- Да.
- Привет! – сердце пропустило стук. – Не хочешь погулять зав…
- Хочу, - ответил он быстрее, чем Слава договорил.
И порадовался, что Карина уже ушла, что не стала свидетельницей его позорной капитуляции.
На следующей день он погладил уже отглаженную рубашку, уложил волосы гелем, надушился сандаловым одеколоном и, пять раз посмотрев на себя в зеркало перед выходом, отправился к Славе. Они договорились, что он зайдёт за ним, будет ждать у подъезда, и теперь, при свете дня, ему выдалась возможность разглядеть Славин двор получше. А посмотреть было на что, детская площадка представляла собой образец народного творчества: беседка, разрисованная мультяшными героями, железная горка в стиле «Звездной ночи» Ван Гога, старые, советские, уже погнутые лесенки неестественно красочные для своего плачевого состояния. Нижняя часть панельного дома тоже была изрисована: травкой, букашками и цветочками. Каждый цветочек оказался разным: ромашка, одуванчик, ландыш, василёк… Лев всматривался в них, проверяя, сможет ли вспомнить школьный курс ботаники (ведь столько учил!), и сам не заметил, как рядом с ним появился Слава. Театрально прокашлявшись, привлекая его внимание, парень с гордым видом сообщил: - Это я нарисовал.
- Я так и подумал, - ответил Лев, отвлекаясь от разглядывания стены.
На самом деле, он ничего не успел подумать, но ни капли не удивился.
- Соседи, наверное, счастливы, что живут с тобой в одном доме, - заметил Лев.
- Нет, - фыркнул Слава. – Когда я разрисовывал беседку, а потом ещё и дом, к маме несколько раз приходили жаловаться.
- За что? – не понял Лев.
- Ну, типа это хулиганство.
Он ещё раз оглядел детскую площадку, утыканную железным инвентарём, который даже в Лёвином детстве считался устаревшим, и справедливо заметил:
- Да оно ж всё было стрёмным.
Слава только пожал плечами.
- И что им говорила твоя мама?
- Она говорила идите нахрен.
Лев хотел похвалить: «Крутая мама», но сдержался: лучше поменьше говорить всяких слов-ловушек, которые могут привести к встречным вопросам: «А какая у тебя?» или «А где твоя?» или, что ещё хуже, «Расскажи о своей семье».
Поэтому он просто спросил:
- Куда пойдём?
- Ты бывал на Богданке?
- Богданка?
- Улица Богдана Хмельницкого, - пояснил Слава. – Это недалека от меда.
- Видел, - кивнул Лев. – Но я в ту сторону не ходил. А что там?
Слава виновато пояснил:
- Как настоящий петербуржец ты, наверное, будешь смеяться, но правая сторона этой улицы напоминает мне Питер.
- Только правая? – усмехнулся Лев.
- Только правая. В левую лучше даже не смотреть.
Улице Богдана Хмельницкого до Петербурга было далеко – это правда. Но в сравнительной степени, если прикинуть, как сильно Новосибирск в принципе далёк от Петербурга (не только по расстоянию, но и по степени культурного и исторического наследия), улица Богдана Хмельницкого и вправду напоминала вырванный участок другого города. На ней была историческая застройка – настолько историческая, насколько мог себе позволить Новосибирск – годов пятидесятых, может быть, даже сороковых.
Лев разглядывал фасады грязно-зеленых домой (которые, по всей видимости, имели непосредственное отношение к сталинскому ампиру), всматривался в лепнину с элементами советской символики и вздыхал, когда натыкался взглядом на пластиковые балконы, соседствующие рядом с ажурными балкончиками.
Услышав его тяжелые вздохи, Слава сказал, будто утешая:
- Ничего, там дальше будет дворец в стиле палаццо.
«Дворцом в стиле палаццо» оказалась желтая прямоугольная коробка с торчащей башенкой. Эта коробка-палаццо соседствовала с домом культуры – ещё одним сталинским арт-объектом, отличившимся мощными колоннами.
Слава выжидательно посмотрел на Льва:
- Ну как?
- Ничего, - кивнул тот. – У нас в Петербурге станция метро в таком здании.
Он тут же пожалел об этой шутке: может быть, с ним так нельзя? Может, он из тех, кто очень переживает за вид своего города в глазах приезжих?
Но Слава, рассмеявшись, согласился:
- «Балтийская», да?
- Да! - удивился Лев его догадке. – Я её и имел в виду.
- На самом деле, я другое хотел показать, - сказал Слава. – То, что за ним.
Слава кивнул, увлекая за собой к колоннам, и Лев двинулся следом. Он специально шёл чуть позади и сбоку, чтобы исподтишка разглядывать Славу: смотрел, как тот опускает ресницы, когда что-то задумчиво рассказывает, как время от времени улыбается (Лев шел по левую сторону, но представлял, как в эти моменты проявляется ямочка на правой щеке). На Славе была тёмная джинсовка с желтым смайлом на спине – сейчас этот смайл закрывал рюкзак, но позавчера, выходя из клуба, Лев его разглядел. Время от времени Слава закатывал рукава, обнажая тонкие кисти рук с плетеными и цепными браслетами, а когда рукава сами по себе опускались вниз, Лев думал: «Подними их ещё раз».
