Ему были хорошо знакомы и эти смешки, и этот тон. Очень похоже говорили и смеялись Грифель с Вальтером.
«Интересно, - подумал Лев. – Будто бы их всех собирают на одном заводе».
Но следующая мысль была совсем другой: «Блин, лучше валить, наверное».
Здесь, в этом городе, по-любому есть свои Грифель, Вальтер и Кама, есть свой подвал и свои порядки. Это в Петербурге ему позволялось шататься по Московскому району, не особо беспокоясь обо всякой шпане – там его хорошо знали, а если не знали, можно было сказать: «Я от Камы» и народ сразу терял к нему интерес: не охота было связываться с Камой. Лев догадывался, что Кама не просто их «предводитель», что он вообще выше по бандитской иерархии – где-то там, где настоящие разборки, убийства и перестрелки.
Но всё это было там. И если он решил начать новую жизнь, ему не стоило бы идти дальше. Не потому, что побьют (пусть только попробуют, у него бита), а как раз потому, что не побьют. Ему придётся опять хвататься за оружие, драться и угрожать, чувствуя, как пульсирует в груди разрушительная злость, как пьянит жажда власти и чужого унижения. Последнее – самое тяжелое, потому что приятное.
Короче, лучше не начинать снова. Лучше пойти обратно.
Но он не пошел. Замер, когда среди ехидного ржача и насмешек различил совсем другой голос – обыкновенный. Голос этот беспомощно о чем-то просил – наверное, «Отпустите» или «Дайте пройти».
Тогда Лев вспомнил Власовского. Сначала вспомнил, как его ловили у кинотеатра, а потом – как он угрожающе нависал над ним, пока тот беспомощно вжимался в стену. Тогда он ещё не понял, зачем это делает, но потом, много позже, ему показалось, что это и было своеобразным «Прости меня». Сказать этих слов настоящему Якову он не мог, но было очень нужно, в первую очередь – самому Льву. И он извинился вот так.
Повесив сумку на сук ближайшего дерева, Лев покрепче сжал биту и пошел на голос – в тени домов за пустырем.
«Так, кажется, двое. Это хорошо. Главное, не увлекайся», - попросил он сам себя.
Крадучись, он подобрался к черным силуэтам со спины и, держась на почтительном расстоянии, спросил, делая голос тверже:
- Молодые люди, у вас какие-то проблемы?
Лев [34-35]
Драться не пришлось.
«Молодые люди» оказались худощавыми гопниками в спортивках. При виде биты, они беспомощно вскинули руки и запищали: «Э, ты чё, шуток не понимаешь?». Лев процедил, что терпеть не может такие шутки и замахнулся битой, как будто для удара. Парни, пригибаясь, засеменили в разные стороны. Лев, проследив взглядом за одним и за другим (чтобы никто не зашёл со спины), повернулся к жертве нападения. Парень, отлипнув от дерева, шагнул вперед, выходя из тени, и Лев, сощурившись, смог разглядеть его лицо в рассеянном свете. Это был тот самый студент, с которым они пересекались в деканате – «А голову ты дома не забыл?».
Парень тоже узнал Льва и растерянно улыбнулся:
- Ничего себе. Спасибо.
Лев, закинув биту на плечо, небрежно ответил:
- Да че там… Фигня.
Они потупились: вроде и сказать друг другу нечего, и разойтись, будто ничего не произошло, странно.
Парень, преодолевая неловкость, спросил:
- А ты тут… какими судьбами?
Лев кивнул в сторону пошарпанной девятиэтажки – верхушка дома возвышалась вдалеке над кронами деревьев.
- В общагу иду.
- Всё-таки заселили? – улыбнулся парень. – Я же говорил.
- Ты тоже живешь в общаге?
Он покачал головой:
- Нет, в этом доме, - парень показал за спину Льва: прямо за ним стояла точно такая же девятиэтажка. – Чуть-чуть не дошел.
- Ну, в следующий раз осторожней, - с назидательностью произнёс Лев.
Они начали расходиться: один – в сторону дома через пустырь, Лев – двинулся к общежитию.
- А как тебя зовут? – услышал он в след.
Остановившись, Лев снова повернулся к парню.
- Лев. А тебя?
- Артур.
Они ещё раз подошли друг к другу – пожали руки.
- Обращайся, если что, - сказал Артур. – Я твой должник.
Он снова подмигнул, как тогда, у лестницы. А Лев снова подумал: «Точно голубой».
Всю дорогу до общежития Лев заходился от гордости за самого себя: как он хорошо поступил, не оставил человека в беде, и при этом даже не пришлось драться! Тогда он, конечно, не знал, что пройдёт двадцать лет, прежде чем он вспомнит эту встречу совсем по-другому: «Лучше бы я прошёл тогда мимо. Лучше бы его забили в этой подворотне до полусмерти». Как там говорил Власовский? Эффект бабочки, чтоб его…
Но всё это было потом, а пока: общежитие, комната, которую он делил с двумя африканцами (вот и пригодился английский) и начало студенческой жизни.
Насчёт Артура Лев не ошибся: он был голубой. Выяснилось это постепенно. Сначала они общались только по делу: Артур отдал Льву старые конспекты, редкий анатомический атлас и макет скелета. Иногда, чувствуя чужую готовность помочь, Лев просил Артура решить за него домашку (особенно по биоорганической химии – аж зубы сводило от всех этих карбоксильных групп и пептидных связей). Всё это отчасти напоминало его дружбу с Власовским, только… Только всё равно не то.
