– Дженни, это три доллара.
– То есть?
– То есть полтора доллара за билет.
– Это значит «да» или «нет»?
– Ни то, ни другое. Это значит три доллара.
Медовый месяц мы провели на яхте. Я, Дженни и почти две дюжины ребятишек. С семи утра и пока не надоедало юным пассажирам, я бороздил волны на яхте класса «Родс», а Дженни приглядывала за детьми в яхт-клубе «Пиквод» в Деннис-Порте. Яхт-клуб состоял из большого отеля, пирса и порядка двадцати домиков, сдававшихся внаем. К стене одного из этих крошечных бунгало я мысленно прибил табличку: «Здесь спали Дженни и Оливер, когда не занимались любовью». Надо отдать должное нам обоим: несмотря на то, что в течение дня мы были любезны с нашими клиентами (чьи чаевые в основном и обеспечивали наш доход), по ночам Дженни и я были столь же любезны друг с другом. Я говорю просто «любезны», потому что моего скромного вокабуляра ни за что не хватит, чтобы описать, каково это – заниматься любовью с Дженнифер Кавильери. Простите, я хотел сказать, с Дженнифер Барретт.
Перед отъездом в Деннис-Порт мы подыскали квартирку в Северном Кембридже. Вернее, фактически это уже был Сомервилл, а хозяин дома, по словам Дженни, «судя по всему, не знал, что такое ‘‘ремонт’’». Первоначально этот дом был рассчитан на две семьи, а теперь там размещались четыре квартиры, каждая из которых стоила очень даже прилично, хотя считалась «дешевым жильем». В конце концов, кто спрашивает малоимущих выпускников? Рыночная экономика, мать ее!..
– Эй, Олли, как думаешь, почему пожарные до сих пор не опечатали эту халупу? – поинтересовалась Дженнифер.
– Наверное, побоялись даже внутрь войти, – ответил я.
– И я боюсь.
– В июне почему-то не боялась!
Надо сказать, что вышеизложенный диалог произошел, когда мы в сентябре вернулись в Сомервилл.
– Ну, тогда я еще не была замужем. А теперь, когда я уже замужняя дама, данное жилище представляется мне небезопасным во всех аспектах.
– И как ты думаешь решить эту проблему?
– Поговорю с мужем, и он займется этим домом.
– Дорогуша, твой муж – это ж я! – удивленно вскричал я.
– Неужели? Вот и докажи! – Дженни показала мне язык.
– Каким образом? – спросил я вслух, а про себя подумал: «Неужто прямо на улице?»
– Перенеси меня через порог, – приказала она.
– Но ты же не веришь во всю эту ерунду!
– Ты сначала перенеси, а потом я решу.
Сказано – сделано. Я подхватил Дженни на руки и внес ее на крыльцо, преодолев пять ступеней.
– Ты чего остановился? – недовольно спросила она.
– Как, это разве не порог? – изумился я.
– Нет! – ехидно ответила она.
– Но тут же звонок с нашими именами!
– Все равно, официально это не порог! Давай наверх, ты, старая развалина! – шутливо приказала Дженни.
До «официального» порога было двадцать четыре ступеньки, и мне пришлось остановиться на полпути, чтобы перевести дух.
– Что ж ты такая тяжелая-то?
– Мало ли, вдруг я беременна, ты об этом не думал?
От этого вопроса мне стало еще тяжелее.
– Ты что, серьезно?
– Ха-ха, испугался!
– Ничего я не испугался!
– Врешь, милый!
– Ну, хорошо, испугался. Но только на секунду!
С этими словами я донес Дженни до цели.
Воспоминание об этих немногих драгоценных мгновениях принадлежит к числу тех прекрасных моментов, когда забываешь о значении слова «экономия».
Обычно в продовольственном магазине студентов не обслуживали в кредит, но мое громкое имя помогло нам оказаться в числе счастливчиков, для которых было сделано исключение. Впрочем, оно же сыграло против нас там, где я меньше всего ожидал, а именно в школе Шейди-Лейн, куда Дженни устроилась учительницей.
– Разумеется, по размеру жалованья нам трудно тягаться с государственными школами, – сказала моей жене директор школы по имени Энн Миллер Уитмен. И тут же добавила, что для Барреттов «этот аспект» едва ли имеет значение. Дженни попыталась рассеять ее иллюзии, однако не смогла выбить из Энн Миллер ничего, кроме трехсот долларов в месяц. Замечание Дженни о том, что Барреттам приходится платить за квартиру точно так же, как другим людям, показалось этой женщине настолько остроумным, что она даже не смогла удержаться от смеха.
Когда Дженни пересказала мне этот разговор, я выдвинул пару оригинальных предложений, как мисс Уитмен следовало поступить с ее – ха-ха-ха – тремя сотнями в месяц. В ответ Дженни спросила, не хочу ли я бросить свою юридическую школу, чтобы содержать ее, пока она не приобретет квалификацию. Потратив секунду-другую на осмысление всей этой ситуации, я пришел к четкому и лаконичному выводу:
– Вот же дерьмо!
– Очень красноречиво, – ответила моя жена Дженни.
– А что ты хотела услышать? Ха-ха-ха?
– Нет. Просто научись любить спагетти.
