500 года н. э., сохранил четыре дощатых дома и около 50 000 предметов, некоторые из которых использовали мотивы, найденные в более позднем искусстве колониального периода.
Первый контакт с европейцами произошел, когда в 1778 году корабли капитана Джеймса Кука «Дискавери» и «Резолюшн» пробыли месяц в проливе Нутка. Они направлялись на поиски северо-западного прохода между Тихим океаном и Атлантикой. Общества, с которыми сталкивались Кук и его команда, были клановыми и родословными, живущими в больших домах в оседлых деревнях. По оценкам, в конце XVIII века вдоль этого 1500‐километрового побережья проживало 200 000 человек, говорящих примерно на 45 различных языках в 13 отдельных языковых семьях. К 1900 году это население сократилось примерно до 40 000 человек, главным образом из-за европейских болезней, – это была наглядная причина депопуляции континента, где сокращение на 80 и более процентов было чудовищно распространенным явлением. Каждый клан или род имел собственный комплект унаследованных изображений, известных как гербы (они сравнивались с геральдическими знаками), найденных на масках, шкатулках, ритуальных шестах (иногда известных как тотемные столбы для посторонних), плащах и других предметах. Гербы были подсказками для историй о происхождении клана, а в долгие зимы устраивались танцы духов, чтобы соединиться с силами, важными для клана. Танцы часто возглавлялись шаманами и включали рассказы, песни, и споры в традициях, которые в конечном счете могли быть прослежены до самых сибирских корней американских народов. На важных предметах, таких как доски с картинками, были нарисованы фигуры животных и более абстрактные формы, которые помогали пробуждать и вызывать духовные силы. Некоторые предметы были настолько мощными, что их ритуально уничтожали в конце каждой церемонии. Зимние церемонии были частью годового цикла, включавшего Первую церемонию лосося, проводимую для того, чтобы массы лосося мигрировали из моря и вверх по местным рекам каждую весну. Немаловажное значение имели и состязательные потлачи, то есть подношения даров, где люди уничтожали большое количество материального, чтобы подчеркнуть богатство. Потлачи были особенно важны после того, как торговля мехами с европейцами (направленная как на китайский, так и на европейский рынки) принесла новые богатства.
У шаманов был свой комплект атрибутики, и среди некоторых групп, таких как тлинкиты, он достиг очень высокого уровня сложности и включал в себя барабаны, трещотки, слоновую кость, костяные амулеты и, самое главное, маски, воплощавшие духов, включая сухопутную выдру, медведя и дьявольскую рыбу. Шаман в маске не просто напоминал духа. Шаманы становились этими духами, разделяли его силу. Они могли напрямую общаться с духами животных и побуждать их заниматься проблемами в мире людей. Они также могли при определенных обстоятельствах исцелять больных, а также обнаруживать и изгонять ведьм, вызывавших различные несчастья. Южные группы народов, таких как салиши, обладали влиянием во внутренних регионах и подвергались духовным исканиям. Обычные люди могли вызывать духов‐хранителей с целью помощи себе или более широкой группе, дополнять действия шаманов.
Вдоль побережья ворон был особенно могущественным и влиятельным духом, одним из многих героев культуры обманщиков, найденных в Северной Америке, включавших койота на равнинах и фигуру под названием Нанабозо (у этого имени множество вариаций) в таких группах, как народы оджибва, жившие вокруг Великих озер. Такие фигуры, возможно, помогли в создании мира и людей, но они также непредсказуемы и трудны, легко скучают, поэтому нуждаются в веселье, одобрении и озорстве.
Шкатулка, показанная на рис. 8.13, является превосходным примером формлайн-арта, ее оформление сочетает абстрактное и образное. Сверху мы видим две руки с выпрямленными пальцами, окрашенными в красный цвет, и с глазами на ладонях. Между этими руками находится изображение Куугин Джаад, Женщины-мыши, традиционного проводника для людей, перемещающихся из своего мира в мир духов. Центральный верхний элемент представляет комбинацию лиц и черт лица. Прямо над Женщиной-мышью и внутри ее панели находится опущенный вниз рот с синими зубами. На панели выше – нос, состоящий из двух расплющенных ноздрей, но на каждом конце ноздрей – синий глаз с черным зрачком. Над ноздрями, окаймленные оранжевой линией с голубой закраской, расположены двойные глаза, которые могут принадлежать носу ниже. Между каждым из двойных глаз есть маленькая оранжевая точка над оранжевой каймой с красной штриховкой, так что точка может представлять маленький нос, а красная штриховка – схематичный рот. Над главными ноздрями находится еще одна большая оранжевая точка, которую можно было увидеть как еще один нос. Слева и справа от этой панели – два лица в профиль, с опущенными вниз ртами и большим глазом с черным зрачком, увенчанным, возможно, ухом. И выше, и ниже этих лиц профиля находится то, что было истолковано как рыбьи головы. Как вы понимаете, все это могло указывать на нечто гораздо большее.