Артур определенно был заучкой, старательным студентом, тем самым парнем с первой парты, но он не казался умным. Лев бы назвал его шаблонным: он мыслил готовыми категориями, цитатами из учебников, где-то вычитанными фразами. Надо признать: он умел производить впечатление интересного, умного, эрудированного человека, но если знать заранее его список литературы, можно с точностью назвать страницу, на которой Артур подметил то или иное умозаключение.
У Льва была не та ситуация, когда перебирают друзей. Он один в чужом городе, кроме Карины – никого. Нужно было обрастать связями, строить новый фундамент своей личности – вместо того, старого, пропитавшегося насилием, наркотиками и смертью.
Артур не казался самым интересным человеком на свете, но он и не казался плохим. Да, в чём-то примитивный, но зато отзывчивый, добродушный, готовый искать компромиссы. А в том, что голубой, Лев убедился, когда у Артура появился мифический «один человек».
Случилось это в декабре, в разгар зачетной недели. Лев выловил Артура в коридоре – спросить, не завалялось ли у того медицинского словаря по латинскому языку (в библиотеке выдавали обычный, не медицинский, будто бы они лингвисты). Артур ответил, что «где-то был, надо поискать», и Лев уточнил: - Я зайду за ним вечером?
- Давай я завтра сам принесу, - попросил Артур. – Сегодня кое-кто придет.
Уловив загадочные интонации в этом «кое-кто», Лев игриво пихнул его локтем.
- И кто же это будет?
- Да так, - Артур улыбнулся. – Один человек.
- Кто она?
Лев специально спросил «она», надеясь, что тот расколется, но Артур проявил чудеса дипломатии:
- Этот человек, – подчеркнул он, – с фармацевтического. С первого курса.
В общем, всё понятно с «этим человеком». Лев сдался, решив не давить.
- Ну, хорошо, удачи.
- А у тебя кто-нибудь есть? – поинтересовался Артур.
Лев мотнул головой:
- Нет.
Артур покивал, мол, «ну ничего страшного», а Лев неожиданно испытал острое желание поделиться. Рассказать хоть кому-то.
- Знаешь, – произнес он, – вообще-то у меня тоже был один человек.
- Кто она? – в тон ему спросил Артур. Как показалось Льву: тоже специально.
- Этот человек, - как ни в чём ни бывало продолжил Лев, пародируя ответ Артура, - из Петербурга, но сейчас учится в Америке. Мы встречались полтора года и плохо расстались.
- Насколько плохо?
- Я его избил.
Артур сбил шаг, искоса глянул на Льва:
- Ты… избил девушку?
Лев покачал головой, и он выдохнул с облегчением, будто бы избить парня – это ничего страшного.
Артур взволнованно спросил:
- Так ты что… гей? – на последнем слове он понизил голос до едва различимого.
- Да, - также тихо ответил ему Лев.
- Офиге-е-е-еть! - громко протянул Артур, в изумлении хватаясь за свои щеки. – Я бы никогда не подумал!
После Карининого: «Я так и поняла», Льву очень польстила подобная оценка мнимой гетеросексуальности со стороны Артура, хоть он и держал в уме, что парень несколько глуповат.
- Ты же такой… ну…
Льву очень хотелось, чтобы Артур сказал: «Нормальный», но Артур сказал:
- Быдловатый.
Лев внутренне содрогнулся от раздражения, но виду не подал (скоро сессия, а у Артура есть медицинский словарь латинского языка, надо бы с ним повежливей). Однако мысленно Лев заключил, что лучше быть быдловатым, чем таким, как Артур: каким-то… елейно-липким. С протяжными интонациями, в узких джинсах и шарфиком вокруг шеи. Смешно: ходить в таком виде и думать, что никто ни о чём не догадается.
Ещё некоторое время Артур жестами, мимикой и восклицаниями показывал, как он удивлен, что Лев – гей, напрочь забыв, с чего вообще начался этот разговор: с Власовского, с неожиданного откровения, которое Лев позволил себе впервые с тех пор, как приехал в Новосибирск. Ещё никому и никогда он не рассказывал ничего, что случилось с ним там. В той жизни, которая всё больше казалась чьей-то чужой.
Здесь, в Новосибирске, он отлично приспособился: прилежно учился, делал уроки в библиотеке, готовил на общей кухне, угощал соседей-африканцев, иногда проводил время с Кариной, иногда – с Артуром, и никому, ни одной живой душе не давал понять, какой он на самом деле. Если бы Власовский посмотрел на его новую жизнь, он скривился бы от отвращения: «Приспособленец».
Артур так и не вернулся к теме. Глянув на небольшой циферблат наручных часов («гейских» - подумал Лев, проследив за этим жестом), он сообщил напоследок: «Ну, всё, мне пора… И, кстати… (тут Артур понизил голос) Я тоже гей». Лев едва удержался от издевательского: «Какая неожиданность!».
После пар Лев забежал в свою комнату, коротко поздоровался с соседями (которых всё ещё плохо различал между собой), и вытащил из-под матраса бумажник. Это было новое приобретение взрослой жизни: теперь он получал стипендию и должен был её где-то хранить. Бумажник нашел своё место под матрасом, но вовсе не потому, что Лев всерьёз полагал, будто бы африканцы стащат его деньги. Не за деньги он беспокоился.