Но рабочих прежде всего интересовали ограничение трудового дня и повышение зарплаты. После начала забастовки в текстильном регионе штатов Пуэбла и Веракрус (именно там происходили кровавые волнения в 1907 году) правительство инициировало совещание предпринимателей и рабочих под эгидой Министерства внутренних дел. Рабочие просили, чтобы на совещании председательствовал лично Мадеро, но тот отрядил вместо себя своего брата Густаво.
Начавшиеся 20 января 1912 года переговоры шли трудно, но все же удалось достичь компромисса. На предприятиях текстильной отрасли устанавливался десятичасовой рабочий день, причем там, где он уже был закреплен, предпринимателей обязывали повысить зарплату. На остальных предприятиях рабочее время сокращалось до 10 часов без повышения оплаты труда. Добился Густаво и обещания не брать на работу «слишком маленьких детей», однако конкретный возраст оговорен не был. Слабым местом достигнутого компромисса был его необязательный характер. Однако рабочие убедились в своей силе, и процесс формирования профсоюзов пошел ускоренным темпом.
В июле 1912 года под эгидой министра развития Эрнандеса состоялась еще одна конференция, участники которой попытались кодифицировать основные положения взаимоотношений рабочих и предпринимателей. На этот раз рабочих уже представлял избранный специально для переговоров комитет. Была установлена минимальная заработная плата – 1,25 песо в день.[207] Максимальная продолжительность работы не должна была превышать 10 часов в дневное и 9 часов в ночное время. Устанавливался 15-дневный отпуск. Мастерам запрещалось принимать от рабочих подарки (в основном вынужденные) и использовать грубые выражения в отношении подчиненных. Были наконец-то запрещены все фабричные магазины. Заработная плата отныне выплачивалась только в национальной валюте, а не в суррогатах отдельных компаний. Не разрешалось принимать на работу детей до 14 лет.
Бесспорно, новый компромисс был важным завоеванием рабочих. Проблема заключалась в том, что он опять не имел силы закона, а был добровольным обязательством предпринимателей. Причем предпринимателей только одной отрасли – текстильной. Для наблюдения за ходом реализации договоренностей рабочие создали в Мехико Постоянный комитет трудящихся. Но и этот комитет не имел никаких законодательно закрепленных прав. В декабре 1912 года правительству пришлось принять специальный закон, по которому оно предоставляло налоговые льготы тем компаниям, которые полностью соблюдали достигнутые договоренности.
В самом конце правления Мадеро Департамент труда наконец приступил к разработке трудового кодекса, но свержение президента помешало его рассмотрению Конгрессом.
Мадеро был раздосадован тем, что, несмотря на благожелательную позицию правительства по отношению к нуждам пролетариата, в стране как грибы после дождя возникали анархо-синдикалистские профсоюзы, стоявшие на позициях бескомпромиссной борьбы с государством. Вообще анархосиндикализм свойственен именно идейно незрелому, молодому пролетариату, каким и был в начале XX века мексиканский рабочий класс. Анархосиндикалисты видели в профсоюзах ни больше ни меньше как альтернативу государству, которое они хотели разрушить. Исходя из этого, подобные профсоюзы считали «мелочью» борьбу за улучшение условий труда. Они занимались только борьбой политической. Показной радикализм анархосиндикалистов обеспечил им на первых порах большую популярность, особенно в столице.
Испанский рабочий-анархист Амадео Феррес создал в Мехико профсоюз типографских работников «Лус» («Luz», то есть «Свет») и политическую группу «Интеллектуальные рабочие». В июне 1912 года к ним присоединился профессор-анархист из Колумбии Франсиско Монкалено, придавший группе подпольный характер. В сентябре в Мехико был создан «Дом рабочих мира», который издавал собственную газету и пользовался влиянием среди тысяч трудящихся.[208] В январе 1913 года популярность «Дома» сильно выросла, так как он провел серию эффектных забастовок, сопровождавшихся блокадой предприятий и уличными сражениями с полицией. (Полицейских рабочие, наслышанные о событиях в далекой России, называли «казаками».)
Правительство попыталось создать в качестве противовеса «Дому рабочих мира» свой профсоюз – «Великую лигу рабочих». Однако сторонники «Дома» пришли на учредительное собрание лиги, добились своего избрания в руководящие органы и сразу же приняли решение о самороспуске организации.
Несмотря на рост популярности анархо-синдикализма в Мексике, правительству Мадеро все же удалось существенно снизить накал трудовых конфликтов в промышленности. В отличие от аграрного вопроса, успехи Мадеро в решении вопроса рабочего неоспоримы и по тем временам были довольно прогрессивными даже в мировом масштабе.
