Екатерина хорошо понимала поляков и точно определяла их. «Продажные, испорченные, легкомысленные, вздорные деспоты, прожектеры, предоставляющие свои имения в управление жидам, которые сосут кровь их подданных и платят за то очень мало: вот вам живой портрет поляков…» Екатерина поддерживала западно-русское духовенство и народ и в тоже время принимала меры в ослаблении влияния шляхетства и католического духовенства… «Мы вполне приготовлены ко всякой случайности и будьте уверены, — мы не попятимся ни пред каким диаволом. В этом я вам ручаюсь».
«С воцарением Павла I резко и круто изменился весь строй и направление государственной политики и русская, исключительно национальная политика заменилась разорительною для России политикою вмешательства в посторонние интересы… Во всемирной истории едва-ли можно найти примеры такого великодушного самопожертвования кровью и силами своего народа интересами чуждых государств, какие мы встречали в истории России во времена Павла и Александра I.
В то время, как наше государство великодушно и бескорыстно расточало потоками драгоценную кровь русского народа и миллиарды нажитого им веками и тяжелыми трудами достояния, не для его просвещения и благоустройства, а для защиты и блага Пруссии, Австрии и Германского союза, — немцы с своей стороны никогда не жертвовали ни одним гульденом и ни одним пфеннигом для пользы России…» (Корнилов). Но этого мало.
Вместе с этим русская культура и русския училища в том крае более не проводились и опять на коренной русской земле стали открыватся польския школы, совершенно враждебно напущенные против России. Местом таких школ были костелы и монастыри.
Царствование Александра I было особенно враждебно русскому национализму. Просвещение попало в руки поляков и немцев. Попечителем Виленского округа был назначен друг императора Чарторыйский, Харьковского — Потоцкий, Казанского — Клингер, Юрьевского — Мантейфель и только в Петербурге и Москве были русские. Естественно, все эти инородцы стали настойчиво и энергично проводить польскую и немецкую политику, но никак не русскую. Много тому способствовал и двоедушный министр Народного Просвещения Завадовский. В царствование императрицы Екатерины он был ярый русский националист, — в царствование Александра I он был рабом Чарторыйского. «По странному случаю, — говорит Чарторыйский, — Завадовский воспитывался в польских иезуитских школах… Все располагало его к Польше и полякам: даже за его обедами угощали гостей непременно польскими кушаньями.
Мне стоило обратиться к нему с каким либо предложением и он всегда с величайшей готовностью и доброжелательством меня поддерживал»… Виленский университет, рассадник полонизации, получал прекрасные средства от казны, — кабинеты лаборатории и проч. не знали отказа. Вот что пишет сам Чарторыйский: «Виленский университет был в полном смысле польский и для польских провинций… Несколько лет спустя вся Польша наполнилась училищами, в которых польское национальное чувство могло совершенно свободно развиваться. Университет в высшей степени разумно и с замечательным одушевлением руководил делами. Данное направление никого тогда не поражало… император великодушно ему покровительствовал»… Виленскому университету был подарен древний Виленский, православный Пречистенский Собор, который поляками превращен был в анатомический театр… Нужно ли большего бесстыдства и кощунства… И это с ведения русской власти… Естественно, Вильна стала центром польской культуры, науки и литературы. Русские на свои средства своими руками и своим насилием ополячивали край… Виленский университет стал выпускать фанатизированную польскую молодежь, в числе коей были Мицкевич, Лелевель и др.
В каком положении находилось учебное дело в центрах Белоруссии и Литвы, я позволю себе сделать выдержку из доклада генерал-губернатора Хованского в 1824 г. «К прискорбию моему не нашел я в гимназиях белорусских губерний надлежащего устройства… В Белоруссии воспитание юношества находилось в руках католического и униатского духовенства; образование оного заключалось в школах, учрежденных при клоштирах иезуитских, пиарских и других монашеских орденов… Науки преподаются на польском и латинском языках (это в Белоруссии-то), — словесность заключается в обучении польскому, латинскому и некоторым иностранным языкам, — а русский остается в совершенном небрежении. Существенная же система наставников в сих училищах состоит в том, чтобы в учащихся поселят дух чистого полонизма, в чем они и достигают своей цели… От сей системы воспитания проистекает то, главнейшее зло, что природные белоруссы… питают какое-то равнодушие и неприязнь к коренным русским и ко всему русскому»…
Такими учреждениями в русском крае мы всецело обязаны Чарторыйскому и его сподвижникам: Фаддею Чацкому, Гуго Коллонтаю, Яну Сендецкому и др.
Диво ли, что на такой почве возросли 30 и 31 гг., а также 63 г., в восстаниях которых принимали участие не только учителя и ксендзы, но и студенты и гимназисты.
