Я тут же нырнул следом, и через минуту мы уже оба держались за борт и смеялись.
– Слышишь, ты хотела из-за меня утопиться! – попытался сострить я, что со мной случалось редко.
– Ты не очень-то заносись, – ответила она. – Третий – это все-таки лишь третий.
– Слушай, ты, бесстыжая.
– Что, негодяй?
– Я тебе черт знает скольким обязан.
– Врешь, негодяй, врешь, – сказала она.
– Вру? – повторил я с некоторым удивлением.
– Ты мне всем обязан.
В этот вечер мы спустили двадцать три доллара на обед с омарами в дорогом ресторане в Ярмуте. Дженни воздерживалась от окончательного выбора, пока не познакомится с двумя джентльменами, которые, по ее выражению, «меня обскакали».
Глупым покажется – но я был так влюблен, что, едва мы вернулись в Кембридж, тут же бросился выяснять, кто такие эти двое обскакавших. С облегчением узнал, что номер первый – Эрвин Бласбэнд, выпускник Сити-колледжа 1964 года, ученый очкарик, не спортсмен и не в ее вкусе, а номер второй – Белла Ландау, выпуск 1964-го, Брин-Мор, вообще девица. Оно к лучшему, особенно то, что Белла Ландау была ничего из себя (для дамы-юриста), и я мог подразнить Дженни подробностями того, что происходило ночами в Ганнет-Хаусе, здании Гарвардского юридического журнала. Ночами буквально. Нередко я приходил домой в два или три часа ночи. А как иначе? Шесть курсов, да редактирование Гарвардского юридического журнала, да еще напечатал в журнале собственную статью («Юридическая помощь бедным городским жителям. На материале района Роксбери в Бостоне». Оливер Баррет IV. ЮФГУ, март 1966-го, стр. 861–908). – Хорошая статья. Действительно хорошая.
Это все, что сказал главный редактор Джоул Флейшман и повторил несколько раз. По правде, я ожидал более подробного комплимента от человека, которому предстояло в будущем году работать у верховного судьи Дугласа, но он только это повторял, просматривая беловик моей статьи. Дженни сказала мне, что статья «острая, умная и отлично написана». Куда до нее было Флейшману!
– Джен, Флейшман сказал, статья хорошая.
– Черт, я до такой поздноты не ложилась, чтобы только это услышать? – сказала она. – И ничего о ее тщательности, о ее стиле – вообще ни о чем?
– Нет, Джен.
– Тогда чего ты там застрял?
Я подмигнул ей:
– Хотел кое-что обсудить с Беллой Ландау.
– Да? – сказала она.
Тона ее я не понял.
– Ты ревнуешь? – спросил напрямик.
– Нет. У меня ноги гораздо красивее.
– А сводку написать можешь?
– А она – лазанью испечь?
– Да, – ответил я. – И как раз сегодня принесла в Ганнет-Хаус. Все сказали, что лазанья не хуже твоих ног.
Дженни кивнула:
– Еще бы.
– Что ты на это скажешь?
– Белла Ландау платит за твою квартиру? – спросила она.
– Черт, – сказал я. – Почему не могу остановиться, пока счет в мою пользу?
– Потому, отличник, – сказала моя нежная жена, – что он таким никогда не бывает.
15
В этом порядке мы и закончили.
Эрвин, Белла и я составили первую тройку в выпуске юридического. Приближалось время триумфа. Собеседования с работодателями. Предложения. Выгодные места. Уговоры. Куда бы я ни взглянул, всюду машут флагами с надписью: «К нам, Баррет!»
Но я глядел только на те, что с зеленью. То есть не совсем как выжига, но отвергая престижные варианты, такие как работа чиновником в суде или служба в государственном аппарате, например в министерстве юстиции, в пользу денежной работы, чтобы навсегда забыть проклятое слово «жаться».
Хоть и был я третьим, но имел неоценимое преимущество в погоне за лучшей работой на юридическом поприще. В первой десятке я был единственным неевреем. (А кто скажет, что это не имеет значения, тот просто врун или дурак.) Да есть десятки фирм, где готовы лизать тебе зад, если ты Белый Англосаксонский Протестант, даже если еле прополз на экзаменах. Возьмем вашего покорного: Юридический журнал, сборная Лиги плюща, Гарвард и прочее. Целая орава сражалась за то, чтобы заиметь мою фамилию с римским номером на их официальном бланке. Я чувствовал себя каким-то премиальным бычком, и мне это безумно нравилось.
Одно особенно интригующее предложение поступило от фирмы в Лос-Анджелесе. Их вербовщик мистер… (не буду нарываться на иск) твердил мне: «Баррет, малыш, на нашей территории этого сколько влезет. Днем и ночью. То есть даже в контору присылают, если надо!»
Не то чтобы нас интересовала Калифорния, но хотелось в точности понять, чем соблазнял мистер… Мы с Дженни высказывали разные экстравагантные предположения, но, кажется, для Лос-Анджелеса они не были такими уж экстравагантными. (В конце концов я отвязался от мистера…, сказав, что «этого» я не любитель. Он был разочарован.)
