Я поднялся к ней и присел на ступеньку рядом.
– Можно, я сейчас лягу спать? – спросила Дженни, встав с места.
– Хорошо, – кивнул я.
Мы вошли в квартиру. Когда мы раздевались, она ободряюще посмотрела на меня.
– Послушай, Оливер. То, что я сказала на лестнице… В общем, я и правда так думаю.
Вот и все.
14
Письмо пришло в июле.
Его переслали из Кембриджа в Деннис-Порт, где мы, как обычно, во время каникул подрабатывали в яхт-клубе «Пиквод», так что известие дошло с опозданием на день или два. Я сразу бросился туда, где Дженни присматривала за своими детишками, которые играли в мяч (или не в мяч?..).
– Пойдем, – сказал я ей, снова стараясь как можно лучше скопировать манеру Хамфри Богарта из «Касабланки».
– Что?!
– Пойдем, – повторил я, и в моем тоне было столько уверенности, что Дженни послушно встала и двинулась за мной.
– Что происходит, Оливер? Скажи мне, что, черт возьми, происходит?!
Я быстрыми шагами перемещался по причалу.
– На борт, Дженнифер, – скомандовал я, указывая рукой с письмом в направлении нашей яхты. Но Дженни не заметила письма.
– Оливер, мне же надо смотреть за детьми, – сопротивлялась она, но на палубу все-таки шагнула.
– Оливер, мать твою! Ты объяснишь, наконец, что здесь происходит?! – грозно выкрикнула Дженни. Мы уже были в нескольких сотнях метров от берега.
– Мне надо тебе что-то сказать, – ответил я.
– А на суше было никак? – крикнула она.
– Да, черт возьми, никак! – прокричал я в ответ. (Нет, что вы, мы совсем не ссорились, кричать приходилось из-за сильного ветра.) – Я хотел сказать тебе наедине. Смотри, что у меня есть, – продолжил я и помахал перед ней письмом. Она сразу же узнала фирменный бланк.
– Школа права! Тебя что, выгнали?
– Не угадала, гребаная оптимистка, – проорал я. – Еще одна попытка.
– Ты стал первым на курсе! – воскликнула она.
Ну вот, теперь мне было почти стыдно раскрывать содержимое письма.
– Не совсем. Третьим.
– У… – протянула она. – Всего лишь третьим?
– Ну и что с того? Зато мое имя попадет в «Law review»[27]! – крикнул я.
Лицо Дженни приняло совершенно бесстрастное выражение.
– Ну же, Дженни. – Я уже почти ныл. – Скажи хоть что-нибудь!
– Не скажу ничего, пока не узнаю, кто у вас там первый и второй.
Я смотрел на Дженнифер, надеясь, что она вот-вот расплывется в улыбке, которую, я знал, она изо всех сил сдерживала в этот момент.
– Слушай, ну хватит уже, а! – взмолился я.
– Я ухожу. Прощай, – сказала она и прыгнула в воду.
Я тотчас нырнул за ней. В следующее мгновение мы уже плескались в волнах, уцепившись за борт яхты, и хихикали.
– Слушай, а ведь ты бросилась из-за меня за борт, – продемонстрировал я свое редкостное остроумие.
– Не задирай нос уж слишком высоко! – ответила Дженни. – Ты всего лишь третий!
– Вот что, гадкая девчонка, послушай-ка меня! – сказал я.
– Что, засранец? – отозвалась она.
– Я тебе многим обязан, – искренне признался я.
– Ах ты, лгунишка! – вскричала она.
– Почему? – с долей удивления спросил я.
– Ты мне обязан всем!
В тот вечер мы швырялись деньгами: целых двадцать три доллара ушли на лобстеров в одной симпатичной забегаловке Ярмута. Но Дженни по-прежнему не хотела делиться своим мнением по поводу моих успехов, пока не узнает побольше о том, кто же занял первые два места, как она выразилась, «уделав меня».
Как бы глупо это ни звучало, я в тот же день, когда мы вернулись в Кембридж, первым делом полез узнать, кто те два парня. С большим облегчением я прочитал досье на Эрвина Бласбэнда из «Сити Колледж», завоевавшего титул победителя, – тот явно был не во вкусе Дженни, типичный очкастый ботаник без намека на атлетическое телосложение. Когда же я узнал, что второе место вообще заняла девушка по имени Белла Ландау из колледжа Брин-Мор[28], то расслабился окончательно. Все это было к лучшему. Особенно то, что Белла Ландау была довольно-таки привлекательна (насколько вообще может быть привлекательной девушка, изучающая правоведение). Теперь я мог немножко подразнить Дженни подробностями того, что творится вечерами в Гэннетт Хаус, где размещалась редакция «Law review». Мы и правда нередко засиживались допоздна. Сколько раз я приходил домой в два или три часа ночи! Подумайте только: шесть лекций плюс работа в редакции. К тому же я и сам написал статью для одного из номеров (Оливер Барретт Четвертый: «Юридическая помощь беднейшим слоям городского населения: исследование на материале исследования района Роксбери, г. Бостон»; HLR, март 1966 г., стр. 861–908).
