Вопрос о политической автономии был самым тесным образом связан с основной проблемой Мексики – чудовищным неравенством в распределении земель. Ведь именно назначенные сверху префекты обеспечивали интересы асиенд, которые под разными предлогами отбирали у деревень земли.
6 января 1915 года Карранса издал радикальный декрет по аграрному вопросу, который, вне всяких сомнений, не появился бы, не будь в стране гражданской войны с Вильей и Сапатой.[416] Декрет провозглашал возврат деревням всех незаконно отнятых у них сельскохозяйственных земель, пастбищ и водных ресурсов. Землю предполагалось или возвращать общинам, или передавать в частную собственность. Карранса хотел сделать из крестьян-общинников нечто вроде американских фермеров. Но не это было главным в декрете, а то, что он сразу начал претворяться в жизнь. Генералы Каррансы на местах получили широкие полномочия, и степень радикальности аграрных преобразований зависела только от степени революционности того или иного генерала.
Губернатор Веракруса, член Революционной конфедерации Луис Санчес Понтон немедленно приступил к разделу асиенд. В Соноре Плутарко Кальес (Хилл был отозван в распоряжение Обрегона) издал брошюру «Земля и книги для всех». В ней он не только поддерживал идею раздела помещичьих хозяйств, но и предлагал законодательно ограничить максимальный надел земли в руках одного собственника. Программа Кальеса в этом смысле ничуть не уступала по радикализму тому, что делал в Морелосе Сапата.
Обрегон намеревался привлечь на свою сторону и мексиканских рабочих. Это было сделать нелегко, если учесть ужасные условия повседневного быта жителей столицы, да и Веракруса после прихода туда войск Каррансы. Но Обрегон решил воспользоваться именно этими трудностями. Как уже упоминалось, он обложил налогами в пользу бедных церковь и предпринимателей. И хотя реальных денег так и не поступило, сами по себе эти меры, конечно, расположили к Обрегону столичных рабочих и текстильщиков Рио-Бланко и Веракруса. Под эгидой Доктора Атля и «Дома рабочих мира» был создан социальный фонд помощи, куда Обрегон передавал часть реквизированных денег и продуктов. Все эти меры сопровождались «социалистической» демагогией Доктора Атля, который живописал сапатистов и вильистов как наймитов реакции и зараженных религиозными предрассудками мелких собственников.[417] Пролетарские газеты публиковали даже частью вымышленные сообщения о зверствах сапатистов в отношении рабочего класса.
Еще по пути из Веракруса в Мехико Обрегон устраивал в каждом вновь занятом городе музыкально-политические вечера. Сначала Доктор Атль и его соратники выступали с пламенными речами о необходимости улучшения жизни пролетариата, а потом походный оркестр Обрегона играл танцевальную музыку. Еще никогда правительство или армия так не обхаживали рабочих. И, как потом оказалось, Обрегон много ждал взамен от пролетариев.
Уже в феврале 1915 года Доктор Атль попросил рабочих-механиков влиться в военное производство на столичном арсенале. Правда, выяснилось, что и сам арсенал, и его работники должны переехать в Веракрус. Реакция пролетариата не была единодушной, но лидеры «Дома рабочих мира» не сидели без дела и уже 10 февраля приняли решение о формировании специальных пролетарских воинских частей для поддержки Обрегона в борьбе против «реакции». Позднее их назовут «красными батальонами». Помимо «Дома» с таким же предложением обратился к Обрегону профсоюз водителей трамваев. На встрече в «Доме» 19 февраля собрались уже почти все профсоюзы столицы, которые тоже решили участвовать в формировании воинских частей. Энтузиазм рабочих подогревал постоянными выступлениями Доктор Атль. За первые три недели нахождения Обрегона в Мехико он произнес около 40 речей.
Обрегон прекрасно понимал, что чисто военная ценность около 600 рабочих-добровольцев была весьма сомнительной, ведь большинство из них не имели никакого боевого опыта. Однако с политической точки зрения его успех ошеломлял. Рабочие действительно поверили в то, что Сапата и Вилья являются наймитами реакции, и встали на сторону помещика Каррансы. Армия Обрегона численно почти удвоилась, и он уже знал, на каких ролях он будет использовать «красные батальоны» в предстоявшей решающей схватке с Вильей.[418]
Следует подчеркнуть, что, будучи, несомненно, крестьянскими лидерами, и Вилья, и Сапата с симпатией относились к рабочему движению. Роке Гонсалес Гарса сам призывал рабочих к «здоровому радикализму» в борьбе за свои интересы. В правительстве Конвента продолжал работать департамент по труду, созданный Мадеро. Именно Сапата официально передал «Дому рабочих мира» самовольно конфискованный этой организацией монастырь, гда и расположилась штаб-квартира этой организации. Вилью активно поддерживали железнодорожники и горняки. В марте 1915 года в Мехико прошла 10-тысячная демонстрация профсоюза учителей в поддержку Конвента.[419] Многие деятели «Дома» восхищались Сапатой как идейным революционером, несмотря на то, что анархистское руководство этой организации возмущалось показной религиозностью многих простых сапатистов.[420] В рабочих батальонах Обрегона было гораздо больше ремесленников и безработных, чем фабричных рабочих.