В общем, мы решили остаться на Восточном побережье. У нас были десятки чудесных предложений из Бостона, Нью-Йорка и Вашингтона. Дженни даже подумала, что в столицу было бы неплохо. («Мог бы принюхаться к Белому дому, Ол».) Но я склонялся к Нью-Йорку. И с благословения жены сказал «да» фирме «Джонас и Марш», престижной конторе (Марш был в прошлом генеральным прокурором), ориентированной в большей степени на защиту гражданских прав. («Будешь людям помогать и себя не забывать», – сказала Дженни.) Вдобавок они меня обольщали. Сам старик Джонас приехал в Бостон, кормил нас обедом в «Четвертом пирсе», а на другой день прислал Дженни цветы.
Дженни неделю напевала песенку «Джонас, Марш и Баррет». Я просил ее охолонуть; в ответ был послан, потому что сам небось пою ее про себя. Нечего и говорить, она угадала.
Позвольте заметить, однако, что Джонас и Марш платили Оливеру Баррету IV 11 800 долларов – столько не получал никто из нашего выпуска.
Вот, а по успеваемости был только третьим.
16
ПЕРЕМЕНА АДРЕСА
c 1 июля 1967 г.
Мистер и миссис Оливер Баррет IV
Восточная 63-я улица, 263
Нью-Йорк, Нью-Йорк 10021
– Выглядит нуворишески, – пожаловалась Дженни.
– Мы и есть нувориши, – ответил я.
Что еще способствовало моей гордой эйфории – содержание моей машины обходилось почти во столько же, сколько мы платили за квартиру в Кембридже! До «Джонаса и Марша» идти (шествовать – так мне это виделось) было десять минут не спеша – и столько же до дорогих магазинов вроде «Бонвита» и ему подобных, где я велел стерве-жене немедленно открыть счета и начинать тратить.
– Зачем, Оливер?
– Затем, что хочу, чтобы на мне наживались, черт возьми!
Я вступил в Гарвардский клуб Нью-Йорка, куда позвал меня Рэймонд Стрэттон, выпускник 1964 года, недавно вернувшийся к мирной жизни после того, как пострелял во вьетконговцев («Не уверен, что именно в них: просто услышал шум и стал палить по зарослям»). С Рэем мы не меньше трех раз в неделю играли в сквош, и я дал себе обещание стать через три года чемпионом клуба. Потому ли только, что я всплыл на гарвардской территории, или потому, что слух о моих университетских успехах дошел досюда (жалованьем своим я не хвастался, честное слово), «друзья» обнаружили меня снова. Переехали мы сюда в разгар лета (мне пришлось пройти шестинедельный ускоренный курс для сдачи экзамена на адвоката), и поначалу нас приглашали на выходные.
– Пошли они. Оливер, не хочу тратить два дня на трепотню с занудными мажорами.
– Хорошо. Но что я им скажу?
– Скажи просто, что я беременна.
– Правда? – спросил я.
– Нет. Но если останемся дома в эти выходные, может и случиться.
Имя мы уже выбрали. То есть я выбрал и, думаю, в конце концов уговорил Дженни.
– Слушай, не будешь смеяться? – спросил я, когда заговорили об этом.
Она была на кухне (гарнитур в желтых тонах, включая даже посудомоечную машину).
– Мне что-то полюбилось имя Бозо, – сказал я.
– Это ты серьезно?
– Да. Правда, мне нравится.
– Ты назвал бы нашего ребенка Бозо?
– Да. Так. Честно, Джен, – самое имя для суперфутболиста.
– Бозо Баррет. – Она попробовала на слух.
– Он будет настоящим громилой, – продолжал я, все больше убеждая себя с каждым словом. – Бозо Баррет, гарвардский линейный в сборной Лиги плюща.
– Да… но если… Оливер, если он, предположим – только предположим, – будет плохо координирован?
– Джен, этого не может быть. При таких хороших генах. Правда. – Я говорил это искренне, Бозо уже часто грезился мне, когда я шел на работу.
За обедом – недавно был куплен красивый датский сервиз – я вернулся к разговору.
– Бозо будет мощный и координированный, – сказал я Дженни. – Если у него будут твои руки, поставим его фуллбеком.
Она только усмехалась – явно придумывая, как срезать меня, разрушить мою идиллическую картину.
– Подумай, Джен, – продолжал я с набитым ртом. – Двести сорок фунтов[28], при этом изящных.
– Двести сорок фунтов? Оливер, нет такого в наших генах, чтобы уродилось двести сорок фунтов.
– Мы его откормим, Джен. Протеиновая диета. Добавки. Энергетические батончики.
– Да? А если он откажется есть?
– Пусть только попробует, – сказал я, слегка уже разозлясь на парня, который будет сидеть за нашим столом и не подчинится моей спортивной программе. – Будет есть, или я ему лицо расквашу.
Тут Дженни посмотрела мне в глаза и улыбнулась:
– Если весит сто десять – вряд ли.
– А… – Я растерялся, но быстро сообразил. – Но он не сразу будет столько весить!
– Ага, ага. – Она предостерегающе направила на меня ложку. – Но когда подрастет, бери ноги в руки! – И захохотала как сумасшедшая.
Это, конечно, комедия, но я вообразил, как стокилограммовый малый в подгузнике гонится за мной по Центральному парку и кричит: «Ты повежливее с моей матерью, сморчок!»
Ужас. Надеюсь, Дженни за меня заступится.
17
Завести ребенка не так легко.
Интересный парадокс: первые годы половой жизни мужчины озабочены тем, чтобы подруга не забеременела (когда я начинал, в ходу еще были презервативы), а потом, наоборот, одержимы идеей зачатия.