Задний двор дома культуры поразил Льва своей зловещей красотой. Они словно оказались в настоящей парадной заброшенной графской усадьбы с лестницами, колоннами, балкончиками и крылечками. С обратной стороны фасад дворца не был отреставрирован и под облупившейся краской проглядывалась пусть и не такая далекая, но всё-таки эпоха. На каждый элемент эпохи – от лестничных перил до покосившегося фонтана – налагались элементы современности в виде граффити, матерных надписей и примитивных рисунков.
- Надеюсь, здесь ты не рисовал, - произнёс Лев, оглядываясь.
- Не, - покачал головой Слава. – Но я бы хотел. Например, на ней, - и он указал на колонну рядом с лестницей.
У бедняжки отвалился внушительный кусок лепнины, а на оставшейся, уцелевшей части, было написано: «Лиза шлюха».
- Не знаю, - с сомнением покосился Лев. – По-моему, это место выглядит самодостаточным. Рисунки его испортят.
- Оно уже испорчено, - заметил Слава.
- И ты хочешь добить?
- Это не добивание.
- А в чём смысл?
Он пожал плечами:
- Не знаю. Думаешь, смысл обязателен?
- Наверное, желателен.
- А ты делал когда-нибудь что-нибудь без смысла?
- Это как?
- Ну, просто… Из хулиганских побуждений, - хмыкнул Слава. – Правила когда-нибудь нарушал?
«Из хулиганских побуждений», блин. Как они умудрились от разговора про граффити прийти к такой опасной теме? Шаг в сторону и Лев засыплется со всеми своими «хулиганскими побуждениями», бережно хранимыми за пазухой.
Он так долго молчал, что Слава, видимо, расценил его ответ как: «Нет», и, сбросив рюкзак с плеча, уточнил:
- Хочешь попробовать?
- Что именно?
- Вандализм… Блин, - он оценивающе прошелся по внешнему виду Льва. – Ты всегда так одеваешься?
- Чаще всего, - сдержанно ответил тот.
- Это очень не подходит для вандализма.
«Мне ли не знать», - мысленно хмыкнул Лев. Слава закинул рюкзак обратно на плечо и предложил:
- Давай в следующий раз ты оденешься плохо, и мы порисуем здесь?
«Что угодно, лишь бы с тобой»
- Хорошо, я постараюсь одеться плохо.
- Бери пример с меня.
Он развел руками, как бы демонстрируя свой наряд, и только тогда Лев понял, что подтекшие смайлы (один на спине и два – на коленях джинсов), причудливые узоры и хаотичные линии Слава нарисовал на своей одежде сам.
- Ты отлично выглядишь, - искренне сказал Лев. – Я думал, так и должно быть.
- Я просто пошел на опережение, - отмахнулся Слава. – Чтобы не испачкаться в краске, когда рисуешь – испачкайся заранее.
Следующей ночью они сюда вернулись. Время суток выбирал Слава – его идея. Он сказал, это дарит особые ощущения: как будто пытаешься не попасться ментам («Хотя я никогда не попадался, даже днём», - при этом добавил он).
Льву пришлось одеться в «рабочий» прикид: джинсы, тёмная футболка, неубиваемый бомбер ещё с тех времен, когда ему было четырнадцать (тогда он был ему большой, а теперь – как раз). В тир он обычно надевал берцы: это добавляло в облик милитаризма и внушало посетителям ложное доверие – ну, будто бы он правда какой-то военный, будто бы он знает, как случайно не застрелиться из ружья (впрочем, он знал, и как специально застрелиться – тоже знал).
Славе же берцы демонстрировать было ни к чему, и он надел белые массивные кроссовки, в которых обычно бегал по утрам. Встретившись в полночь в самом начале Богданки, они обменялись приветственными рукопожатиями, Лев услышал одобрительное: «Во, теперь ты нормально одет» и они направились к зданию ДК.
На улице не было ни души, лишь изредка проезжали машины, поэтому ребята разговаривали шепотом, чтобы не нарушать тишину. Иногда Слава переходил на «кричащий шепот», потому что с возмущением рассказывал, как мама не хотела его отпускать (а он ей наврал, что идет ночевать к другу), и при этом сестра тоже наврала, что знает этого друга, но мама всё равно не поверила, и ему пришлось уходить со скандалом, и вообще «почему она обращается со мной, как с ребёнком?». Лев, слушая, завидовал ему: хорошо, когда нет отца, и можешь вот так вот торговаться, где тебе ночевать и когда приходить домой.
- А что, реального друга нет, который мог бы соврать, что ты у него? – уточнил Лев.
- Я никогда не умел дружить с несколькими людьми, - признался Слава. – А одна лучшая подруга у меня уже есть.
- Почему не сказал, что ты у нее?
Слава засмеялся:
- Потому что это моя сестра.
- Вау.
Он снова ему позавидовал: его спешный побег из дома отрезал всякую возможность стать лучшим другом для Пелагеи.
- Да, - кивнул Слава. – У меня никого нет ближе, чем она. Даже мама не ближе. Я могу рассказать Юле всё, что угодно, и она поймёт.
Лев, задумавшись, замолчал. Он подумал о Кате. Когда он рассказал ей, что сделал с Яковом, она его не поняла. И потом, годами позднее, всё равно не поняла: до сих пор этот случай между ними, как невидимая стенка: будто бы всё как раньше, но подойти ближе не получается. И вообще, можно ли его понять? Карина – она что ли его поняла? Разве что Артур с этим успешно справился: он превратил случившееся в веселую легенду: «А, тот самый случай, когда ты потрахался пьяным, а потом решил, что это изнасилование, помню-помню».