- Рассказывай пока, - велел он. – По порядку.
- Ну, я обиделся на тебя и решил сходить на маникюр, чтобы себя утешить…
- Отличное начало, - хмыкнул Лев, заливая в рану перекись. – Ты что, ничем не обрабатывал?
Он поморщился:
- Ай, щипит!.. Нет… Кстати, тебе нравится? – он показал Льву растопыренные пальцы с блестящим гель-лаком кричаще-фиолетового цвета.
- Безумно, – сухо ответил Лев. – Местной интеллигенции тоже понравилось?
- Да, - довольно кивнул Слава. – Они подождали меня возле салона и попросили телефончик.
- Поэтому до тебя не дозвониться? – догадался Лев.
- Ага. Я продиктовал им свой номер.
- Ну а они что?
Лев начал обрабатывать кожу вокруг раны, и Слава снова зашипел.
- Ау!.. Они сказали, что я педик. Знакомая терминология?
- Ага.
- Еще и ногти покрасил, а это нехорошо.
- Ближе к делу, - попросил Лев. – Как ты получил по голове?
- Ботинком.
У него опустились руки. До этого ответа, видя шутливо-ироничный настрой Славы, он будто бы и сам заражался несерьёзным отношением к ситуации, но теперь, услышав про ботинок, он растерялся. Хотя что уж теряться… Очевидно, что не кулаком ему прилетело. Наверняка была шипованная подошва, как на берцах – она и оставила такой след на лбу.
- Они тебя избили? – вкрадчиво спросил Лев, чувствуя, как от злости проступают желваки на скулах.
Я их найду. Я их выслежу. Возьму с собой биту.
Слава задрал на себе футболку и показал лиловой синяк на правом боку.
- Избили. И телефон забрали.
Лев отставил на пол баночки с перекисью и спиртом, осторожно провёл пальцами по синяку. Слава болезненно поморщился.
- Уроды, - процедил Лев, убирая руку.
Он хотел вскочить, вытащить с антресолей тщательно спрятанную биту, сказать Славе: «Ты идёшь со мной. Ты мне их покажешь». Он хотел пойти туда, где всё это случилось, и ударить по ненавистным рожам, которых никогда не видел, но так ярко представлял – одутловатым, красным, примитивным.
Будто почувствовав этот порыв, Слава неожиданно схватил его за руку и, когда Лев повернулся к нему, очень тихо попросил:
- Побудь со мной.
Он не понимал, почему стал такой нестабильный, такой эмоционально уязвимый рядом со Славой. И минуты не прошло, как он злился, как мечтал порвать уродов на куски, но стоило услышать: «Побудь со мной», – и вот он уже расплывается от нежности, целует его в лоб, обнимает за плечи, осторожно прижимает к себе, и говорит на ухо, что он рядом, что любит его, что чуть с ума не сошёл, пока искал его в городе. И, конечно, самое главное: - Прости меня. Мне очень нравится твой рисунок.
- Почему ты не подождал меня дома? – спросил Слава. – Ты же сам оставил мне ключи.
- Я думал, что сильно обидел тебя и ты не вернешься.
- Ты сильно обидел меня, - согласился Слава. – Но это не значит, что я не вернусь.
Лев перехватил его взгляд, надеясь, что Слава поймёт, как он благодарен ему за эти слова и за готовность прощать. Но Слава, гаденько улыбнувшись, вдруг сказал:
- Ведь здесь остался мой патефон. Вот щас возьму его и пойду домой.
- Я хочу, чтобы вы оба остались, – попросил Лев.
Слава задумчиво провёл по его волосам, убирая пряди со лба, и на какой-то миг ему показалось, что он сейчас услышит: «Нет».
«Нет, я забираю свой патефон и ухожу. Навсегда»
Но Слава сказал:
- Хорошо.
- Ты как будто не уверен, - заметил Лев.
- Конечно, я не уверен.
- Почему?
Слава, вздохнув, неожиданно сказал:
- В детстве сестра постоянно дарила мне головоломки. Но самую главную она подарила мне в гей-клубе на семнадцать лет.
Опять метафоры.
- Я не понимаю, - признался Лев.
- И не нужно, - Слава передернул плечами, будто смахивая с себя этот разговор, и переменившимся беззаботным тоном спросил: - Сделаешь мне чай?
- Сделаю, - вздохнул Лев, выбираясь из кресла.
А на кухне, зависнув над заварником с пакетом чая в руке, он снова и снова прокручивал в мыслях: что значит головоломка?
Он непонятный?
Его невозможно собрать?
Он не складывается?
Лев и Слава [62-63]
Он пытался договориться со Славой, прийти к какому-то компромиссу. Сначала он просил не красить ногти вообще, но после лекции на тему: «Я делаю, что хочу, никому не мешают мои крашенные ногти, это только моё дело», Лев начал перебирать другие варианты: лак телесного цвета? Бывает же такой? А прозрачный лак? Ну, хотя бы черный, как у неформалов?
- Почему я вообще должен себя как-то ограничивать в самовыражении? – раздражался Слава.
На дворе была середина марта: прошло два месяца, как Слава впервые получил взбучку за своё «самовыражение», и Лев надеялся, что это был хороший жизненный урок, но становилось только хуже: простой лак стал гель-лаком, мама раздражалась, гопники улюлюкали в след, а у Льва сводило скулы.
