В эпоху «порфириата» активно были вовлечены в процесс производственной и общественной жизни мексиканские женщины. Среди примерно 800 тысяч рабочих, считая ремесленников, представительниц слабого пола насчитывалось около 200 тысяч. Однако дело здесь было отнюдь не в прогрессивном феминизме режима дона Порфирио. Просто женщинам платили в два раза меньше, чем мужчинам, и использовали их на самом тяжелом и монотонном труде, прежде всего в текстильной промышленности, а также на сигаретных фабриках, где они вручную скручивали сигары. Но надо отдать должное тому факту, что в начале XX века женщины получили широкий доступ к образованию. В 1887 году медицинская школа Мехико выдала диплом первой женщине-врачу. 65% учителей начальных школ в начале прошлого века тоже были женщинами. Только в правительственном аппарате служили около 2 тысяч женщин. Правда, выше секретарш и телефонисток они не поднимались.
Рацион рабочих и крестьян был примерно одинаков - те же неизменные кукурузные лепешки, бобы и пульке. Даже работники крупных скотоводческих асиенд ели мясо только по большим праздникам.
В конце колониального периода сельскохозяйственный рабочий мог купить на зарплату за 250 дней работы 37,5 гектолитра кукурузы, в 1891 году -42,5, а в 1908 году - только 23,5. Причем на закате «порфириата» даже начался процесс сокращения реальной заработной платы. Средняя зарплата в целом по стране составляла 39 сентаво в день в 1898 году и только 30 сентаво - в 1911 году. Даже апологеты режима Диаса признавали, что средний мексиканец в конце его правления ел не лучше, чем в начале. Правда, и не хуже, добавляли они.
Отсутствие достойного жилья и хорошо оплачиваемой работы не позволяло многим мужчинам создать нормальную семью. В конце правления Диаса, который старался подчеркнуть свою заботу о семейных ценностях, 40-45% детей в Мексике рождались вне брака (в 70-е годы XIX века - всего лишь около 20%). А в столичном федеральном округе внебрачных детей было более 60%. От половины из них к тому же отказывались оба родителя.
В соответствии с «научной» теорией позитивизма, которая стала официальной идеологией Мексики времен «порфириата», все беды человека, вроде пьянства, проституции и бедности, были не следствием социальных условий жизни, а коренились в самой человеческой природе. И государство, исходя из такого постулата, могло лишь как-то ограничить и упорядочить все эти прискорбные явления. Оттого-то, в подражание «трезвой» Америке, в Мексике и пытались ограничить употребление «нецивилизованного» пульке. Правительственная пресса с негодованием писала, что от алкоголизма умирает дюжина граждан из каждой тысячи, в то время как в США - только трое. В 1903 году от алкоголизма и цирроза печени умерли более 2 тысячи мексиканцев, причем большая часть этих смертей пришлась на столицу.
Неудивительно: в 1901 году в Мехико было 946 дневных и 365 ночных пуль-керий (то есть одна на 307 жителей) - и только 34 хлебных магазина и 321 мясная лавка. Из 8 миллионов литров горячительных напитков, произведенных в Мексике, на пульке приходилось 94%.
Правда, те же газеты с удовлетворением констатировали, что мексиканцы все же пьют меньше, чем «русские мужики». При этом, однако, появлялась масса псевдонаучных опусов о якобы природной склонности индейцев к алкоголизму.
Правительство отучало жителей от пульке в основном с помощью репрессивных мер, чем восторгались продиасовские газеты, так как с точки зрения классического позитивизма и либерализма государству вообще не пристало этим заниматься. Штаты принимали законы, по которым в пуль-кериях не должно было быть окон, женщин и музыки. Мол, тогда, никто и не захочет посещать эти злачные заведения. В некоторых штатах пытались запретить работу питейных заведений после шести часов вечера, чтобы уберечь от пьянства возвращавшихся домой рабочих. Появились в уголовных кодексах ряда штатов и наказания за нахождение в нетрезвом виде в общественных местах. Власти отказывались понять, что большинство граждан пили от безысходности, чтобы хотя бы на время отвлечься от заполненной тяжелым и низкооплачиваемым трудом жизни. К тому же французские вина были мексиканцам просто не по карману, а литр пульке стоил 6-7 сентаво. Признавалось, правда, что именно употребление алкоголя при плохом питании ведет к росту заболеваемости туберкулезом.
Итак, в социальном смысле «порфириат» принес подавляющему большинству населения (прежде всего аграрного) ликвидацию самой материальной основы существования. Мы уже говорили, что в некоторых штатах, например в Морелосе, свыше 99% всех крестьян лишились земли. Не случайно именно Морелос позднее стал одним из главных очагов революции. Средние слои были недовольны олигархизацией экономической и политической жизни, так как она лишала их возможности любого нормального карьерного роста. Будущие генералы и министры революционных правительств при Диасе смогли подняться только до уровня телефонистов, писарей или мелких торговцев.
Не менее важными с точки зрения анализа причин революции является и крупнейшая географическая метаморфоза Мексики, произошедшая во время «порфириата».