Что я и сделал. В то время как я учился любить спагетти, Дженни училась, как замаскировать их под другие блюда. И вроде бы у нас получилось: мы подкопили кое-что за летние месяцы, плюс ее зарплата, к тому же под Рождество я собирался поработать в ночную смену на почте. Конечно же, мы не часто ходили в кино, да и на концерты Дженни вовсе ходить перестала, но мы хотя бы сводили концы с концами.
Но сводить концы было нашим единственным более-менее успешным мероприятием. Я хочу сказать, что с социальной точки зрения наша с Дженни жизнь встала с ног на голову. Хотя мы по-прежнему жили в Кембридже и она могла общаться со своими друзьями-музыкантами, физически на это не хватало времени: из школы Дженни возвращалась усталая, а ведь еще нужно было готовить ужин (а обедать мы могли себе позволить только дома, все остальное было нам не по средствам). Мои же друзья оказались достаточно проницательными, чтобы перестать с нами общаться – они больше не приходили к нам в гости, так что и нам больше не надо было их приглашать.
Мы даже на футбол перестали ходить. Несмотря на то что мне, как члену университетского спортивного клуба, полагались самые выгодные места на гостевой трибуне, прямо напротив центральной линии, цена которых составляла совершенно немыслимую сумму в шесть долларов. То есть двенадцать на двоих.
– Но мы же можем себе это позволить! – возмущалась Дженни. – Смотри, ты ведь можешь ходить один, и тогда потратим только шесть баксов. Я все равно ни черта не смыслю в футболе, только знаю, что надо кричать «Гоооооооол!», но ты-то от него в восторге!
– И обсуждать нечего! – рявкал я. В конце концов, титул мужа и домоправителя пока еще принадлежал мне. – К тому же я могу использовать это время для учебы.
На самом деле субботние вечера я все так же проводил в обнимку с транзистором, слушая рев трибун. И хотя ликующих фанатов от меня отделяло расстояние меньше мили, отныне мы с ними существовали в разных вселенных.
Так вот, привилегии члена студенческого клуба я использовал, чтобы достать места на игру со сборной Йеля для моего приятеля по Школе права по имени Робби Уолд. Когда он уходил, не помня себя от радости, Дженни попросила меня еще раз объяснить ей, для кого предназначаются гостевые места. И я повторил – для тех, кто, вне зависимости от возраста, роста и социального положения, честно трудился на спортивном поприще во славу Гарварда.
– И водные виды спорта тоже считаются?
– Сухой или мокрый – спортсмен есть спортсмен, – ответил я.
– Это не про тебя, Оливер, – заметила она. – Ты у нас отмороженный.
Я промолчал, приняв это за очередное проявление ее остроумия. Я старался не искать скрытый смысл в расспросах Дженни о спортивных традициях Гарварда. А он точно был. Взять хотя бы реплику о том, что все бывшие спортсмены сидят вместе на той самой гостевой трибуне, хотя на стадионе «Солджерс-Филд» сорок пять тысяч мест. Все без исключения. Старые и молодые. Сухие и мокрые. И даже отмороженные. Вопрос в том, только ли шесть долларов стояли между мной и посещением стадиона по субботам?
Нет, если Дженни действительно имела в виду что-то еще, я не намерен был обсуждать это с ней.
13
Мистер и миссис Оливер Барретт Третий имеют честь просить Вас пожаловать на обед по случаю шестидесятилетия мистера Барретта, который состоится в субботу 6 марта в 7 часов вечера в Довер Хаус, Ипсвич, штат Массачусетс.
R.S.V.P.[24]
– Что скажешь? – поинтересовалась Дженнифер.
– А разве так не понятно? – ответил я и снова погрузился в конспектирование дела под названием «Народ против Персиваля» – важнейшего прецедента в американском уголовном праве. Но Дженни не отставала, буквально тыча приглашением мне в лицо.
– Мне кажется, самое время, Оливер! – сказала она.
– Время для чего? – недовольно спросил я.
– Ты и сам прекрасно понимаешь, для чего! – ответила Дженни. – Он что, на четвереньках к тебе, что ли, должен приползти?
Я продолжал работать, а она – обрабатывать меня.
– Оливер, он же тянется к тебе!
– Прекрати, Дженни! Письмо вообще-то мать отправила.
– А я думала, ты на него даже не взглянул! – проорала она.
Хорошо, может, и взглянул разок. А потом, наверное, забыл. Я ведь был занят «делом Персиваля» и подготовкой к приближающимся экзаменам. Так какого черта она ко мне пристала?!
– Олли, подумай хорошенько, – сказала Дженни почти умоляющим тоном. – Этому засранцу уже шестьдесят лет! Когда ты наконец-таки будешь готов с ним помириться, может быть уже поздно!
Я постарался объяснить ей в как можно более доступных выражениях, что примирения не будет никогда и что мне необходимо заниматься. Дженни молча присела на краешек подушки, куда я положил ноги. Хотя она не издавала никаких звуков, но я почувствовал, что она смотрит на меня с укоризной, и поднял глаза.
Дженни сказала:
– В один прекрасный день, когда Оливер Пятый решит вот так вот на тебя наплевать…
– Уж поверь, его не будут звать Оливером! – заорал я на нее. Дженни продолжила, не повышая голоса, она обычно так и делала, когда я раздражался: – Даже если мы назовем его Бозо в честь клоуна и