«В училищах сильно поддерживалась национальность польская: скрывали от воспитанников и движение образованности в России, и могущество её, и развитие её промышленности; но зато умели возвеличивать при всяком случае прелесть края польского, образованность поляков, их великую заслугу в успехах изящной словесности; с теплотой прославляли мужество, непобедимость польских воинов, добродетель поляков, их врожденное дарование ко всему и т. п. Россия оставалась для учеников неизвестною, — зато история Польши была известна со всеми подробностями и они не сомневались в возрождении Польши на основании понятий, какия им внушались в школе. Оттого юноши не любили Россию, но обожали Польшу» (Сбитнев).
Таково было воспитание юношества Белоруссии, Холмской Малороссии и Литвы. Таково было воспитание русского юношества под верховным надзором русского правительства и в пределах русского государства… Диво ли, что на такой почве возник польский мятеж 30–31 гг. и 63 г.? Диво ли, что в нем участвовали сами ополяченные русские… А вот действительно диво, — куда же смотрели русския власти? Неужто все ослепли?..
Откуда все сие? Из русской слепоты, небрежности, размякности, непонимания и даже недобросовестности… Во главе высшей администрации стояли большею частью инородцы: немцы, шведы, швейцарцы, финны, французы, поляки… Русская аристократия была терпима… Всем знатным инородцам не было большой охоты и желания — быть особенно национальными. На польских панов они смотрели, как на свою братию и им сочувствовали и помогали. Либеральные русские аристократы смотрели на польских панов, как на бедненьких, завоеванных и порабощенных, — а потому постоянию твердили местным служащим русским в Польше:
— Ах, вы их не обижайте, не тесните, не оскорбляйте их самолюбия… Они и без того чувствуют унижение в своем положении побежденного… Это люди культурные, чувствительные…
Тоже говорило и высшее местное начальство, поставленное в Польше из русских. Наши русские поменьше, и в самом деле поверили, что поляки действительно культурнее и просвещеннее их, грубых русских и потому старались их не давить, т. е. делать всякия поблажки всем их незаконным и преступным действиям…
Поляки быстро это сметили и на всех просьбах у начальства все эти паны, ксендзы и проч. являлись такими несчастными, придавленными, покорными… Да кроме того, они сумели скоро и угодить многим русским…
Зато несчастное русское быдло отдувалось за все перед этими панами и ксендзами.
В религиозном отношении для малороссов и белоруссов наступил такой гнет, такого деспотизма они не испытывали никогда. Во все время подчинения Малороссии, Белоруссии и Литвы Польше все церковные книги велись на русском языке. Отныне, под владычеством родной России, церковные книги заводили по-польски. Русский разговорный язык был изгнан и все проповеди велись по-польски.
Но вот в западном крае отменено крепостное право. Хлопы освободились от панов. Хлопы вздохнули. Теперь они стали понимать, что и они похожи на людей. Многие из них решили избавиться и от опеки ксендзов. Тысячи, десятки тысяч, сотни тысяч униатов решили вновь воссоединиться с православною церковью. Но и тут они встретили препятствие. И, как бы вы думали, кто стал ставить это препятствие? Русския власти… В массовом переходе русских хлопов в православие русския власти опять усмотрели бунт и запрещали переходить в православие… Что это? Затмение умов, — или преступление…
Всякия возражения в этом отношении считались буйством против оскорбленных и угнетенных панов и ксендзов и, при малейшем намеке со стороны последних, немедленно подавлялись русской властью.
Личность русского — ничто. Это — быдло. Его красивая жена или дочь принадлежала больше пану, управляющему или ксендзу, чем мужу или отцу. Собственность и имущество принадлежали более жиду, управляющему и пану, чем хлопу и он его мог лишиться каждую минуту. Продажа семейств оптом и враздробь совершалась на глазах русской администрации, как нечто законное и неотъемлемое. По польским законам, пан имел право жизни над хлопом. По русским — это не дозволялось. Но обыкновенно русския власти не видели и не замечали, как польский пан убивал подлого русского хлопа.
Положение русских крестьян в 30–31 г. было совершенно таково же, как и во время Железняка, Гонты и Гамайды. Еще хуже. Теперь были еще свои русския власти, которые быстро и энергично карали всякия восстания быдла против пана и жида… Когда же поднялось восстание польских панов в 1830 г., то русские хлопы обрадовались и во многих местах вспыхивала гайдаматчина… Но русские… расстреливали русских крестьян, чтобы они не смели бунтовать против бунтующих панов… Русские всегда были верны, себе и всегда делали то, чего им не следовало делать…
Не расстреливай русские русских крестьян во время польского восстания, восстание очень скоро прекратилось бы, да и последующих не было бы… и самый польский вопрос ныне в России не существовал… Это поляки прекрасно знают, — одни мы, русские, это не знали, или не поняли…
Только в царствование Александра III русские крестьяне западного края каплю вздохнули. Царь-националист и тут проявил свое отеческое попечение.