Катю (заметила или нет?), он перевернул газету обратной стороной, на «Взрыв в Армавире». Подключив машинку для стрижки к розетке, он кивнул Кате на табуретку: - Садись.
Она села и, только он хотел нажать на кнопку включения, вскрикнула:
- Ой, подожди!
- Что такое?
Лёва решил, что она передумала, да и сам в тайне надеялся на это: всё-таки как-то радикально для девчонки всю башку сбривать.
- Нельзя так делать! – сказала она.
- Как?
- В памятке, которую мне дали, написано, что нельзя пользоваться предметами гигиены совместно с ВИЧ-инфицированным. Машинка для стрижки считается.
- Покажи памятку.
Катя сбегала в коридор, где на вешалке в форме оленьих рогов оставила свою джинсовку, вытащила сложенную пополам бумажку и принесла её Лёве. Тот, развернув, прочитал колонку про «меры предосторожности» с видом эксперта.
- Тут написано «бритва», - сказал Лёва.
- Бритва и машинка для стрижки – одно и то же.
- Нет, это не одно и то же.
- Откуда тебе знать? Ты же не бреешься, - она умильно потрепала его по гладкой щеке, на которой ещё ни разу не появлялось никаких признаков растительности.
Проигнорировав эту издевку, Лёва продолжил:
- Бритва тесно контактирует с кожей, ею можно порезаться.
- Машинкой для стрижки – тоже.
- Ею пользуется только мой отец. Его не жалко.
Он думал, что Катя возмутится этой злой иронии, но она, кивнув, вернулась на табурет.
- Тогда ладно. Ненавижу тупых отцов.
Лёва сделал глубокий вдох, набираясь сил, включил машинку и провёл по Катиным волосам, начиная от лба. Длинные пряди застревали в тупом лезвии и Лёве приходилось убирать их рукой. Машинка в пальцах ходила ходуном – жалко состригать под корень такую копну. Он искренне считал, что Катя не в своём уме, потому что сложно представить на её месте кого-то другого, ну, например, Варю, старосту-активистку, или любую другую девчонку из класса, которая могла бы так просто сказать: «Обрей меня налысо». Нет, они все за свои косы трясутся. А тут…
Возились больше часа, Лёва излишне аккуратничал, стараясь не поранить Катю – не столько из-за ВИЧ, сколько действительно не хотел сделать больно. Катя, елозя на табуретке, нервно пошучивала: просила не топтаться на волосах, потому что она планировала их выгодно продать.
Закончив, Лёва дунул на её лысину, смахивая оставшиеся волоски, и жестом фокусника продемонстрировал через зеркало результат:
- Тадам!
- Класс, – Катя комично погладила макушку ладонью, затем подняла на Лёву потерянный взгляд: – Ну всё, начинаем новую жизнь, да?
- Лучше прежней, – твердо сказал Лёва. – Завтра сходим в СПИД-центр, узнаем, что нужно делать.
- Завтра твой день рождения.
- Ну и что?
- Тебе что, заняться больше нечем в день рождения?
- Нечем. Поход в СПИД-центр – лучший подарок.
- А с нами там будут говорить, в этом центре? Без взрослых?
- Я… я спрошу у Якова.
«А он спросит у бабушки», - мысленно добавил Лёва, сочувствуя ей. Трудно, наверное, быть единственным нормальным взрослым человеком, и решать проблемы не только внука, но и всех его знакомых.
Лёва выловил Власовского на следующий день, в школе. Когда у тебя день рождения, все с тобой гораздо мягче, чем обычно: удалось даже избежать тройки по математике, потому что Тангенс (Татьяна Геннадьевна, значит) его пожалела. А отец с утра похлопал по плечу, пока мать комкано объясняла, что они дарят учебник по механике и молекулярной физике, потому что в военную академию, куда Лёва «конечно же будет поступать», нужно сдавать физику. Лёва поблагодарил за учебник, спорить не стал, но показательно закинул его в нижний ящик прикроватной тумбочки, где хранился ненужный хлам. Отец о содержимом этого ящика был не в курсе, а вот мама прекрасно знала, что физика оказалась между поваренной книгой (подарок дальней родственницы) и военно-морским словарем (подарок отца на шестой день рождения) – в общем, между предметами, к которым Лёва никогда не прикасался.
Лёва надеялся, что магия наступившего пятнадцатилетия распространится и на Якова, смягчая его, но тот, услышав о положительном анализе Кати, сердито буркнул:
- Ну, ты неудачник. Можешь снова отсчитывать три месяца.
- Мы предохра…
- Мне неинтересно.
- И мы расстались.
- Да? А что так? – ёрничал Яков. – Она же носит СПИД от Шевы, это так романтично. Можешь тоже заразиться, считай, тебе достанется его частичка.