Такие позиции неизбежно приводят общих семантиков к агностическим выводам и следствиям. Общие понятия и все абстрактные логические категории рассматриваются вне их реального отношения к предметному миру; они не что иное, как «термины», и поскольку им ничто не соответствует, то от них свободно можно отказаться (Кожибский). Семантический принцип нетождественности понятий и слов с предметами ведет к их двойному разрыву и лишает их тем самым познавательного смысла. Принцип неполноты безграничность и неисчерпаемость предметного мира противопоставляет конечным и ограниченным познавательным категориям, лишая последние содержательного смысла; неопределенное «ЕТС» находится вне сферы достижения познания. Принцип самоотражаемости невозможность абсолютно исчерпывающего описания явлений превращает в невозможность адекватного отражения вообще объектов действительности с помощью понятий и слов в силу неосуществимости бесконечного процесса самоотражения. Момент относительности познания абсолютизируется и по старым позитивистским схемам ведет к агностическим следствиям.
Смертельным ударом, coup de grâce, самой себе общей семантики явился ее отказ от пользования языком слов. Экстенсиональная ориентация, заменяющая интенсиональное языковое мышление, и есть мышление вне общих логических форм и их языковых выражений. Эта ориентация на бессловесное мышление, оперирующее изменчивыми и единичными чувственными данными, гносеологически есть движение по нисходящей линии и действительно демонстрирует самоотрицание общей семантикой первоначально провозглашенного примата языка. Отсюда и отрицание смысла истинности и языковых, и логических категорий, получающих у представителей общей семантики иллюзорный характер. Плюралистический релятивизм приводит к полному отрицанию объективной истинности. Истина, говорит Лоувилл, каждому представляется по-разному. Она лежит на дне колодца, и тот, кто смотрит вниз в поисках ее, видит на дне лишь свой собственный образ.
Следовательно, и методологические построения общих семантиков – прежде всего схема «унифицированной науки» Кожибского и другие – лишаются содержательно-познавательного смысла и служить каким бы то ни было Органоном познания не могут. Методы развития знания, не ведущие к достижению его объективной истинности, не есть действительные методы.
Весьма интересным и знаменательным явлением философской мысли XX в. явилось гуссерлианство, гносеологические идеи которого в особенности претендуют на оригинальность и решение всех познавательных проблем, перед которыми пасуют все другие гносеологические учения.
Феноменология представляет собой определенную альтернативу психологизму, релятивизму и другим формам субъективизма, а также и априоризму, переводящему гносеологические категории в трансцендентную для мышления сферу, фактически отрывающему эти категории от реального мыслительного процесса. Выступив первоначально с критикой подобных систем, она провозгласила гносеологическую программу, претендуя на создание новой теоретической дисциплины как «строгой науки», имеющей значение гносеологического фундамента для всего – и общефилософского, и специально научного – знания. Эта программа развивалась, конкретизировалась, трансформировалась и в настоящее время выступает с еще более широкими целями, нежели у самого Гуссерля.
Современный американский феноменолог М. Фарбер в книге «Цели феноменологии» отмечает следующие задачи, подлежащие решению с помощью феноменологического метода. Во-первых, обеспечить создание единой теории познания и науки; во-вторых, установить базис мышления и основания логики; в-третьих, определить роль в познании интеллекта и эксперимента; в-четвертых, определить универсальное «поле философских исследований» и осуществить «идеал полной дескриптивной философии» (427, стр. 14).
Сам Гуссерль конечной целью феноменологической программы объявил создание Органона трансцендентального познания, основанного на чистых, внеэмпирических, априорно-теоретических принципах, предшествующих всякому конкретному познавательному процессу. «Великий Органон трансцендентального познания», как его представляет сам Гуссерль, это и есть феноменология «как наука о трансцендентальном сознании». Такой Органон должен обеспечить теоретическое единство всего познавательного процесса и открыть пути достижения истины.
Несомненно, феноменологическая альтернатива крайнему субъективизму и метафизическому априоризму имеет некоторое рациональное значение. Она не только показывает их гносеологическую несостоятельность, но и выдвигает: (a) идею объективной значимости теоретических категорий и (b) идею предметности сознания, направленности познания на предмет, наполнения феноменов сознания предметным содержанием.
Идея объективности в гуссерлианской феноменологии претерпела определенную трансформацию. Последняя идет по линии отказа от понимания объективности как антитезы субъективизму. Формально гуссерлианский Органон выражает некоторое единство объективного и субъективного, но в этом единстве постепенно доминирующей становится идея субъективности познания. Предмет истинного знания конституируется в процессе неокартезианского cogitationes.