В конце 1912 – начале 1913 года Мадеро казалось, что ситуация в стране наконец-то стабилизировалась. Было покончено с крупными мятежами «справа» и «слева», а Сапата больше не представлял собой фактора национальной политики. Однако правительство Мадеро в политическом смысле висело в воздухе. Прибывший в Мехико в конце 1912 года кубинский посол Мануэль Маркес Стерлинг передал в Гавану следующее мнение об обстановке в стране: «Вы прибыли в плохое время… и вскоре Вы увидите развал правительства, а самого Мадеро, возможно, на пути в Европу. Он является апостолом, которого презирают высшие классы общества и которому не доверяют низшие классы».[209]
Надежда для Мадеро как будто бы забрезжила на внешнеполитическом фронте. Президентские выборы в США осенью 1912 года выиграл кандидат демократов профессор Вудро Вильсон, который вступил в должность в январе 1913 года. Вильсон слыл прогрессивным политиком и противником вооруженных интервенций США в Латинской Америке. Мадеро надеялся, что Вильсон найдет замену своему однофамильцу – послу США в Мехико, так как враждебность того к президенту страны пребывания была уже общеизвестной.[210] На новогоднем приеме Мадеро предложил временному поверенному в делах США Шайлеру направить в самый беспокойный штат страны Чиуауа (там еще действовали разрозненные отряды ороскистов) «компетентного и непредвзятого представителя», который смог бы сам убедиться в том, что слухи о всеобщем хаосе в Мексике являются изрядным преувеличением. Мадеро подчеркнул, что армия полностью лояльна правительству. Здесь он ошибался.
В октябре 1912 года в кубинской столице Гаване встретились два генерала мексиканской армии: Мануэль Мондрагон и Грегорио Руис. Они проанализировали причины неудач всех мятежей против Мадеро и пришли к выводу, что поднимать восстание надо только в столице. В ином случае, учитывая размеры страны, у правительства всегда будет время собрать верные силы и подавить мятеж. Новые заговорщики вернулись в Мехико как раз во время подавления мятежа Феликса Диаса в Веракрусе. Они немедленно подкупили тюремную охрану и установили контакт как с самим Диасом, так и с генералом Рейесом. Оба генерала сразу же согласились участвовать в новом мятеже, и Рейес посоветовал наладить связь с Уэртой. На встречу с выздоравливавшим после операции на глазах Уэртой Сайяс Энрикес (тот самый, который когда-то рекомендовал Порфирио Диасу лично возглавить революционное движение) отправил двух представителей. Уэрта согласился, что Мадеро необходимо убрать, но считал, что время для этого еще не настало. На самом деле он просто не хотел быть в будущем заговоре на вторых ролях и видел в президентском кресле не Феликса Диаса или Рейеса, а только себя.
В январе 1913 года заговорщики уточняли план вступления, привлекая к нему все новых офицеров. Столичные газеты наперебой кричали о воцарившейся в Мексике анархии и о неспособности правительства управлять нацией.[211] Однако даже вернувшийся после Нового года в Мехико Вильсон был вынужден признать в депеше в госдепартамент от 7 января 1913 года, что «революционное», т. е. антиправительственное, движение в Мексике идет на убыль. Интересно провидческое предсказание Вильсона, содержавшееся в той же депеше: «По всей Мексике наблюдаются политическая нестабильность и недовольство, которые могут в любой момент привести к свержению правительства»
Между тем заговорщики нашли, казалось, нового Ороско, который должен был повторить мятеж в Чиуауа, когда реакционеры восстанут в Мехико.
Естественным кандидатом на роль нового лидера северных повстанцев представлялся сидящий в столичной тюрьме Вилья. Тот продолжал писать Мадеро письма, требуя личного свидания, но в ответ президент холодно сообщал через секретаря, что может гарантировать только одно: дело Вильи будет расследовано с полным соблюдением закона. Однако Вилья, похоже, в этом сильно сомневался. Когда он потребовал, чтобы ему продолжали выплачивать генеральскую зарплату, выяснилось, что по документам военного ведомства он вообще не проходит как генерал. Вилья недоумевал: почему же тогда его судит военный суд? Им овладевало отчаяние. Он предлагал Мадеро направить его на борьбу с Сапатой или разрешить эмигрировать за границу, в Испанию. Мадеро отвечал, что возможность эмиграции Вильи в Испанию изучается.
На фоне активной деятельности Гонсалеса в защиту Вильи холодность Мадеро к своему бывшему соратнику просто поражает. Он продолжал считать Вилью случайным в политике человеком, наемником, опасным для стабильности и мира в стране. Даже мнение любимого брата Густаво, относившегося к Вилье с симпатией, не играло для президента большой роли.
Но в октябре 1912 года защищать Вилью неожиданно взялись два новых адвоката. Один из них раньше был сотрудником секретной полиции Диаса.[212] Адвокаты стали требовать перевода Вильи в военную тюрьму, что и было сделано в ноябре. Время выбрали не случайно – именно тогда провалился мятеж Феликса Диаса, и заговорщики искали свежих людей для борьбы с Мадеро. В военной тюрьме Вилья быстро установил контакт с молодым служащим Карлосом Хуареги, по некоторым данным – крестником самого Рейеса. Хуареги пронес в тюрьму пилу. Вилья спокойно перепиливал решетки под аккомпанемент игравшего неподалеку военного оркестра.