Вопрос-мостик, который прокладываешь к другому, чтобы узнать его лучше: такого Кама себя не позволяет. Такого в их кругах не позволяют даже с девчонками: тем нужно подмигивать, причмокивать: «Кс-кс-кс» и сразу залезать клешней под топик — иначе сойдешь за чмошника и каблука, стелящегося перед телками.
Стелиться перед пацанами не просто «хуже», это непозволительно. Эти двое — Шева и Лёва — не отлипающие друг от друга и делящие одну жвачку на двоих, может, пока и сойдут за лучших друзей. Мелкие, находящиеся на нижней ступени их иерархии, ничего не значащие, как мальки в аквариуме — таким можно чуть больше, хотя Шева, это видно, усваивает правила игры быстрее. Пока Лёва спрашивает: «Пойдешь сегодня ко мне?», Шева смекает, что этот вопрос — полный зашквар, и уже начинает закатывать глаза, отсаживаясь от Лёвы подальше. Тот воспринимает это, как личную обиду, явно не вдупляя в правила. Конечно, он знает: нельзя выглядеть гомиком. Но он определенно не понимает, что выглядит.
Кама думает: когда этот тощий торчок его отошьёт — отошьёт сто процентов, потому что он опытным взглядом видит: Шева не такой, как они, — он, может, и присядет рядом с Лёвой в попытке сказать что-нибудь утешительное, сказать: «Да много еще таких будет», или: «Он не понимает, что потерял», или: «Он вообще этого не стоит». А потом, когда Лёва удивится этой поддержке, когда почувствует неожиданную близость с тем, от кого её никак не ожидал (а Кама уверен, что хорошо маскируется), то в возникшей доверительной тишине, он, наконец, спросит: Какую ты любишь музыку?
Или еще лучше:
Какая твоя любимая музыкальная группа?
И тогда он пожалеет, что поменял вкладыши Сони на громоздкий Панасоник с плеером, ведь через Сони можно было бы послушать один плеер на двоих.
После девятого класса старшая школа значительно опустела: большинство ребят забирали документы и расходились по колледжам и техникумам. Лёва оставался – не знал, куда ему податься. Зато отец, конечно, всё знал за него, вот только Лёву не устраивали его предложения. Он взял себе ещё два школьных года – за это время собирался придумать, куда бежать.
Шева тоже оставался: оно и понятно, родители мечтали, чтобы сын пошёл по их стопам – в какие-нибудь университетские профессора. А Лёве казалось произойдёт чудо, если Шева доживёт до университета. Выглядел он неважно. После второго припадка ему поставили эпилепсию и это всё усложнило. Теперь родителям стало ещё проще не замечать, как сын худеет, бледнеет и съеживается в асоциальное существо – «Он же болеет!». Удивительное равнодушие. И самое паршивое, что стабильное.
Лёва замечал такое отношение ещё к маленькому Юре. Он помнил, как за ним, за Лёвой, мама приходила в детский сад – всегда в шесть часов. А Юра оставался. Долгое время Лёва думал, что его просто забирали позже, но потом уже подросший Шева рассказал, что его не забирали вообще. В детском саду была такая возможность: оставить ребёнка на ночь. Специально для родителей, которые работают в ночные смены. Но родители-профессора не работают по ночам – Шева это хорошо понимал. Он понимал, что его оставляли просто так, чтобы не мешался.
- И часто? – уточнял Лёва, когда слушал эту историю первый раз.
- Где-то через день.
Ему тогда очень хотелось обнять Шеву, прижать к себе и утешить, как маленького, но было нельзя. Было неуместно. И Лёва только вздохнул. У него дома был контроль и армейская дисциплина: дома в восемь, отбой в десять, подъём в семь, проверка уроков, уборка в квартире, а если что не так – вот тебе штрафные удары прутиком по спине. Но его нигде никогда не оставляли и не забывали. Непонятно, что хуже, но, если сравнить их с Шевой: попустительство проигрывало тирании.
На каникулах Лёва снова начал спускаться в полуподвал к остальной компании. Последний месяц он туда не ходил: виделся с Шевой в школе и этого казалось достаточно, но теперь Юра целыми днями находился со своей шайкой, и Лёве ничего не оставалось, как тоже там бывать – не было другого способа стать ближе.
Кама обрадовался его возвращению, а Лёва, вот же странно, обрадовался Каме. Подумал: хоть с кем-то можно будет поговорить.
Но разговоры не заладились. Кама открывал подвал и куда-то сваливал, а Лёве приходилось довольствоваться компанией глуповатых торчков и умственно-отсталого Пакли (у него правда была умственная-отсталость, как потом узнал Лёва). К концу июня Каме надоело постоянно открывать и закрывать подвал, и он сделал дубликат ключей. Позвякивая ими в воздухе, он оглядывал парней, делая вид, что выбирает, кому их передать. Первым, конечно, вскинулся Вальтер – он Каму знал дольше всех.
Но Кама, даже не глядя на него, кинул ключи Льву. Тот стоял у дверей и, не ожидавший такого поворота, машинально вскинул руку. Металлический стержень царапнул ладонь – поймал.
- Какого хрена? – возмутился Вальтер. – Кама, он же ваще какой-то… мутный!
- Это ты мутный, – спокойно возразил Кама. Подняв взгляд на Лёву, он добавил со светской улыбочкой: – А Лёва ясный, как божий день.
