- Диван раскладывается, - кивнула Катя.
Лев представил, как после всего, что было, придётся лечь со Славой в одну постель, под одно одеяло, и у него снова закололо в висках: хватит на сегодня перенапряжения. Он покачал головой:
- Я хочу прогуляться.
- Я буду переживать, - сказал Слава.
Лев хмыкнул:
- Да, я тоже переживал, когда ты сиганул в реку.
- Значит, ты знаешь, как это мучительно – переживать, - невозмутимо ответил Слава. – И ты переживал несколько минут, а мне придётся переживать целую ночь.
Это, конечно, был запрещенный приём: заставить его представлять, как Слава не будет спать, ворочаясь с боку на бок и мучаясь от беспокойства. Не то чтобы он всерьёз полагал, что кто-то может за него так сильно беспокоиться, но, когда Слава сообщил о своём дискомфорте вслух, было трудно бросить его с этим один на один.
Он остался: занял свою половинку дивана и решил не пересекать Славину территорию, но, когда квартира погрузилась в тишину, все перестали ворочаться и мирно засопели, Слава первым нарушил границы, подкатившись ко Льву под бок. Он не спал и будто бы внутренне готовился к такому финту со Славиной стороны.
- Лев, - шепотом позвал Слава. Он не различил его в темноте, но услышал голос где-то на уровне своей шеи. – У нас всё нормально?
Лев порадовался, что сейчас ночь: можно спрятать бегающий взгляд и проступившие скулы.
- Конечно, - ответил Лев, искренне думая, что говорит правду, но чувствуя, что врёт.
- Точно? – шептал Слава. – Потому что мне кажется, что нет.
Он решил переложить ответственность за это ощущение на Славу.
- Почему ты так думаешь?
- Ты какой-то не такой после… после ванны. Отстраненный.
Лев молчал, не зная, что сказать. Самое очевидное: «Пф, что? Не-е-е, тебе кажется, всё в порядке», и оно же – самое неправдоподобное. Он словно сам когда-то с этим сталкивался: с чувством «что-то не так». Может, когда они были с Юрой, но ему не хватало ни ума, ни осознанности спросить прямо, не хватало даже мыслей, чтобы оформить свои ощущения в слова. Он так и остался с этим «что-то не так» на долгие-долгие годы, с постоянными догадками: я что-то сделал плохо, я что-то сделал не так, я чем-то его обидел. И, пускай он не собирался уходить от Славы так, как ушёл от него Юра, он меньше всего хотел погружать его в похожее беспокойство.
Поэтому сказал:
- Слав, это не из-за тебя, правда. Всё было хорошо.
- Тогда из-за чего?
- Просто… столько всего навалилось, - произнёс Лев, чувствуя, что нащупал правду. – Фотка, река, мост, папу надо хоронить. Я просто устал.
Слава, помолчав, шепнул:
- Извини.
- За что?
- Я выбрал неудачный момент.
Лев не был с этим согласен: он ведь наврал, он не думал о Юре, прыжках в реку и похоронах, пока ему дрочил. Он думал… Впрочем, он даже не хотел повторять, о чём. Может быть, неудачным было место: опять ванная комната, кафель, душ, вода. А может, неудачным был он сам.
Он нащупал в темноте Славины вихры, чмокнул его в макушку и шепнул:
- Спи.
- Мы можем больше так не делать, если не хочешь, - не успокаивался Слава.
- Спи, - настойчиво повторил Лев. – Ещё будет время обсудить.
Слава с сердитым вздохом перекатился обратно на свою половину, но, вытянув руку, нащупал в темноте Лёвину ладонь и положил в свою. Они так и заснули.
А утром Лев проснулся с тем же гадостным ощущением в груди, с тем же чужим голосом в голове: «А ты неплохо держишься, обманщик». Интересно, это уже шиза или ещё нет? Теперь он сокрушался, что толком не учил психиатрию – с ней ведь и отправился на первую пересдачу. Наверное, пока он понимает, что этот голос, будто бы чужой, на самом деле его, то ещё считается здоровым.
«Даже жаль, - думал Лев, разглядывая себя в зеркале в ванной комнате. – Я слышал, насильников с шизой оправдывают».
Они со Славой синхронно вышли к завтраку (Катя по-быстрому сделала бутерброды с сыром и чай), синхронно опустились на табуреты и синхронно подняли хмурые взгляды друг на друга. Даже по обыкновению веселый Слава в тот день смотрел из-под насупленных бровей. Катя попыталась шутливо расспросить, что случилось, но парни не признались. Да такое и объяснить нелегко.
Лев глянул на часы на стене (уже одиннадцать) и сообщил:
- Я домой поеду. Мне нужно рубашку переодеть, типа я в трауре.
Тогда заговорил и Слава:
- Ты хочешь, чтобы я пошёл с тобой?
- Куда? – не понял Лев. – Ко мне домой?
Он покачал головой.
- На кладбище.
Лев отмахнулся:
- Там нечего делать. Фигня на час времени. Я потом зайду за тобой.
Слава усмехнулся уголком губ, но спорить не стал. Лев заметил, как странно он ест бутерброд: отрывает по кусочку от хлеба и сыра и засовывает в рот, и так снова, какими-то птичьими порциями.
Собравшись, он поцеловал на прощание Славу, махнул рукой Саше (тот всю ночь и всё утро провёл, как предмет мебели в углу – не показывался и не разговаривал) и уже было хотел обнять Катю, как она сказала:
- Я выйду с тобой, покурю.
