– Как щека, Баррет?
– Спасибо, мистер Дженкс, нормально.
– Ты, наверное, хочешь бифштекс, – произнес другой знакомый голос. Это был Оливер Баррет III. Очень характерно для него – предложить старинное средство от синяков.
– Спасибо, отец, – сказал я. – Врач об этом позаботился. – Я показал на марлевую нашлепку, прикрывавшую двенадцать швов.
– Сын, я имею в виду – внутрь.
За обедом у нас был очередной из обычных не-разговоров, начинавшихся с «как твои дела?» и заканчивавшихся «что-нибудь нужно?».
– Как твои дела, сын?
– Отлично, сэр.
– Щека болит?
– Нет, сэр.
Она уже заболела как сволочь.
– Надо бы показаться в понедельник Джеку Уэллсу.
– Не обязательно, отец.
– Он специалист…
– В Корнелле у них тоже не ветеринар, – сказал я, надеясь слегка притушить его снобистский энтузиазм в отношении экспертов, специалистов и прочих «первоклассных».
– Обидно, когда игра пробуждает такие животные инстинкты, – заметил Оливер Баррет III.
– Да, сэр, – ответил я, поначалу услышав в его реплике что-то вроде юмора. (Я должен был хихикнуть?)
А потом подумал, нет ли в этой потуге на юмор скрытого укора за мое поведение на льду.
– Или вы хотите сказать, что я вел себя на площадке по-скотски?
На лице его выразилось удовольствие оттого, что я задал этот вопрос. Но ответил он только:
– Это ты заговорил о ветеринарии.
Тогда я решил углубиться в меню.
Когда подали горячее, отец привычно разразился незамысловатой кратенькой проповедью – в этот раз, если помню (а стараюсь забыть), – касательно побед и поражений. Он отметил, что мы лишились первенства (какая проницательность), но в конечном счете в спорте главное – не побеждать, а играть. Замечание это подозрительно напоминало олимпийский девиз, и я почувствовал, что далее последует уничижительное высказывание о таких спортивных пустяках, как первенство Лиги. Подсказывать ему точную формулировку было лень, я отделался стандартным «да, сэр» и заткнулся.
Дальше были сыграны обычные вариации на любимую тему папаши: мои планы.
– Скажи, Оливер, с тобой связывались с юридического факультета?
– Вообще, я еще не решил насчет юридического.
– Я просто спрашиваю, решил ли юридический насчет тебя.
Очередная его острота? Улыбаться мне в ответ на этот веселый софизм?
– Нет, сэр. Со мной не связывались.
– Я могу позвонить Прайсу Циммерману.
– Нет! – мгновенно вырвалось у меня. – Пожалуйста, не надо.
– Речь не о протекции, – сообщил О. В. III с постным видом. – Просто осведомиться.
– Отец, я хочу получить письмо вместе со всеми остальными. Прошу.
– Хорошо. Конечно. Да.
– Спасибо, сэр.
– Да и вряд ли можно сомневаться, что тебя зачислят, – добавил он.
Не знаю как, но О. В. III умудрялся опустить меня даже с помощью самых похвальных фраз.
– Это не наверняка, – ответил я. – У них же нет хоккейной команды.
– У тебя есть другие качества, – сказал Оливер Баррет III, но перечислять не стал. (Да и вряд ли смог бы.)
Еда была такая же паршивая, как беседа; разница только та, что черствость булочек я мог предсказать еще до того, как их принесли, а на какую тему мирно сядет отец, заранее никогда не угадаешь.
– И всегда есть Корпус мира[13], – заметил он ни с того ни с сего.
– Сэр? – я не понял, то ли это было утверждение, то ли вопрос.
– Я думаю, Корпус мира – отличная штука, а? – сказал он.
– Ну, определенно лучше, чем Корпус войны.
Мы были квиты. Я не понял, к чему он это, а он не понял, к чему это я. Или он предложил тему? Чтобы мы обсудили текущие события или правительственные программы? Нет. Я на секунду забыл, что животрепещущая тема у нас – мои планы.
– Я бы совершенно не возражал, если бы ты поступил в Корпус мира.
– Взаимно, сэр, – ответил я, не желая уступать ему в душевной широте. Будучи уверен, что Каменноликий никогда меня не слышит, я и не удивился, что он не среагировал на мою немудрящую остроту.
– А среди твоих товарищей, – продолжал он, – какое к этому отношение?
– Сэр?
– Считают ли они, что Корпус мира как-то соотносится с их жизнью?
Думаю, отец нуждается в этой фразе, как рыба – в воде:
– Да, сэр.
Даже яблочный пирог был черствый.
Около половины двенадцатого я проводил его до машины.
– Сын, могу чем-нибудь помочь?
– Нет, сэр. Спокойной ночи, сэр.
И он уехал.
Да, между Бостоном и Итакой, Нью-Йорк, есть самолетное сообщение, но Оливер Баррет III предпочитает на машине.
Эти часы за рулем нельзя воспринимать как некий родительский жест. Просто отец любит водить машину. Быстро. А в эти поздние часы на «Астон-Мартине DBS» можно ехать чертовски быстро. Не сомневаюсь, что Оливер Баррет III намеревался побить свой рекорд скорости на перегоне Итака—Бостон, установленный в прошлом году, когда мы выиграли у Корнелла и завоевали титул. Точно знаю – потому что видел, как он взглянул на часы.