До начала строительства железных дорог к американской границе весь север Мексики был гористой и пустынной, практически не заселенной территорией. После введения в строй железных дорог резко возросла стоимость земли в граничащих с США штатах Сонора, Чиуауа и Коауила. Местные помещики немедленно включились в прибыльный бизнес, связанный с поставками в США промышленного и сельскохозяйственного сырья. На север из центральных и южных районов страны с 1877-го по 1910 год переселились примерно 300 тысяч человек. В 1910 году только в штате Коауила было 115 тысяч иммигрантов из других районов страны, в Чиуауа - около 50 тысяч.
Благодаря этому стали бурно расти северные мексиканские города. В Монтеррее (центре мексиканской металлургии) в 1877 году проживали 14 тысяч человек, а в 1910-м - 79 тысяч.98 Торреон стал крупным железнодорожным узлом, и его население превысило к 1910 году 43 тысячи человек. Между тем это местечко только в 1893 году получило статус деревни, а городом сделалось лишь в 1907-м. До того, как уже известный нам полковник Грин начал добывать медь в Кананеа, это был сонный поселок с населением в 200 человек. В начале XX века Кананеа превратился в крупнейший город штата Сонора с населением 25 тысяч человек. Если до строительства железных дорог до отрезанной горами от центра Соноры добирались только морем, то теперь этот штат был связан с внешним миром. Правда, в основном с США. Тысячи жителей штата отправились на сезонные работы за границу. Вскоре сонорцев стали называть «мексиканскими янки». Если в центре страны подражали Франции, то на севере - Америке. Там пили виски и старались отдать своих детей в американские школы. Никакой экономической связи с центральной Мексикой Сонора не имела.
Зато крупнейшие помещики штата, как ни странно, были ярыми противниками войны, затеянной Диасом против индейцев яки, которые издавна жили в Соноре. Дело в том, что яки делились на мирных («мансос») и воинственных («бронкос»). Мирные индейцы были основной рабочей силой на асиендах. Федеральные же войска депортировали на Юкатан всех индейцев без разбора.99 Помещики Соноры отнюдь не желали делиться дешевой рабочей силой с плантаторами Юкатана. Один из крупнейших землевладельцев штата Майторена предоставил индейцам убежище на своей асиенде, за что был брошен в тюрьму. Вскоре Майторена стал одним из лидеров мексиканской революции, а индейцы яки - его самыми верными бойцами.
В конце правления Диаса именно Сонора благодаря своим горнорудным месторождениям была самым богатым штатом республики. Однако все эти богатства контролировали американцы, вложившие в добычу полезных ископаемых более 45 миллионов долларов. Тем не менее правительство штата могло тратить на социальные нужды своего населения больше, чем в среднем по стране. К началу революции около трети сонорцев были грамотными, что в два раза превышало среднемексиканский уровень.
Если богатством Соноры была медь, то соседний штат Чиуауа, не такой гористый, стал основным поставщиком в Америку живого скота. Ежегодно в США продавалось около 70 тысяч голов скота. Да и сами жители штата ели мяса больше, чем где бы то ни было еще в Мексике: на 2,5 миллиона песо в год. Местные помещики, естественно, забросили зерноводство. Асиенды Чиуауа нисколько не походили на юкатанские. Рабочих рук в штате скорее не хватало, и помещики платили своим рабочим приличную по мексиканским меркам зарплату. К тому же население штата было в масштабах страны уникальным. Довольно значительную его часть составляли бывшие военные колонисты, которых помещики сами же поселили на границе с Сонорой для защиты от апачей. Когда угроза миновала, режим Диаса попытался насадить своих мэров в деревнях и поселках бывших крестьян-солдат. Колонисты, отличные стрелки, привыкшие к постоянной войне, в 1891 году подняли настоящее восстание. В личных целях повстанцев поддержал временно отстраненный Диасом от власти в штате Террасас. Если живших по соседству яки армия безжалостно истребляла, то с восставшими колонистами был достигнут определенный компромисс. Диас даже пошел на замену непопулярного губернатора Чиуауа Лауро Каррильо. Повстанцы получили амнистию, и процесс экспроприации земли замедлился.
Столь несвойственная для Диаса мягкость по отношению к вооруженному крестьянскому мятежу объясняется прежде всего тем, что колонисты по боевым качествам наголову превосходили составленную из забитых крестьян-рекрутов федеральную армию. Это показали события в небольшой деревне Томочи, приютившейся в отрогах гор, отделявших Чиуауа от Соноры. Началось все в ноябре 1891 года с того, что деревня выразила недоверие новому мэру, которого назначил на пост его дядя - один из «хефес политикос». Мэр беззастенчиво пас своих овец на крестьянских землях и заставлял жителей деревни работать на собственной земле за мизерную плату. Пикантность ситуации заключалась еще и в том, что он одалживал крестьян для работы в расположенном неподалеку имении министра финансов Хосе Лимантура - второго по влиянию человека в республике.