- Ты куришь? – удивился он.
- Да, такой грешок есть, а балкона, как видишь, нет.
О том, что курение – это просто повод его отчихвостить, Лев понял уже после того, как они спустились на улицу. Она начала ругаться (и закуривать тоже) и периодически засовывала сигарету в рот, чтобы зажечь, а потом, так и не прикурив, вытаскивала, чтобы возмутиться.
- Что у вас случилось? Почему вы оба такие, как будто кто-то сдох?
Лев невольно рассмеялся, а Катя смутилась:
- Блин, извини. Ну, ты понял! Ты же не из-за этого такой?
Он покачал головой.
- Я нормальный.
- Ага, конечно! Что у вас вчера в ванной случилось?
- А что случилось?
Катя развела руками:
- Ну, не знаю, полчаса ты ему полотенце передавал, а теперь вы оба как в говно опущенные.
- У тебя смешные фразеологизмы, - заметил Лев.
- Ща как дам, будет не смешно! Рассказывай давай нормально!
- Что рассказывать?
- Что у вас случилось?
- В ванной?
- В ванной!
- Да ничего такого.
- Ну да, конечно!
Лев посмотрел на неё: Катя, закуривая, прищурила глаза, разглядывая его, и он почувствовал, как начинает злиться.
- Что ты так смотришь?
- Как?
- Подозреваешь меня в чём-то?
Катя, фыркнув, опешила:
- В чём?
- Думаешь, ему я тоже что-то сделал?
- Чего-о-о? – непривычно высоко протянула она.
- Того, - огрызнулся Лев. – Думаешь, меня теперь хлебом не корми, дай кого-нибудь изнасиловать?
Она закашлялась, подавившись дымом (так старательно изображала оскорбление).
- Ты… Ты чё, вообще? – хрипло проговорила она между приступами кашля. – Сам себе чё-то придумал!
- А что ты имеешь в виду, когда так докапываешься до этой ванны? – спрашивал Лев.
- Я вообще подумала, что вы поругались! – неожиданно ответила Катя.
Лев, услышав её ответ, даже сбавил тон разговора. Мигнул глазами.
- Поругались?
- Ну да, - она тоже заговорила спокойней, закуривая. – Когда Сашины предки приезжают, мы в ванной ругаемся, чтобы они не слышали.
Лев неловко потупился, застыдившись своего обвинения.
- Вот как. Ясно.
Катя, смерив его взглядом, выдохнула дым и спросила:
- А что было, если не ругались?
Он решил сказать, как есть.
- Я ему подрочил.
- О, - у Кати в самом деле рот сделался буквой «о» и она замерла так, на секунду. Потом, рассмеявшись, сказала: – Спасибо, что выбрали мою ванную для такого сакрального действия. Нет, правда, это даже льстит!
Лев тоже засмеялся – вымученно и напряженно – а сам думал: «Чёрт, я параноик, я больной». Неужели он правда сходит с ума?
Отсмеявшись, они замолчали, и Катя принялась быстро докуривать сигарету, а Лев, прощаясь, отходить в сторону. Но подруга, потушив бычок о мусорное ведро и отправив его внутрь бака, спросила, засунув руки в карманы куртки:
- Ты Славе не рассказал?
Лев испугался её вопроса.
- О чём?
- О Якове.
- Нет.
- А когда расскажешь?
Он пожал плечами. Катя замолчала, и Лев распознал это как знак, мол, разговор окончен, можно уходить. Но едва он снова отступил, как она опять заговорила:
- Помнишь мы ловили попутку до Пулково, когда ты уезжал?
- Ага.
- И у тебя была бита.
- Ага, - снова промычал Лев.
- Я сказала тебе её спрятать, а ты помнишь, что сказал?
- Что? – он правда не помнил.
- «Те, кто хотят напасть, всегда прячут биту».
Возникла очередная пауза, но теперь совсем другая, тяжелая: отойти в сторону и слинять не получилось бы. Нужно было что-то ответить.
- Девочки обожают метафоры, - отшутился он, вспомнив Карину и её «кучу одежды на стуле».
Катя передернула плечами. Вздохнула:
- Ладно, иди. Удачного тебе… э-э-э… погребения отца под землю.
Лев кивнул, радуясь, что этот разговор закончился, что она его отпустила.
Домой он успел впритык: поменял белую рубашку на черную и они с Пелагеей сразу поехали в траурный зал (так мама велела: сначала – туда, потом – на кладбище). Сама она уже была там – возилась с этими предпохоронными обрядами, Лев даже вникать не хотел.
Ехать решили на автобусе, и пока тряслись в полупустом салоне, весело болтали о прошедшей ночи: Пелагея рассказывала, как соседкина кошка спрыгнула к ним на балкон, пока сама соседка спала, и сестра, наполовину высунувшись за перила, пыталась заставить кошку залезть обратно в свою квартиру (не получилось, утром передала лично в руки). Ну а Лев рассказал, что у него – ничего особенного, просто загулялся и решил остаться у Кати.
Когда кондуктор объявила остановку «Проспект Славы», у Льва быстрее забилось сердце: очуметь можно, как он стал реагировать на всякие мелочи. На всё, чего раньше не замечал, на всё, где есть его имя (лучшее имя на свете, теперь самое любимое, и пускай «как будто кошку стошнило» - ему совсем так не казалось). А ведь выражений про «славу» очень много: слава Богу, слава России, венец славы, ну и куча других. Наверное, если записать все эти фразы на кассету и включить ему послушать – он умрёт от переизбытка чувств.