ого профиля. Но в некоторых городах китайцам вскоре уже принадлежало большинство торговых точек.
Основная масса китайцев осела в Соноре: в 1910 году в этом штате проживали 4486 китайцев из 13 202 в Мексике в целом. В 1924 году американское посольство сообщало в Вашингтон, что в Соноре и Синалоа китайцы добились «фактической монополии» в сфере малого бизнеса. В то же время консул США в Тампико полагал, что 50 % потребляемого в городе хлеба выпекают китайцы. Однако китайцы, вопреки распространенным стереотипам, занимались и сельским хозяйством. В Нижней Калифорнии, на границе с США они даже доминировали в выращивании хлопка.
Экономическая активность китайских иммигрантов вызывала поощряемое церковью недовольство коренного населения, которому придавался расистский оттенок. К тому же из Китая приезжали только холостые мужчины 25-35 лет (чтобы сэкономить на семейных издержках). Они охотно женились на мексиканках, чем только усиливали антипатию местных жителей. В ход пошли провокационные слухи о том, что нечистоплотные китайцы не только портят генофонд нации, но и распространяют в Мексике заразные болезни, например холеру, вспышки которой в начале XX века были в Китае нередки. Обвиняли китайцев и в распространении опиума. В Чиуауа возник «Комитет за расовое благополучие», боровшийся против любых половых контактов между китайцами и мексиканцами.
В ходе революции китайцы стали главным объектом погромов против иностранцев не только в силу своей относительной многочисленности. В 20-х годах, перед началом гонений, их было примерно столько же, сколько и американцев, – около 20-25 тысяч (в 1900 году – 2718 человек, а в 1910-м, как упоминалось выше, 13 202). У многих мексиканцев создавалось впечатление «наплыва» чужеземцев. Но в придачу ко всему иные мексиканские торговцы под шумок революции попросту ликвидировали надоедливых конкурентов. При этом китайцы в основном держались, в отличие от американцев, вне политики. В 1927 году, например, Националистическая партия китайцев Веракруса выступила с воззванием против американского и европейского засилья в Мексике, явно стремясь потрафить коренному населению.
Бойкот китайских магазинов в Мексике
Однако если американских граждан активно защищало собственное правительство, то в охваченном междоусобицей Китае властям было явно не до соотечественников в далекой Мексике. В некоторых случаях от посягательств многочисленных «революционеров» и просто бандитов китайцев защищали американские консулы. В 1924 году представители китайской общины в Торреоне прямо попросили американского консула о «моральной поддержке». Правда, сами США запретили въезд китайских рабочих еще в 1882 году.
Как мы уже говорили, китайцев ненавидел не только малообразованный Вилья, чьи части нередко грабили китайские лавки и убивали их хозяев. Еще в 1913 и 1915 годах в родном штате Обрегона Соноре проходили уличные антикитайские погромы, во время которых китайцев били и раздевали догола на улицах. В 1919 году губернатор Соноры «прогрессист» де ла Уэрта направил послание парламенту штата, в котором говорил об «антагонизме» между китайцами и мексиканцами из-за китайского монополизма в бизнесе и распространения заразных заболеваний. Под влиянием этого послания парламент штата в 1919 году принял закон, обязавший всех иностранцев нанять на свои предприятия минимум 80 % мексиканцев. Это была явно антикитайская мера (американские предприниматели и так не работали сами).[220]
Позднее Сонора пошла еще дальше: китайцев обязали с 1925 года жить в специальных гетто. За два года до этого в штате были запрещены браки между китайцами и мексиканцами. Затем китайские гетто возникли в Синалоа, Мичоакане и Сакатекасе. За проживание вне гетто китайцев наказывали штрафами и тюремным заключением. Надо отметить, что во многом мексиканское законодательство подражало здесь законам, существовавшим в то время в США.
Тем не менее Обрегон, как и его преемник Кальес, понимая важность китайского малого бизнеса для мексиканской экономики, старались не допускать откровенного физического насилия над эмигрантами из Поднебесной. В сентябре 1925 года федеральная армия силой подавила антикитайские погромы в Соноре. Ранее, в июле того же года президент Плутарко Кальес[221] встретился с лидерами Антикитайской лиги (таких ксенофобских групп в Мексике было немало) в Торреоне. Выразив, по сути, сочувствие «борцам за чистоту нации», он, лишь попросил не ставить насилием под удар мексикано-китайский договор 1899 года, так как Мексика должна соблюдать свои международные обязательства. Это не помешало упомянутой лиге совершить антикитайский погром на рынке Торреона уже в следующем году. КРОМ пикетировал и закрывал китайские магазины и закусочные под предлогом того, что их владельцы не нанимают на работу мексиканцев.
