25 августа эскадра Ушакова вступила в Константинопольский канал и встала на якорь против дома русского посланника. Султан не выдержал, любопытство взяло верх, ему настолько хотелось поближе посмотреть на своих недавних врагов, на оснастку их судов, что он с приближенными отправился в канал. Как сообщал в своей реляции от 1 сентября Павлу I B.C. Томара, «в тот же день султан объезжал эскадру инкогнито. Он, придворные и гребцы на шести с ним лодках были в боснякском одеянии»[173]. Ушаков вел переговоры с руководством военного ведомства Турции, с английским послом о совместных действиях. В конце реляции русский посол сообщает: «Манифест объявления войны с Францией мне уже сообщили, но оный так длинен, что несколько дней надобно для переводу»[174].
Естественно, возникает вопрос, а реагировала ли на эти события пресса — иностранная, российская? Мы обратились к публикациям издаваемого в то время Москве «Политического журнала на 1798 год». Издание это было, как обозначено на его титульном листе, «перевод с немецкого». Да, переводили отдельные статьи из немецких журналов, но перевод делался и с получаемых писем из крупнейших европейских столиц, где редакция имела своих информаторов. Учитывая, что в этих письмах сообщались не только последние политические новости, но в них нередко содержался аналитический обзор событий в конкретном государстве, редакция не открывала имен их авторов. Журнал печатался в типографии Московского университета, у Ридигера и Клаудия. Особенностью публикаций было выделение редакцией в тексте отдельных слов и фраз курсивом. Этим делали акцент на наиболее важные моменты сообщений.
Вполне естественно, что в тот 1798 г., большое число статей «Политического журнала» было посвящено Франции и действиям ее молодого генерала Наполеона Бонапарта, или как его тогда именовали, — Буонапарте. К этим публикациям мы еще не раз обратимся.
В октябрьской книжке «Политического журнала на 1798 год» сообщалось, что 1 сентября в Константинополе вышло «от Порты объявление войны против французов», а через десять дней был издан манифест султана Селима III, который был послан ко всем европейским дворам. Он действительно был очень большой по объему, и написан прекрасным аналитиком, подведшим настолько серьезную базу под турецко-французские отношения, что, прочтя его, не оставалось никакого сомнения в правильности решения блистательной Порты. Начинался манифест такими словами:
«Мир и доброе согласие, существовавшие издревле между блистательною Портою и Франциею, не были никогда возмущаемы раздором и враждою. Верно наблюдая договоры, блистательная Порта не преставала поднесть точно исполнять условия оных, удовлетворять обязанностям дружбы, и при всех случаях подавать опыта искренней привязанности; истины сии известны всем Дворам.
В начале замешательства во Франции, за шесть лет пред сим, большая часть европейских Дворов соединились и вступили в союз против нее, и сколь ни явна была гнусность поведения франц. начальников, беззаконно похитивших бразды правления, блистательная Порта однако ж последовала системе нейтралитета единственно из уважения к древней дружбе, сопрягавшей ее с Французскою нациею, хотя неоднократно приглашаема была соединенными державами разрушить мир со Франциею и вступить с ними в соединение. В самое то время с одной стороны происходили величайшие злодейства во Франции, а с другой союзная армия приближалась к Парижу. Вскоре потом взяли австрийцы Валансиен, Конде и Кеноа, которые служат Франции ключом на севере. Англичане завладели Тулоном, единым арсеналом, который Франция имеет на Средиземном море, и военными кораблями, находившимися в Порте, а преданные королю были между тем в великой силе внутри государства. В таком положении дел слабость Франции и. крайность, в которой она находилась, были очевидны.
Блистательная Порта могла бы тогда же последовать примеру Дворов, но ее известная добрая вера не позволила ей уклониться от нейтралитета своей системы; и если бы рушила она мир со Франциею в то время, когда претерпевала она превеликий во всем недостаток, то трудные обстоятельства в Государстве ввергнули бы, наконец, жителей в уныние и отчаяние.
Всем однако ж известно, что блистательная Порта не только не решилась на такой поступок, но паче оказывала французам благоприятства, кои неоднократно навлекали на нее жалобы других Дворов.
Обозрев слегка военные происшествия и все случившееся, удобно усмотреть можно, сколь полезен был для французов нейтралитет блистательной Порты в течение войны.
Без сомнения, надлежало им за столь многие знаки великодушия сохранять навсегда ненарушимую дружбу к блистательной Порте.