Главный редактор Джоэл Фляйшман без устали нахваливал эту мою статью, говоря: «Недурно. Действительно, очень даже недурно!» Сказать по правде, от человека, который в следующем году собирался занять должность помощника судьи Дугласа, я ожидал более развернутого мнения по поводу моего опуса. Но он ограничился лишь этими словами, пролистав окончательный набросок. Господи, даже Дженни назвала статью «проницательной, рациональной и написанной прекрасным стилем». Неужели Фляйшман не мог придумать что-нибудь получше, чем просто «недурно»?..
– Он сказал, что статья написана недурно, Джен.
– Боже, и ради этого я прождала тебя до поздней ночи? – возмутилась Дженнифер. – Он хотя бы прокомментировал твою методику, стиль, хоть что-нибудь?
– Нет, он просто сказал, что написано «недурно».
– Тогда зачем ты проторчал в этой редакции столько времени?!
Я лукаво подмигнул ей:
– Мне надо было уладить одно дельце. С Беллой Ландау!
– Да неужели? – Что-то я не очень разобрал ее тон.
– Ты что, ревнуешь? – сразу спросил я.
– Нет, конечно. Ноги у меня красивее! – ответила Дженни.
– А краткие резюме для суда ты писать умеешь? – подколол я ее.
– А она умеет печь лазанью? – задала она встречный вопрос.
– Да! – с гордостью ответил я. – Как раз сегодня вечером она принесла пару кусочков в редакцию. И все признали, что лазанья шикарна настолько же, насколько у тебя красивые ноги.
Дженни кивнула:
– Про ноги не поспоришь!
– И что на это скажешь? – поинтересовался я.
– А за твою квартиру тоже платит Белла Ландау? – в свою очередь поинтересовалась Дженни.
– Черт, – сдался я. – Ну почему я не могу остановиться, пока счет в мою пользу?
– А потому, дорогуша, – ответила моя любящая супруга, – что счет никогда не бывает в твою пользу!
15
Мы закончили Школу права в том же порядке.
Эрвин, Белла и я. А следом настало время триумфа – собеседования, предложения, мольбы, полчища работодателей, готовых запудрить мозги. Казалось, везде меня встречали с разноцветными лозунгами: «Иди к нам работать, Барретт!»
Однако я рассматривал всерьез только «зеленые» лозунги. Конечно, я не был так уж жаден до денег, но сразу отмел престижные варианты типа должности секретаря судьи или службы в министерстве юстиции. Я всего лишь искал хорошее прибыльное место, которое позволило бы нам с Дженни забыть, как о страшном сне, о том, что такое экономия.
Хоть я и был третьим, в борьбе за хорошую должность у меня имелось одно неоспоримое преимущество – я был чистокровным американцем. Как известно, все юридические конторы готовы целовать задницу любому белому американцу англосаксонского происхождения и протестантского вероисповедания, который сумел хоть как-то сдать экзамен на адвоката. А теперь посмотрите на вашего покорного слугу: тут вам и Гарвард, и «Юридическое обозрение», и спортивные регалии, и черт знает что еще. Толпы работодателей сражались за возможность нанять такого, да еще с фамилией Барретт. Мне все это очень нравилось.
Особенно интригующее предложение поступило от одной конторы из Лос-Анджелеса. Глава отдела кадров этой фирмы, некий господин по фамилии Н. (имя не назову – еще засудит), постоянно твердил:
– Барретт, мой мальчик, в наших краях мы получаем это все время. Днем и ночью. Можно даже сказать, чтобы прямо в офис прислали!
Не то чтобы нас с Дженни привлекала возможность уехать в Калифорнию, но было интересно, что за «это» имел в виду Н. Мы строили самые сумасшедшие догадки, однако для Лос-Анджелеса они, видимо, были недостаточно сумасшедшими. В конце концов, чтобы отвязаться от этого прилипалы, мне пришлось сказать ему, что меня абсолютно не интересует его загадочное «это». Он даже дар речи потерял.
В общем, мы решили остаться на Восточном побережье. Оказалось, что десятки фантастических предложений были и в Бостоне, и в Нью-Йорке, и в Вашингтоне. Одно время Дженни ставила на первое место столицу («Ты мог бы присмотреться к Белому дому, Оливер»), но я склонялся в пользу Нью-Йорка. Наконец, с благословения жены, я сказал «да» Джонасу и Маршу, солидной фирме (Марш когда-то был генеральным прокурором штата), специализирующейся на защите гражданских свобод. («Только представь: делаешь добро и наживаешь его одновременно», – съязвила Дженни). И потом, они меня так обхаживали. В смысле, старик Джонас сам приехал в Бостон, угостил нас обедом в лучшем ресторане города, а на следующий день прислал Дженни цветы.
Дженни потом целую неделю ходила и напевала песенку в три слова: «Джонас, Марш и Барретт». Я просил ее не спешить, но она сказала мне: «Не валяй дурака!», ведь наверняка у меня в голове вертятся те же три слова. Надо ли говорить, что она была права.
Позвольте к тому же заметить, что «Джонас и Марш» положили Оливеру Барретту Четвертому одиннадцать тысяч восемь сотен баксов в год – самое высокое начальное жалованье, предложенное кому-либо из нашего выпуска.
Как видите, третьим я был только по успеваемости.
16
Извещаем Вас о перемене адреса.
С 1 июля 1967 года