Антикитайский расизм дал свои плоды – если в 1926 году в Мексике насчитывалось 24 218 китайцев, то в 1940 году их количество сократилось до 4856 человек.
Необходимо подчеркнуть, что первый советский полпред в Мехико Станислав Пестковский вскоре после своего приезда в октябре 1924 года беседовал с китайским посланником и предложил «содействие в воздействии на мексиканское правительство и общественное мнение в духе против этой кампании (к которой присоединились и лабористы)». Пестковский просил, чтобы китайское посольство сообщало ему о ходе переговоров по этому вопросу с мексиканскими властями. «Китаец уклонился от ответа».[222]
Несмотря на то, что публично Обрегон называл армию «самой мощной ветвью революции», он с самого начала своего пребывания у власти стал создавать на местах вооруженный противовес местным военным вождям. В тех штатах, где генералы вели себя особенно своевольно или просто подозрительно, Обрегон позволял вооружать крестьян из местных отделений аграристской партии Сото-и-Гамы или рабочих из лабористской партии Моронеса. В случае военного мятежа правительство могло опереться на вооруженную силу аграристов и лабористов. Если же последние проявляли излишнюю самостоятельность, организуя несанкционированные забастовки или настойчиво требуя землю, то армейские части использовались уже против этих вчерашних союзников. Часто против крестьян бросали и бойцов «социальной обороны», в которой состояли в основном зажиточные люди. Зачастую «социальная оборона» находилась на содержании у помещиков и жестоко терроризировала местных крестьянских вожаков, не останавливаясь перед убийствами наиболее активных сторонников аграрной реформы.
Отношение Обрегона к политическим организациям крестьянства уже в первом своем письме из Мехико в Москву прекрасно охарактеризовал советский полпред Пестковский: «Обрегон вел очень хитрую политику. В тех местах, где были сильны помещики (враги мексиканской «революции»), он давал крестьянам вооружение, используя их силы против своих врагов (Veracruz). Там же, где помещики были слабы, а крестьяне – крепки – Обрегон разоружал последних (Юкатан)».[223]
Обрегон называл свое правительство «рабоче-крестьянским», так как и аграристы, и лабористы его не только официально поддерживали, но и занимали высокие посты на федеральном уровне. На самом же деле он видел в рабочей и крестьянской партиях инструменты своего господства над этими беспокойными слоями населения и противовес армейской верхушке. Это был классический бонапартизм режима, не имевшего твердой социальной опоры в обществе. Для себя Обрегон узурпировал роль политического арбитра, что позволяло ему контролировать обстановку на местах.
Что касается партийной системы Мексики, она при Обрегоне так и не приобрела законченного вида. Партии по-прежнему создавались в основном под выборы. Правительство поддерживало административным ресурсом «свои» партии и жестко преследовала «чужие», то есть не подконтрольные. Единственной общенациональной партией, не созданной напрямую властями, была Коммунистическая.
Мексиканская революция полностью отстранила от участия в политическом процессе состоятельную верхушку общества. Если у помещиков и не отбирали собственность, то никакой роли в принятии решений в стране они при этом не играли. Часто помещики жаловались на бесчинства армии, которую сами же приглашали для борьбы с крестьянами окрестных деревень. Солдаты ни за что не платили и занимались «реквизициями». Они понимали, что правительство не сможет открыто встать на сторону «реакционеров» – латифундистов против солдат-«революционеров». Иногда какой-нибудь местный командир сам подбивал батраков на забастовку, а потом обещал помещику быстро ее подавить за кругленькую сумму.
Поэтому большинство прежнего правящего класса ненавидело революцию, а многие из столпов общества эмигрировали вместе с Уэртой в 1914 году. Открыто контрреволюционных партий в Мексике не существовало. Во-первых, учредить такую партию было бы небезопасно. А во-вторых, большинство населения твердо стояло на позициях защиты завоеваний революции.
Единственной оппозиционной силой была католическая церковь. Однако и она побаивалась антиклерикальной армии (сонорцы-северяне если и не были атеистами поголовно, то предпочитали «прогрессивное» американское протестантство отсталому католичеству). Церковь лишь в осторожной форме просила не ограничивать количество священнослужителей против воли населения.
Политика местных властей по отношению к церкви была разной, но в целом, как отмечали американские дипломаты, хорошим тоном считался антиклерикализм.[224] Прогрессист Обрегон видел в католической церкви одно из препятствий на пути индустриализации страны. Наконец, католиков многие мексиканцы считали проводниками иностранного, прежде всего испанского влияния. А испанцев, прежних колонизаторов, в стране очень не любили, и они были единственными иностранцами, помимо арабов и китайцев, сильно пострадавшими в ходе революции.