Лёве было приятно такое выражение доверия со стороны Камы. Он даже почувствовал некоторую власть над Шевой: теперь он, Лёва, решал, когда захочет открыть подвал, а когда закрыть. А может, вообще не захочет. Может, просидит дома весь день и даже не соизволит выйти к флигелю.
Так ему это представлялось, но вышло совсем иначе. Вышло наперекосяк.
Однажды воскресным утром Шева постучал в дверь Лёвиной квартиры. Лёва, зевая, открыл, и столкнулся взглядом не только с Шевой, но ещё и с какой-то девчонкой. Он внимательно оглядел её: вроде бы их ровесница, хотя выше Шевы на целую голову, тёмные волосы распущены, губы подведены красной помадой. Она стояла чуть позади, облокотившись бедром на лестничные перила, и держала руки в карманах джинсовки. Мельком заметив всё это, Лёва снова перевёл взгляд на Шеву.
- Дай ключи от подвала, - не попросил, а потребовал он.
- Зачем?
- У меня предки дома, а мы хотим… ну… - воровато оглянувшись не девочку, он изобразил руками понятный жест: с кольцом и указательным пальцем.
Лёва скрутил тошнотворную боль в груди и ответил почти бесцветно:
- Нет.
- Почему нет? – Шева надулся от возмущения. – Тебе чё, жалко?
«Что за тупой вопрос?» – устало подумал Лёва.
- Ищите другое место.
- Я думал, ты мне друг.
- Я думал, ты мне тоже.
Шева обиженно зыркнул на Лёву, но всё-таки ушел, облапив девушку за талию. Лёва раздраженно захлопнул дверь, понадеявшись, что у них всё обломится, что никакого другого места они не найдут.
Он вернулся в комнату, попытался продолжить читать «Одиссею капитана Блада», но буквы расплывались перед глазами. В голове одно: он там с ней.
Лёва даже обрадовался, когда под окнами раздалось протяжное: «Слы-ы-ышь!». Это Грифель пытался привлечь его внимание. Может, хоть отвлечься получится.
Он высунулся в окно, а там опять:
- Скинь ключи.
Лёва сразу подумал, что он для Шевы просит. Помрачнев, ответил:
- Я спущусь, сам открою.
Грифель пожал плечами: мол, как хочешь.
Лёва натянул джинсы, светлую футболку с логотипом пепси, влез в старые кеды – летом неудобно быть скинхедом, так что ребята начинали одеваться как нормальные люди. Выскочив во двор, он столкнулся со всей компанией: Грифель, Вальтер, Пакля. Шевы не было. Гремя ключами, он повёл их за собой к подвалу, как полководец.
Лёва слышал, как за его спиной парни обсуждали Власовского: Грифель жаловался, что Кама запретил гоняться с битами за Яковом.
- Сказал, типа словесно делайте че хотите, а пиздить нельзя.
Лёва невольно улыбнулся и в очередной раз вспомнил Каму с тёплой симпатией.
- А какое Каме дело до этого пидора? – с возмущением спросил Вальтер.
- Сам, наверное, пидор, - сплюнул Грифель.
- Так может, ну его нахуй?
- Не, ты чё, это ж Кама.
Когда компания подошла к повалу, Лёва увидел, что амбарный замок открыт и валяется на земле, а дверь не плотно прилегает к косяку. Прежде чем потянуть её на себя, он несколько раз прокрутил в голове, как закрывал дверь накануне. Ошибки быть не могло.
Войдя внутрь, Лёва замер на пороге, и Грифель с глухим стуком врезался в его спину.
- Ты чё? – возмутился он.
А он ничего.
Диван с помойки был разложен. Девочка стояла на рваной обивке на четвереньках – Лёва успел заметить смазанную помаду и хлопковый лифчик, но тут же перевёл взгляд выше, на того, кто стоял за ней. На Шеву.
Он тоже смотрел на Лёву с нескрываемым самодовольством. Отросшие волосы слиплись на лбу в пряди-сосульки, и он убрал их рукой тем самым жестом, от которого у Лёвы всегда подгибались колени. Он был голый, абсолютно голый, но эта потная липкая обнажённость не вызвала у Лёвы никакого интереса. Может быть, только слегка, на секунду, но тут же было задушено на корню.
Лёва выскочил из подвала первым. Остальные парни столпились на пороге, начали гоготать, подшучивать, поздравлять, хвалить. Лёва сел на ступеньки, уговаривая себя успокоиться – у него дрожали руки, губы, колени, дрожали так, что это могли заметить в любой момент.
«Главное, не зареветь, а то вообще странно будет».
Он сложил руки на коленях и опустил голову, чтобы не выдавать намокших глаз. Услышал, как скрипнула дверь – кто-то вышел – боковым зрением увидел, как маленькие красные кеды пробежали мимо него вверх по ступеням. Девочка ушла.
Следом дверь скрипнула ещё раз. В этот раз никто не торопился уйти. Рядом с Лёвой на лестницу упал мокрый использованный презерватив, и от того, что он мокрый, что в нём безошибочно угадывается белая жидкость, Лёве стало ещё хуже. Он оторвал голову от колен и поднял взгляд.
На него, ухмыляясь, сверху-вниз смотрел Шева.
- Ты ахренел? – Лёва кивнул на презерватив рядом с собой.
- Просто выкинул.
- Мусорка в двух метрах отсюда.
- Не будь занудой.
Шева так гаденько улыбался, что Лёве захотелось заставить его сожрать этот кусок резинки. Рывком поднявшись, он почти это и сделал, почти бросился на него с кулаками, но остановил сам себя в последний момент. Что это даст?