Я вернулся в мотель, чтобы позвонить Дженни.
Это были единственные приятные минуты за весь вечер. Я рассказал ей все о драке (умолчав только о самом casus belli[14], и, кажется, ей было интересно. Не многие из ее утонченных музыкальных коллег склонны обмениваться тумаками.
– Но ты хотя бы выключил того, который тебя ударил?
– Да. Кардинально. Я его размазал.
– Жалко, я не видела. Может, в матче с Йелем кого-нибудь поколотишь, а?
– Ага.
Я улыбнулся. Как же она любила простые радости в жизни.
4
– Дженни внизу на телефоне.
Это сообщила мне девушка за коммутатором, хотя я не назвался и не объяснил, зачем явился в Бриггс-Холл вечером понедельника. Очко в мою пользу, подумал я. Ясно, что девушка читает «Кримсон» и знает, кто я. Хотя такое бывало часто. Важнее другое: тут слышали от Дженни, что она встречается со мной.
– Спасибо, – сказал я. – Подожду здесь.
– Жаль, что так получилось с Корнеллом. В газете сказано, что в вас четверо врезались.
– Да. И вдобавок заработал удаление. Пять минут.
– Ну-у…
Разница между приятелем и болельщиком в том, что с болельщиком быстро исчерпываются темы для разговора.
– Дженни еще на телефоне?
Она посмотрела на коммутатор:
– Да.
С кем таким могла разговаривать Дженни, что отнимает время от условленного свидания со мной? Какой-то музыкальный пахарь? Мне было известно, что Мартин Дэвидсон, четверокурсник из Адамс-Хауса и дирижер оркестра Баховского общества, считает, что у него есть особые права на внимание Дженни. Не на тело: сомневаюсь, что махать он мог чем-то бо́льшим, чем дирижерская палочка. Короче, я не позволю посягать на мое время.
– Где телефонная будка?
– За тем углом. – Она показала направление.
Я неторопливо прошел в комнату отдыха. Издали увидел Дженни у телефона. Дверь будки она не закрыла. Я шел лениво, как бы без цели, полагая, что при виде моих нашлепок и ранений она тут же бросит трубку и кинется мне в объятия. Приблизившись, я услышал обрывки ее разговора.
– Да. Конечно! Я тоже, Фил. И я тебя люблю.
Я остановился. С кем она говорит? Это не Дэвидсон. «Фила» нет среди его имен.
Его я давно посмотрел в списке нашего курса. Мартин Юджин Дэвидсон, Риверсайд-драйв, 70, Нью-Йорк, Средняя школа музыки и изобразительных искусств. На фото – человек чувствительный, вдумчивый, килограммов на двадцать пять легче меня. Но зачем беспокоиться из-за Дэвидсона? Ясно, что обоих нас Дженнифер Кавильери бортанула ради кого-то, кому слала сейчас воздушные поцелуи по телефону (какая пошлость!).
Я отсутствовал сорок восемь часов, и какой-то паразит Фил успел залезть в постель к Дженни (не иначе!).
– Да, Фил. И я тебя люблю.
Повесив трубку, она увидела меня и, не покраснев даже, заулыбалась – и тоже с воздушным поцелуем. Как можно быть такой двуличной?
Поцеловала меня в здоровую щеку:
– Ой, жуткий вид.
– Меня приложили.
– А тот, другой, хуже выглядит?
– Да. Гораздо. Другой у меня всегда хуже выглядит.
Я произнес это угрожающе, давая понять, что отметелю любого, кто захотел бы шустрить у меня за спиной. Она схватила меня за рукав, и мы пошли к двери.
– Спокойной ночи, – сказала вслед дежурная.
– Спокойной ночи, Сара Джейн.
На улице, перед тем как сесть в мою «MG», я освежил легкие глотком вечернего воздуха и по возможности небрежно задал вопрос:
– Скажи, Джен…
– Да?
– Э… кто такой Фил?
Садясь в машину, она сообщила как нечто само собой разумеющееся:
– Мой отец.
Я не готов был поверить в эту байку.
– Ты зовешь своего отца Филом?
– Так его зовут. А ты своего как зовешь?
Дженни как-то рассказала мне, что вырастил ее отец, кажется булочник в Крэнстоне, Род-Айленд. Мать погибла в автокатастрофе, когда она была маленькой. Сказано это было к тому, почему у нее нет водительских прав. Отец ее, во всех остальных отношениях отличный мужик (ее слова), был страшно суеверен в отношении того, чтобы единственная дочь садилась за руль. Это очень осложняло ей жизнь в старших классах, когда она брала уроки фортепьяно у преподавателя в Провиденсе. Зато в долгих поездках на автобусе получила возможность прочесть всего Пруста.
– Ты как своего зовешь? – снова спросила она.
Я настолько углубился в размышления, что прослушал вопрос.
– Кого – своего?
– Своего ближайшего предка ты как величаешь?
Я сообщил, как мне хотелось бы его называть:
– Сукин сын.
– В лицо? – спросила она.
– Я лица его вообще не вижу.
– Он носит маску?
– В некотором смысле – да. Каменную. Абсолютно каменную.
– Продолжай. Он, наверное, страшно горд тобой. Звезда Гарварда.
Я посмотрел на нее. Кажется, она еще не все о нас знала.