На Славиных пальцах сверкал перламутровый лак – максимально девчачий, с декоративными блестками, которые Катя со Славой назвали «глиттером». Лев поднял на подругу скептический взгляд, как бы спрашивая: «Ну, и зачем ты это сделала?», и Слава, перехватив его, расстроился: - Тебе не нравится?
- Ну… - он замялся. – Главное, что тебе нравится.
- Думаешь, мне не идёт?
Лев вообще не думал об этом в таких категориях – идёт, не идёт, какая разница? Это ж женская фигня, стоило бы сначала об этом задуматься. Не то чтобы он был занудой, нет, он прекрасно понимал, как подобные вещи можно делать по приколу, но не похоже, чтобы Слава вкладывал в свои поступки какой-то юмор.
Он не ответил на его вопрос – ловко (он посчитал, что это было ловко) перевёл тему:
- Пойдем, я уже вызвал такси.
Но в машине неловкость только сгустилась: каждый из них смотрел в своё окно и не обращал внимания на другого. Лев считал, что идти на примирение первым – это всё равно, что одобрять подобные выходки, а Слава… Он не знал, что считал Слава, но для себя решил, что тот просто по-глупому обижается.
В аэропорту, в зале ожидания, разговор, с подачи Славы, продолжился. Он спросил, есть ли какой-нибудь цвет лака, который ему, по мнению Льва, подойдёт. Лев опешил: будто бы дело в цвете!
- Слава, проблема в том, что это лак, а не в том, какой лак, - сказал он, стараясь звучать мягче.
- А почему лак – это проблема? – не понял Слава. – Это же как… как это, - он указал на свои браслеты, потом на подвеску на шее, – просто украшательство.
- Это какое-то демонстративное украшательство.
- И что я демонстрирую?
- Что ты гей, – Лев ответил без всяких сомнений в том, что именно для этого Слава и красит ногти.
Теперь пришла Славина очередь удивляться:
- Причём тут это?!
- Ну, если ты красишь ногти и носишь женские шмотки не для этого, то моя вторая версия ещё хуже, – проговорил Лев.
Слава с любопытством глянул на него:
- И какая же вторая?
- Ты… У тебя… - Лев думал, как бы так выразиться, чтобы не обидеть его. – Ты транс?
Уловив растерянный взгляд, Лев решил, что недостаточно ясен и попытался развернуть мысль:
- Я имею в виду, у тебя какое-то половое расстройство…
- Не надо, - прервал его Слава. – Не объясняй. Я не хочу открывать этот ящик Пандоры.
Лев тяжко вздохнул: почему так – пытаешься быть вежливым и всё равно не получается?
- Я не хотел тебя обидеть, - объяснил он.
- Это и не обидно. – пожал плечами Слава. – Просто глупо.
Он решил больше ничего не говорить, чтобы не стало хуже, поэтому снова повисла тяжелая, гнетущая тишина, опять прерванная Славой:
- Это в медицинском так говорят? Половое расстройство?
- Что-то такое было. Я плохо сдал психиатрию.
- А быть геем – тоже половое расстройство?
- Ну, так официально не считается.
- А ты как считаешь?
- Я бы скорее сказал, что это перверсия.
- А это что?
- Отклонение от сексуальной нормы.
- Это медицинский термин?
- Да.
- И какие отклонения он включает в себя? Если официально.
Лев сначала перечислил их мысленно: педофилия, некрофилия, эксгибиционизм, инцест… И не смог сказать вслух. Ему показалось диким признавать, что его любовь к Славе стоит в одном ряду с этими понятиями.
Слава тем не менее ждал:
- Ну? Чего молчишь?
- Я не прав, - выговорил он.
- Да? Ну, хорошо.
Он поднялся со скамейки, направился к автомату с шоколадками. Лев посмотрел на него со стороны, на сияющие ногти, которые видно издалека, и которые (это мог признать даже он) отлично сочетались с браслетами на руках и с мерцающим принтом на футболке. Футболка, кстати, была обтягивающей, определенно принадлежала сестре, а надпись «Queen», выложенная блестками на груди, отдавала дешевым пафосом, но на Славе воспринималась совсем иначе – особенно после того, как он сказал, что это дань Фредди Меркьюри. Казалось, глядя на него, так считали все – не только Лев, услышавший подобное пояснение из первых уст.
Когда Слава, жуя сникерс, вернулся к нему, Лев сказал, кивнув на ногти:
- Тебе идёт этот цвет. И вообще, ты умеешь носить яркое, это круто.
- Куда ты дел настоящего Льва? – спросил Слава, шутливо озираясь по сторонам.
Улыбнувшись, он устало повторил:
- Я был не прав. Опять.
Ему вспомнился вчерашний разговор с мамой и тревожные мысли перед сном. Как он сказал Пелагее, что готов простить Славе что угодно, а теперь вёл себя, будто не может простить лак для ногтей. Да это вообще не то, что нужно прощать – ерунда какая, подумаешь, ногти блестят. Он решил, что больше даже думать об этом не будет.
Когда их самолёт приземлился в Новосибирске, был уже вечер – чудеса разницы во времени: вылетели в одиннадцать утра, прилетели почти в семь часов. Спускаясь по трапу, Слава обернулся ко Льву и неожиданно спросил:
- Можно я останусь сегодня у тебя? Я сказал маме, что прилетаю только завтра.
Лев запаниковал – «У нас что-то будет, какой ужас, то есть класс, то есть…» – и поэтому ответил не сразу. Слава тактично добавил:
- Если нет, я скажу маме, что хотел сделать ей сюрприз и поеду домой. Ты не обязан соглашаться.