Слава поставил прогулочную коляску на мокрый снег, сообщил, что сходит за игрушками, и снова скрылся в подъезде. Лев остался стоять рядом с коляской, изредка поглядывая на Мики – его он держал за шарф, как за поводок – именно так он понял Славину инструкцию: «Следи, чтоб никуда не убежал».
Ребёнок убегать и не думал: он завороженно смотрел на свисающие с крыши сосульки, сжимая в руках портативное радио, настроенное на местные политические новости. Слава рассказывал, что Мики успокаивается от монотонного голоса дикторов новостных станций («Единственный человек, который успокаивается от политических новостей в нашей стране», - скептически заметил тогда Лев).
Слава вернулся с пакетом игрушек, положил его в корзину под прогулочным блоком, погрузил в коляску Мики, плотнее завязал на нём шарф, и всё это – сверкая на солнце красными ногтями. Лев подумывал, не остановят ли их с вопросом, чей это ребёнок. Интерес резонный: откуда он мог взяться у парня типа Славы? Если бы у них в семье был такой родственник, его, Лёвина мать, точно бы не доверила ему ребёнка.
Но Юля была из какого-то другого вида матерей – она доверяла. Сама, тем временем, была в больнице, уже не первый раз за последние два месяца: решала какую-то типичную проблему женщин, кормящих грудью. Правда, она уже не кормила грудью, а проблемы не заканчивались. Лев не сильно вникал: акушерство и гинекологию он сдал едва ли лучше, чем психиатрию.
Они выехали с коляской со двора, и Слава предложил дойти до парка. Как и все жители этого города, Слава назвал «парком» сосновый бор. Льва удивляли новосибирские обычаи называть тайгу таким безобидным словом: разбили посреди города кромешный лес, проложили одну пешеходную дорожку и сказали – это парк. Он уже в нескольких таких «парках» побывал: заблудиться там – раз плюнуть.
- Возвращаясь к нашему разговору, - сказал Слава. – Почему я как-то должен ограничивать себя в самовыражении?
- Потому что ты уже один раз получил, – сдержанно ответил Лев.
- Так это им стоило бы перестать бить людей, - заметил Слава.
Льву показалось, что он где-то это уже слышал. Вздохнув, он терпеливо произнёс:
- Да, но они не перестанут, ты же понимаешь?
- И что теперь? Я должен не отсвечивать?
- Почему бы и нет? Или тебе так уж нужно эпатировать окружающих?
Слава прищурился:
- Эпатировать окружающих? Ты думаешь, дело в этом?
- Да я не верю, что тебе всерьёз нравится вся эта хрень, - раздражился Лев.
- Какая хрень?
- Крашеные ногти, женские шмотки… Ты же нормальный.
Что-то с грохотом брякнулось на асфальт, коляска резко затормозила, наехав на препятствие, и по инерции Лев тоже остановился. Слава посмотрел вперед, на землю и буркнул:
- Он уронил радио.
Подняв говорящую коробку, Слава отряхнул с красного пластика налипший снег и хотел было вернуть приёмник в Микины руки, как Лев запротестовал:
- Что ты делаешь?!
Слава дёрнулся, резко забрав радио обратно, чем вызвал у ребёнка возмущенный вопль.
- Что такое? – мигнул он, посмотрев на Льва.
- Он же начнёт её облизывать! Ты что, не заметил – он всё облизывает!
- И что?
- Она упала! Она грязная!
- Господи, да ничего страшного, - отмахнулся Слава, снова наклонился к Мики, но Лев опять прикрикнул:
- Не смей!
Слава выпрямился от возмущения – радио, однако, не передал.
- В смысле не сметь?!
- Я тебе не разрешаю!
- Как ты можешь мне не разрешить? Это мой племянник!
Племянник, тем временем, выдал ещё один протяженный вопль – пуще первого.
- Ты вообще понимаешь, сколько на ней сейчас дряни? – настаивал Лев. – Там же гельминты, и кишечная палочка, и... туберкулез!
- Боже, да у тебя везде туберкулез! А холеры там нет, как в Неве?
- Я тебе говорю серьёзные вещи!
- То есть у нас так теперь туберкулезом заражаются? – иронизировал Слава. – Полизав радио?
- Вообще-то алиментарный путь передачи не так уж и ре…
- А-А-А-А-А-А! – истошно завопил Мики, выкручиваясь в коляске на сто восемьдесят градусов и вытягивая руки к Славе. – АДАЙ!
Слава, не смотря на свою готовность спорить, отчего-то медлил, растерянно глядя на Льва.
- Нужно протереть! – подсказал Лев, пытаясь перекричать Мики. – Есть влажные салфетки?
- Нет.
- Почему нет?! Ты же вышел гулять с ребёнком, а дети вечно пачкаются!
- Да ничего подобного!
- Я знаю, что говорю, у меня младшая сестра!
- И что, она вечно пачкается? – засмеялся Слава.
- Ну, я помню, как ей было два года!
Пока парни пытались переспросить друг друга в вопросах гельминтов, грязи и степени запачканности двухлеток, Мики, отчаявшись привлечь к себе внимание, одним порывистым движением встал на подножку коляски, выпрямившись в полный рост, и та, накренившись, начала падать. Лев увидел это, как в замедленной съемке, но отчего-то сам стал очень замедленным: он попытался схватить коляску за ручки, но его пальцы проскользнули мимо, Слава потерял секунды, пока ставил дурацкое радио на землю, и когда схватил коляску, было поздно – Мики выпал, улетев лицом вперед.