Образцы хайда, как и все образцы с северо-западного побережья, требуют тщательного изучения, открывают множество возможных комбинаций, в конечном счете неисчерпаемых. Хорошо, когда можно приглядеться, но пристальный взгляд никогда не даст окончательного ответа. Возможные комбинации мотивов означают, что один и тот же элемент может вносить вклад в разные фигуры, поэтому две разные вещи могут населять одно и то же пространство. Существует также игра с размерами – самый большой центральный нос имеет намек на трехмерность, даже если он изображен на плоской поверхности. Такая пространственная игра гораздо более выражена на трехмерном объекте, таком как маска, где часто кажется, что мастер задумал дизайн (например, лицо) в двух измерениях, чтобы превратить его в три. Если физического мастерства этих произведений и было недостаточно, то они также происходили из большой философской игривости и ловкости. Зритель противопоставляется обманчивости видимостей, процессам трансформации, которые являются константой, а также двусмысленности мира. Зритель противопоставляется и парадоксальному существованию множества истин в одной точке времени и пространства. Если мы, как посторонние, можем начать ценить такую игру, парадокс и глубину, то насколько больше может увидеть группа, которая знает, как смотреть, понимает истории этих мифов с рождения и способна сопоставить каламбурную природу слов с природой образов[98].
Рисунок 8.13. Резная и расписная шкатулка хайда из Музея Питта Риверса в Оксфорде. Это гнутая деревянная шкатулка, сделанная из цельного куска красного кедра, который сначала пропарили и согнули в форму. Затем добавили основание и крышку. Ее размеры – чуть более метра в длину и около 70 см в высоту. Шкатулка использовалась для хранения регалий потлача для клана и была наполнена до 1874 года. Она поступила в музей в 1884 году вместе с оригинальной коллекцией генерала Питта Риверса. Шкатулка была предметом изучения группы хайда, которая посещала музей. Более подробно об этом визите см. здесь: https://www.prm.ox.ac.uk/haidabox.
Многие элементы этих культур были утрачены, но, к счастью, многое также сохранилось, чтобы быть восстановленным, например благодаря работе великого мастера хайды Билла Рида, выставленной во многих музеях по всему миру. Несмотря на то что они очень далеки во времени, пространстве и по ощущениям, здесь есть отголоски двусмысленности, избыточности и трансформаций, обнаруживаемых в кельтском или скифском искусстве, которые мы видели в главах пятой и шестой. Все эти искусства представляют в конкретной форме другие способы мышления.
Во многих областях по всему континенту наблюдались творческие преобразования, причем космология занимала центральное место во встречах с новым. По всему району Великих озер начиная с конца XVII века французские торговцы начали встречаться с различными алгонкинскими народами. Французы интересовались бобровыми шкурами для продажи в Европе, где из них делали головные уборы. Французы привезли с собой обычный для торговцев колониальных товаров набор: бусы, медные чайники или зеркала. Многие такие предметы, случалось, резонировали с местными ценностями. Важным аспектом взросления было выполнение духовного поиска для возвращения важных предметов, которые затем носились на одежде, чтобы проявить силы, полученные в поисках. Для местных жителей была важна окраска. Красный, белый, сине-зеленый и черный во многом перекликаются. Красный цвет имел подтекст антиобщественных действий, насилия и войны. Сине-зеленый – разума, знаний и обширных форм бытия. Черный свидетельствовал об отсутствии познания и одушевленности. Предметы с особыми тонами, такие как белые морские раковины, темные иглы дикобраза для изготовления изделий из бисера, кристаллы, породы, самородная медь или полудрагоценные камни были связаны с существами под водой или землей (например, пантера, дракон или рогатая змея), которые являлись духами-покровителями различных медицинских обществ. Ценности, связанные с местными предметами, были распространены и на европейские предметы торговли. Там, где французы мыслили в терминах финансовой выгоды, местные жители интересовались ценностями, связывая их с главными силами космоса. Они были несколько озадачены тем, что французы с удовольствием расставались с такими духовно заряженными предметами в обмен на что-то относительно тривиальное вроде бобровых шкур. Эти обмены, основанные на несоизмеримых системах ценностей, были основой для ряда прагматических обменов между коренными американцами и европейцами и прекратились в начале XIX века, когда европейцы начали присваивать себе их родную землю в больших масштабах.
Африка и Америка не имели никакой исторической связи на протяжении большей части своей длительной истории, но за последние несколько столетий они стали драматически связаны через массовое движение выходцев из Западной Африки в качестве рабов на территории Бразилии, Карибского бассейна и США. По очевидным причинам неясно, сколько людей было насильственно перемещено, но с XVI века это вполне могло быть и 10 миллионов человек. Такие крупномасштабные связи привели к тому, что африканские верования и обычаи проникли в Америку, причем религия и магические верования стали заметными. В Центральной и Южной Америке западноафриканские традиции слились с католицизмом, преобладающей формой христианства. Можно было бы обсудить многие религиозные движения: кандомбле в его вариативных формах по всей Бразилии, где смешиваются западноафриканские божества и христианские святые, или кубинскую сантерию, которая объединяет йорубу и христианские фигуры или верования, в результате чего бог грома Шанго становится Святой Варварой или Орунмила, бог прорицания, обретает форму Святого Франциска. Единственное влияние из Восточной Африки – это растафарианство, получившее название с того момента, как в ноябре 1930 года Рас («Принц») Тафари был коронован как император Эфиопии Хайле Селассие. Восшествие на престол черного короля породило желание символического, тысячелетнего возвращения в эфиопский рай.