А далее в манифесте объяснялось, что побудило Селима III к объявлению войны Франции. Это был не только захват Наполеоном Египта, но и поведение французских дипломатов и государственных деятелей, ведших двойную игру. Они постоянно сталкивали разные государства между собой, делая это исподтишка, за спиной:
«…Но особы, посреди замешательств и неустройств, вящ-ще усилившихся с нескольких лет во Франции, в захватившие с насилием и исключительно в свои руки правление государства, прибирали себе повсюду сообщников, и чтоб поправить свои дела и навсегда удержать власть за собою, положили опровергнуть и низринуть, по примеру Франции, все прочие благоустроенные государства; они восхотели привести род человеческий в состояние диких зверей, обманывая и прельщая простодушных ложною и мнимою своею вольностью. Разрушить все веры, опустошить города и области, ограбить собственность жителей, расторгнуть общественные союзы, есть основание сей вольности, а цель ее — возбуждать и всякими способами развращать без разбору всех подданных — дружественных или недружественных ближних или отдаленных держав и поощрять их к возмущению против своих государей и законных властей. Когда с одной стороны министры их при блистательной Порте, употребляя злоковарные пронырства и каверзы, кои обвыкли они употреблять везде, не преставали подавать ей уверения о дружбе, когда старались ввести ее в заблуждение бесчисленными хитростями и лукавствами, и когда беспрестанно возбуждали ее против других дружественных Дворов, то генералы и начальники французские в Италии не преставали с другой стороны, для развращения подданных Его Султанского Величества вероломно подсылать в Архипелаг, Морею и Румелию эмиссаров, пресловутых своими коварствами и бездельствами, и рассевать льстивые сочинения…
<…>Посол блистательной Порты в Париже имел, по посланным к нему повелениям, свидание с Министром Внешних дел Талейраном Перигордом, показал ему полученные от блистательной Порты письма, изъяснил содержание их, требовал точного ответа. Сей человек, забыв писанное от него прежде Руфену в вышеупомянутой депеше, явно отрекался от предприятия против Египта, и усугубя двоедушие и лукавство, не устыдился объявить что Буонопарте отправлен только для завоевания Малтийского острова, что истребление кавалеров Малтийских есть событие, выгодное всем мусульманам, и потому заслуживает признание блистательной Порты, и что Директория крайне желает сохранить и вящще укрепить существующую с нею давнюю дружбу. Сие явствует из ответа Али Эфендия»[175], — писалось в манифесте.
Удивительно, но даже Турция, которая много веков находилась с мальтийскими рыцарями в непримиримой вражде, и та не смогла скрыть своего неудовольствия и разочарования в действиях Франции против Ордена. Та циничность, с которой изъяснялся хитрейший дипломат Европы месье Талейран, по отношению к своим же соплеменникам, а большая часть Ордена состояла из французов, произвела на турецких правителей настолько неизгладимое впечатление, что даже в официальном манифесте это было отражено. Позже, как сообщил «Политический журнал», видя доброе отношение и активные действия русского императора, оказывавшего помощь Мальтийскому ордену и его кавалерам, изменил свое мнение и турецкий султан:
«Следствием помянутых мер было то, что, по объявлению турецкого Султана Российскому Посланнику в Константинополе, бывшие непримиримые враги Порты, Малтийские Рыцари будут отныне почитаемы и признаваемы как друзья турков»[176].
Мы не можем точно указать дату, когда пришло в Петербург известие о падении Мальты. Так, например, обнаруженное нами донесение А.Г. Лизакевича от 18 июня 1798 г., в котором русский поверенный сообщал Павлу I о падении Мальты, было получено 31 июля 1798 г., т. е. почти через полтора месяца: «.. французские агенты в Ливорне обнародовали реляцию, что генерал Бонапарте вступил 12 числа в Мальтийский порт… Французское войско овладело так же без всякого сопротивления всеми крепостями, укреплениями, дворцом, казною, гошпиталем святого Иоанна, арсеналом и прочими местами. Генерал Бонапарте приказал поверенному в делах Вашего Императорского Величества выехать из Малты в три часа. Он назначил Гроссмейстеру 30 тыс. гульденов годовой пенсии, с обещанием иметь об нем далее попечение, и приказал Ему низложить свое достоинство. Всем чужестранным кавалерам велел оставить Малту в два дни»[177].
Но думается, что Павел I узнал об этом трагическом событии раньше. Примерно во второй половине июля в российской столице стали появляться не только изгнанные с острова, но и покинувшие другие государства мальтийские рыцари. Для Джулио Литта это было равносильно концу существования Ордена, чего ни он, ни другие рыцари и представить себе не могли.
Обратимся к «Политическому журналу на 1798 год». Первое сообщение о падении Мальты было помещено уже в июльской книжке журнала, к сожалению, даты цензурного разрешения пока не удалось найти, а в журнале ее тогда не было принято проставлять. В редакционной статье сообщалось о последних событиях французского похода в Египет: