Период правления Родригеса вызвал к жизни в Мексике довольно любопытный социальный феномен, получивший наименование «социалистической школы» или «социалистического образования».
Следует подчеркнуть, что если мексиканская революция к началу 30-х годов не изменила принципиально социально-экономический уклад жизни большинства населения, то в народном образовании были достигнуты весьма впечатляющие результаты.
В 1910 году неграмотными или функционально неграмотными были 80-85 % мексиканцев, в основном проживающих в сельской местности. Среди коренного населения страны, индейцев, неграмотность была практически поголовной. Начиная с президентства Обрегона (1920-1924 годы), когда министром образования назначили Васконселоса, на ликвидацию неграмотности были затрачены большие финансовые ресурсы. И это не замедлило сказаться.
Согласно переписи 1930 года неграмотными числились уже только 59,26 % населения страны. В 1931 году в Мексике было 19 523 школы, в которых 45 тысяч учителей обучали 1 916 тысяч учеников. Наиболее выдающимся достижением революции явился рост числа именно сельских школ – в 1931 году их было 13 210[264]. Из всего количества школ федеральными было 7012, 8829 школ находились в ведении штатов и муниципалитетов. 3682 школы были частными.
Эти впечатляющие цифры скрывали, однако, само состояние многих школ. Большинство муниципалитетов Мексики, особенно сельских, не имели нормального бюджета, и школы зачастую находились в неприспособленных для этого помещениях. Многие школы вообще существовали только на бумаге: в них не было либо здания, либо учителей, либо учеников. Учителям не доплачивали, многие из них были откровенно слабыми педагогами. В среднем дети в сельской местности посещали школу от силы два года, после чего начинали зарабатывать на хлеб насущный.
В стране насчитывалось 9,5 тысячи студентов вузов, главным из которых был Национальный автономный университет Мехико, имевший семь факультетов. Помимо этого в Мексике имелись только два университета – в городах Мерида и Гвадалахара. Большинство мексиканских студентов предпочитали не технические и естественные науки, а юриспруденцию, и этот выбор был естественным. Промышленность Мексики практически полностью контролировалась иностранным капиталом, который предпочитал собственных инженеров, в основном американских. Только адвокатура могла позволить молодому мексиканскому интеллектуалу прокормить семью.
Соответственно, кадрами для индустриализации страны Мексика не обладала.
Образование в Мексике в послереволюционное время имело и очень важный политический аспект, ибо было одним из главных спорных вопросов в отношениях между церковью и государством. Конституция строго запрещала церкви любое вмешательство в систему государственного образования, которое было объявлено светским. Однако церковь через родительские организации верующих, например Союз отцов семейств, всячески пыталась очернить светскую школу как место пропаганды разврата.
После компромисса, достигнутого духовенством и властью 1929 года, тактика клерикалов несколько изменилась. Теперь школу упрекали в том, что она учит детей только отрицать (например, существование бога), но не предлагает каких-либо позитивных жизненных ценностей. В частности, церковь утверждала, что католическая религия является гарантом национального суверенитета перед лицом протестантских США, и поэтому дети, лишенные ее, никогда не станут патриотами страны.
Такая тактика оказалась весьма действенной: ведь у стоящих у власти революционеров действительно не было никакой общей позитивной идеологии. Само слово «революция» каждый понимал по-своему: кто-то считал, что она гарантирует лишь недопущение переизбрание президента на новый срок, а кто-то считал, что надо национализировать средства производства. Церковь умело использовала этот идеологический вакуум «революционной семьи».
Обладавший недюжинным политическим чутьем Кальес решил реформировать систему образования, чтобы убить как минимум двух зайцев. Во-первых, именно борьба с религией была общим знаменателем всех тех, кто считал себя революционерами (например, только в этом вопросе коммунисты поддерживали правящий режим). В преддверии президентских выборов 1934 года «верховному вождю» было выгодно пойти на новое обострение отношений с клиром, чтобы сплотить в борьбе против «реакции» всех сторонников НРП.
Вторая причина была не менее серьезной. Под влиянием мирового экономического кризиса в Мексике наблюдалось серьезное «полевение» взглядов населения, которых не устраивал осторожно-реставраторский курс властей. Резко выросла популярность СССР – единственной страны, которая не только не пострадала от кризиса, но и добилась в тот период феноменальных успехов в модернизации страны. Правительственная пропаганда уже не могла отмахнуться от коммунистических идей как «экзотических» и чуждых мексиканскому национальному характеру.
О популярности СССР в Мексике говорит, например, такой интересный факт. 6 октября 1933 года в городе Агуаскальентес состоялся праздничный митинг по случаю того, что один из местных рабочих дал своему сыну имя Ленин[265]. Рабочие и крестьяне Мексики все настойчивее требовали в стране установления социализма, хотя и не всегда представляли себе, что это такое. Но социализм был в СССР, а успехи этого государства были налицо.
Кальес прекрасно понимал, что через некоторое время люди поймут, что социализм означает не что иное, как ликвидацию частной собственности на средства производства. Но это решительно не вписывалось в мировоззрение «верховного вождя», а тем более удачливого бизнесмена Абелярдо Родригеса. В этих условиях сам Кальес решил возглавить движение страны к социализму, но только в одной сфере – в образовании (он понимал, что для церкви слово «социализм» – то же самое, что красная тряпка для быка). Кальисты утверждали, что сначала социализм должен победить в головах людей, которые после этого и перестроят жизнь на социалистических началах. А для этого, в свою очередь, надо коренным образом преобразовать всю систему образования, сделав его «социалистическим». Экономические же реформы следует отложить до победы социалистического мировоззрения в стране.
Чтобы посильнее задеть церковь и сплотить полевевшее общественное мнение, Кальес доверил реформу образования Нарсисо Бассольсу – первому мексиканцу-марксисту, занявшему министерский пост.
Бассольс родился в 1897 году в штате Мехико в семье адвоката и был племянником видного мексиканского политического деятеля, ярого борца с религией Лердо. Получив юридическое образование, Бассольс выбрал профессию отца и вскоре стал довольно популярным адвокатом. Он преподавал в родном университете, а в 1925 году стал советником Департамента здравоохранения. Бассольс считался в стране не только видным юристом, но и одним из первых национальных экономистов (тогда в Мексике официально такой специальности не существовало). Поэтому сам президент Кальес доверил молодому юристу в 1927 году редактуру закона, регламентирующего статью 27 Конституции. Эта же статья регламентировала аграрную реформу, и закон Бассольса ее развивал. Например, согласно этому закону были ограничены права латифундистов на судебное обжалование конфискаций земли (что при неповоротливой мексиканской судебной системе могло затянуть сам процесс распределения земли на годы).
Бассольс был так польщен доверием президента, что превратился в преданного кальиста, хотя и имел совсем другие взгляды, чем Кальес.
В феврале 1929 года Басольс был назначен директором юридического факультета Университета Мехико, в рамках которого создал секцию аграрного права и экономических наук. Так в Мексике стали готовить собственных экономистов. Решение Бассольса ввести для студентов экзамены для проверки их знаний вызвало в университете уже упоминавшиеся выше сильнейшие протесты, и Бассольс, не желая отказываться от принятого им решения, ушел в отставку.
21 октября 1931 года Бассольс был назначен министром образования и сохранил этот пост при президенте Родригесе.
Уже в первом своем отчете перед Конгрессом в 1932 году министр подчеркнул, что школа была и останется светской, но ее надо наполнить более позитивным материалом, особенно в сфере общественных наук. Например, в школе можно было бы изучать социалистическую доктрину устройства общества, которая предполагает более справедливое распределение национального богатства среди населения. Это не означает, что школа потеряет светский характер, а поэтому для создания социалистической школы не нужно даже реформировать Конституцию. Подражая Ленину, Бассольс вывел собственную формулу: «Школа = лаицизм + социализм»[266].
Естественно, церковь встретила в штыки само упоминание о «социалистической» школе. Тем более что Бассольс вне всякой связи с социализмом начал реформировать уже существующую систему образования. В сельских школах планировалось сделать больший упор на естественные науки и на профессиональное обучение, чтобы подготовить учеников к самостоятельной профессиональной жизни. Ничего социалистического в этом проекте не содержалось, и церкви было сложно протестовать против столь очевидной и давно назревшей меры.
Однако клерикалы придрались, и весьма успешно, к другому нововведению Бассольса. Министр распорядился ввести в старших классах основы сексуального образования, чтобы подготовить юношей и девушек к будущей супружеской жизни. Уже само слово «секс» разъярило церковь, которая активно заговорила об окончательном превращении государственных школ в гнезда разврата. Правда, об этом церковь твердила и в 20-е годы, когда никакого сексуального образования в мексиканских школах не было и в помине. Под влиянием церкви родители стали отказываться отдавать своих детей, особенно дочерей в школы.
Церкви удалось добиться того, что для большого количества мексиканцев, особенно женщин понятие «социалистическая школа» стало ассоциироваться с сексом и грехом.