Таким образом, можно сделать вывод, что Обрегона и Каррансу поддержал не рабочий класс Мехико, а конкретная организация – анархистский «Дом рабочих мира», причем по принципу «ты мне – я тебе». «Дом» обязался поставить Обрегону под ружье рабочих, а Обрегон выразил готовность считать «Дом» единственным партнером правительства в решении рабочего вопроса.
Если Карранса занялся социальным реформаторством не от хорошей жизни, то Сапата наконец получил возможность беспрепятственно реализовать все положения «плана Айялы», пусть только в масштабе Морелоса и территорий сопредельных штатов. Министр по аграрным вопросам Палафокс привез из Мехико молодых землемеров, которые немедленно стали проводить кадастровый учет и изъятие в пользу деревень несправедливо отторгнутых у них плантаторами земель.[421] Власть в штате теперь была народная, и в спорных случаях решения принимались в пользу крестьян. Сапата не предписывал формы собственности, разрешая как восстановление общин, так и выделение частных наделов.
В Морелосе коренным образом изменилась структура земледелия. На бывших плантациях сахарного тростника вновь стали выращивать традиционные кукурузу и бобы. Для Сапаты в условиях военного времени это оказалось не выгодным. Ему, как и Вилье, требовались деньги, а их можно было выручить, только продавая сахар за границу. Поэтому пришлось сохранить некоторые конфискованные плантации, которые были фактически объявлены государственной собственностью. За счет их производства удовлетворялись некоторые нужды повстанческой армии.
Если Карранса всячески строил из себя социального радикала и реформатора, то Вилье примерял на себя противоположный имидж. Каррансисты и так рисовали его как бандита и Робина Гуда, поэтому Вилье приходилось быть особенно осторожным в социальных преобразованиях. Кроме того, в отличие от Сапаты, которого пока не тревожил в Морелосе противник, Вилья вел постоянные боевые действия на пространстве в сотни тысяч квадратных километров. Твердо вильистская администрация контролировала лишь Чиуауа, но и там все экономические решения были подчинены только одному – получению средств для все разраставшейся войны. Карранса мог спокойно играть в реформы, имея в своих руках доходы от таможен Тампико и Веракруса. (Кстати, он потребовал, чтобы все иностранные нефтяные компании получили у его правительства новые лицензии на добычу полезных ископаемых.)
Как и Карранса, Вилья восстановил в Чиуауа местную автономию, передав власть избранным при Мадеро советам. Однако по всем военным вопросам эти органы подчинялись местным военным командирам. Это было вызвано не только объективными нуждами войны, а еще и тем, что, не обладая политической программой или политической организацией, Вилья не располагал, в отличие от Каррансы и Сапаты, кадровым резервом гражданских администраторов, способных проводить в жизнь социальные реформы. Поэтому он полагался только на лично преданных офицеров «Северной дивизии». В большинстве своем выходцы из городской и сельской бедноты, они придерживались, как правило, более радикальных взглядов, чем представители консервативных средних слоев, из которых зачастую состояли местные администрации времен Мадеро. К некоторым командирам Вильи простые люди обращались даже с просьбами решить их семейные проблемы, например, вернуть ушедшего к другой женщине мужа.
Если на территории, подвластной Каррансе, царила жесткая военная диктатура, то в Чиуауа еще в начале 1914 года формировались политические партии, готовившиеся к губернаторским выборам. В октябре 1914 года был разработан закон о выборах в штате. Выборы наметили на последнее воскресенье ноября, однако начавшаяся гражданская война отодвинула их на неопределенное время.
Что касается раздела конфискованной земли клана Террасаса-Криля среди крестьян, то Вилья не стал этого делать – опять же, по соображениям военного характера. Он хотел сохранить асиенды как средство финансирования военных закупок в США. К тому же опасался, что если раздать солдатам «Северной дивизии» землю немедленно, то ее численность резко сократится. А ведь все части Вильи были добровольческими. Пока же конфискованными асиендами продолжали управлять отдельные генералы или администрация штата.
В отличие от Каррансы, Вилья искренне уважал покойного Мадеро и стремился задействовать интеллектуальный потенциал сподвижников бывшего президента. Выработать закон о будущей аграрной реформе он поручил Мануэлю Бонилье, министру экономики в правительстве Мадеро, взгляды которого по земельному вопросу были довольно консервативными.