- Можно! - выпалил Лев. – Поехали ко мне.
Пока ехали в такси, Лев представлял, что всё будет как в кино: они начнут целоваться ещё на лестничной клетке, потом он откроет дверь, не с первого раза попав ключом в замочную скважину, и они, ввалившись в квартиру, начнут раздеваться прямо в коридоре, до кровати доберутся уже полуголые, и тогда – всё случится. Но ничего такого не было.
Пока они поднимались по подъездной лестнице (а это не очень долго – всего лишь второй этаж), Лев не мог сообразить, в какой момент здесь должна включиться страсть. В кино это как будто бы опускают.
В коридоре страсть тоже не включилась: разувшись и повесив куртку на крючок, Слава устало сообщил, что ему нужен душ. Лев подумал было, что это намек, но звук задвижки на двери ванной ясно дал понять – не намек.
В конечном свете, он решил, что Слава вообще ничего такого не имел в виду, что он пришел к нему смотреть фильмы, пить чай и спать, и поэтому, пока тот был в душе, Лев изучал в гостиной Каринины диски на подставке – она была крутящейся, как в магазинах. Тогда-то и случился намек.
Лев обернулся на звук легких шагов и замер: Слава стоял с оголенным торсом, в пижамных штанах в мелкую клетку. Льву казалось, что у него обострилось зрение: он мог разглядеть каждую каплю на его теле. Слава неровно дышал, глубже, чем обычно, и Лев завороженно смотрел, как при выдохе очерчивается линия пресса, а при вдохе – исчезает. Он был круче, чем Давид. Он был круче, чем все мужчины, которых Лев видел до этого – вживую, на картинках, в журнале, в порнухе – неважно где, Слава был красивее любого из них, Слава был идеален.
Он понял, что не дышит – просто забыл, как дышать – и неловко закашлялся. Слава подошел ближе, опустил руки на ремень Льва, отогнул пряжку, потянул.
Прямо как Яков, тогда, в душе.
Лев моргнул, прогоняя воспоминание. Это Славины руки. Не Якова.
Вся его воображаемая страсть куда-то пропала: он оцепенело следил за Славиными действиями и ничего не делал. Слава, ощущая его настроение, постоянно менял траекторию движений: перестал возиться с застежкой брюк и переместил руки выше, на тело, прошелся пальцами по ребрам, словно пересчитывая, целовал шею – и всё это было очень приятно, очень возбуждающе – очень похоже на то, что они делали с Яковом.
Слава бросил попытки также резко, как начал. Сделав шаг назад, он устало потер переносицу:
- Не могу к тебе пробиться. Какая-то больная тема, похоже.
Лев, выдохнув, застегнул ремень, поправил рубашку.
- Извини.
Слава опустился на диван, они поймали взгляды друг друга и Лев отвёл глаза. Помедлив, он сел рядом.
Он понял, что всё случится именно сейчас. Как он тогда мысленно возликовал: «У нас что-то будет» – и не ошибся. Будет. Рано или поздно в любых отношениях случается момент, который обнажает покруче сброшенной одежды.
- Я хочу рассказать тебе о своих прошлых отношениях, - негромко произнёс Лев.
Слава, помолчав, хрипло уточнил:
- Это какая-то история о насилии?
- Да. Но не такая, как тебе кажется.
Он понимал, как выглядит со стороны: как человек, который деревенеет от прикосновений, как человек, который избегает секса, как человек, который когда-то был жертвой, а не насильником.
Слава надел футболку, сходил на кухню за водой (и для себя, и для Льва), выключил свет, погрузив комнату в полумрак, и снова устроился на диване. Лев вцепился в свой стакан, как утопающий за соломинку, и начал пить – лишь бы подольше оттянуть начало разговора. Слава спросил, проследив за этим: - Лев, ты же помнишь, что я люблю тебя?
Он кивнул.
- Даже если эта история будет про котят, мне неважно.
- Тебе неважно, что я терзаю котят? – спросил Лев, чувствуя, как опять скатывается в шутки.
Но Слава ответил очень серьёзно:
- Важно. Важно знать, почему. Важно знать, как тебе помочь.
Ему стало спокойней от его ответа. Он отставил стакан воды на журнальный столик и заговорил.
Ночь была длинной. Он рассказывал с самого начала: про Юру, про компанию в подвале, про стрелки за кинотеатром. Слава смеялся с истории про взрыв в ванной комнате, сочувствовал, когда слушал про клей и бесполезные попытки борьбы с чужой зависимостью, показательно цокал, когда Лёва привёл Якова в подвал и целовал перед Шевой («Вот ты засранец», - улыбаясь, предосудительно качал головой Слава). Большую часть историй Слава время от времени комментировал словами: «жесть», «м-да уж» и «пиздец» (последнее – только про драку с битами за гаражами), но, когда Лев подобрался к тому самому дню, к «лучшему дню его жизни», Слава, ощутив нарастающее напряжение, придвинулся ближе и прислонился щекой к Лёвиному плечу.
С большими паузами, передышками и нервными шутками («Он плохо кончил»), Лев рассказал Славе о последней ночи с Юрой, о следующем утре, об известии о смерти. Слава заранее понял, к чему придёт эта история, поэтому даже на хорошей её части, на поцелуях и прикосновениях под одеялом, он сказал: «Это кошмар, мне так жаль…». И когда Лев договорил, он повторил ещё раз: - Это кошмар.