Вполне логичным явился и следующий шаг в эволюции гуссерлианских идей – введение поздним Гуссерлем понятия «жизненного мира». Это – мир обыденного опыта познающего субъекта, его мнений, представлений, верований, это – мир субъективного и релятивного.
Характерно, что современные последователи Гуссерля выделяют именно этот аспект его идей.
В последнее время имеет место еще большее усиление субъективистских тенденций в феноменологии. Они весьма явственно проявились на коллоквиуме во время XIV Международного философского конгресса по теме «Брентано, философская психология и феноменологическое движение».
В центре дискуссий на коллоквиуме стояли проблемы феноменологической психологии, связанные, так же как и проблемы «жизненного мира», с идеями позднего Гуссерля. Главное внимание было уделено идеям «психогнозиса», идущим от Брентано, согласно которым, как это сформулировал в своем докладе Л. Ландгребе, «все вопросы познания должны получить окончательное обоснование в психологии» (406, т. II, стр. 151).
Из этих идей всецело исходили и другие докладчики – Р. Чисхолм, К. Фишер, Д. Сэнфорд. Они подчеркивали решающее значение психических «актов познания», необходимость «психологических предпосылок» для определения критериев истинности суждений, роль психологии вообще, обладающей, по словам Фишера, «высшей ценностью по сравнению со всеми другими науками» (406, т. II, стр. 207).
Это возвращение к брентановскому психологизму в значительной мере обесценивает гуссерлианскую критику психологизма вообще. Теоретическая несостоятельность гносеологических идей феноменологии заключается, разумеется, не в самом факте анализа субъективного аспекта познания, в том числе и анализа психических актов, а в том приоритете, который в конце концов отводится этому аспекту. Субъективизм, хотя и в своеобразной форме, выступающий даже в некотором единстве с «новой объективностью», определяет сущность гуссерлианского Органона, который, непосредственно к тому же направленный против научных истин, не может выполнить функции «науки о трансцендентальном сознании», не может стать поэтому каноном теоретического знания.
На новое философское и методологическое откровение, в последнее десятилетие в особенности, предъявил свои претензии структурализм. Мы подчеркиваем в контексте нашего рассмотрения этих вопросов его претензии именно на универсальную методологию познания.
Как определенный метод анализа структурализм восходит корнями к идеям теоретической лингвистики Ф. де Соссюра, Н. Трубецкого, Р. Якобсона. В работах де Соссюра, созданных еще в начале века, была развита методологическая схема, в значительной мере определившая главные черты современного метода структурального анализа.
К. Леви-Стросс дает следующую его характеристику. Во-первых, необходимо собрать и проанализировать отдельные, частные факты, составить их максимально полный перечень; во-вторых, установить взаимные связи между фактами, сгруппировать их и выявить внутренние коррелятивные отношения; в-третьих, синтезировать все в единое целое, составить системы соответствующих элементов, создавая таким путем единый тотальный объект исследования (см. 459, стр. 18 – 23).
Логически следующим шагом становится расширение сферы этой методологии, что Леви-Стросс осуществляет, отправляясь от лингвистических объектов исследования. Сначала создается некоторая модель языковых связей, затем на ее основе устанавливаются соответствующие отношения в сфере родственных связей, далее происходит переход к анализу форм мышления, создается «теория разума», от нее следует переход к теории мифов и, наконец, к созданию теории общества в целом. При этом он допускает, что генерализация метода возможна и от других элементов как исходных.
М. Фуко примерно с тех же позиций подходит к анализу широкого круга вопросов истории, языка, науки, культуры, искусства. Его главная мысль состоит в том, что лингвистические структуры как внутренние согласованные системы выражают и определяют состояние культуры в разные века истории человечества. Он рассматривает лингвистические структуры в качестве автономных, в которых различные элементы определяют соответствующие стороны общественной жизни. Весь первый том «Капитала», по его мнению, представляет собой раскрытие смысла и значения термина «стоимость»; «весь Ницше» сводится к нескольким терминам греческого языка; Фрейд базируется на «немых фразах», на мечтах, фантазмах, на «являющейся речи» (см. 431, стр. 311). В новой работе «Археология знания», вышедшей в 1969 г., Фуко еще сильнее подчеркивает значение лингвистических структур как определяющих объектов познания, на основе которых единственно возможно адекватное знание социальных и экономических отношений. Он отрицает в истории наличие общих законов, истории в целом не существует-де вообще, налицо только частные «истории» или различные виды «практики» – медицинской, технической, экономической, политической и т.д. Решающим видом практики выступает практика речи, ее познание есть ключ к познанию всех социально-исторических явлений (см. 430).